ожоги

      Последняя сигарета из помятой пачки, разделенная на двоих, медленно тлеет в худощавых пальцах.       Лиза лениво бьет по фильтру пальцем, стряхивая пепел куда-то вниз, оперевшись на открытое окно, грязный проем, не смущаясь бычков и пыли под локтями.              Света не уверена, что она следит за проезжающими изредка машинами, тусклыми мигающими фонарями и погасающим светом в окнах панелек напротив.              Как и не уверена в том, что если сейчас нарушит тишину, перебиваемую лишь иногда грузным дыханием Макаровой, то не получит по ребрам.              Ей всегда кажется, словно Лиза выискивает момент, когда блондинка просечется, совершит шалость, даже если не специально, дабы снова выместить на ней всю злость.              На себя и на мир за эту несправедливость, за то, что они живут в старой панельке и в холодильнике у них мышь повесилась, но до этого нет дела обеим, ведь красноволосая (благодаря дешевой тонике из масс-маркета) питается лишь водой и жвачками, а Лиза..              Лиза спускает деньги как только их получает, работает вечно в разных местах, не задерживаясь в одном дольше месяца, ведь каждый раз ее увольняют.              Найдя тысячу поводов, чтобы снова утонуть в пучине алкоголя и наркотиков, обиженная жизнью с самого детства Лиза заявится домой во сколько захочет и оторвется на той, кому раньше дарила лишь лучи любви и света.              — В постель пошли, холодно пиздец, — тушит сигарету о хрупкое запястье прямо на месте недавно оставленного синяка, зная, что Света не смеет не слушаться.              Ее любимая всегда проявит покорность и терпение, ведь любит безмерно, ведь ей с рождения предначертано лишь одно прозвище.              Терпила.              Лиза даже предлагала ей набить такую татуировку на лбу в издевку, ведь самоутверждается за счет единственного оставшегося близкого человека ежедневно, питается энергией уже давно убитой изнутри Светы.              Раньше сияние серо-зеленых глаз было видно за километр, в них хотелось смотреть и смотреть, радуясь этой детской, наивной улыбке, когда в руки попадал роскошный букет и киндер.              Сейчас в них можно увидеть лишь пустоту.              А иногда они блестят, в уголках глаз скапливается влага, Света ревет взахлеб, когда остается наедине с собой в этой прокуренной квартирке, где в полном одиночестве осмысливает свою никчемность.              Собственное бессилие перед своими же чувствами крепкими, которые напоминают о себе ноющей, огромной щелиной в груди, что растет с каждым днем все сильнее.              И даже иногда вспыхивающие приступы нежности со стороны возлюбленной не сумеют залатать порванные уже когда-то швы.              Швы, которые сама наложила после первого раза, как подняла на нее руку.              В задрожавшем от страха голосе читаются отголоски сломленного ребенка. Света шипит от боли, кусает нижнюю губу, но терпеливо молчит, кивает, потирая место ожога.              — Лиз, я не хочу.              — Меня ебет? — Бросая раздражительный взгляд, от которого у Токаровой по спине бегут мурашки.              Она сразу же взор опускает стыдливо вниз, ведь смотреть прямо в карий омут сил не хватает, тело сразу бросает в дрожь. У Лизы это вызывает лишь больше раздражения, но она снисходительно вздыхает, мол, так уж и быть.              — Ладно, че ты трясешься сразу. Я тиран что ли какой? Полежим просто, мне потом на работу.              Босая Света только кивает и следом идет прочь с балкона, где останется окно открытым, продувая всю их тесную однушку, голые плечи блондинки с сожжеными, красными, но вымывшимися прядями.              Прямо в небрежную постель, не обращая внимания на смятое одеяло, грязноватые простыни и запах сырости. Укладываясь на твердые подушки и прогинающийся матрас, слыша скрип кровати.              Макарова по-хозяйски укладывает руку на ребра, что кожей обтянуты, видны так, что пересчитать можно, что она и делает, кончиками отмороженных пальцев проходясь, отчего вздрагивает Света ненароком.              Приподняться на локтях хочет, но ей не позволяют, грубым движением укладывая обратно на лопатки. Лиза чуть спускается и на боку худом уже оставляет след своих губ, небольшой, но наливающийся кровью вмиг, зубами проходится, оттягивая тонкую кожицу.              Света прогибается в спине до приглушенного хруста, сдерживает вырывающийся стон боли, словно кость в горле застряла, вместо этого выдает писк.              — Громче. Покажи мне, как ты любишь меня, — четкий приказ, сдавливая хрупкие ребра, царапая и ведя короткими ногтями линии вниз.              Любуется и упивается красными полосами, украшает их новыми засосами и следами от зубов, видя, как Токарову уносит, как она открывает рот, пытаясь не задохнуться.              — Лиза.. — Выдыхает протяжно, ловя губами воздух.              А в ответ лишь домашние пижамные штаны спускают до бедер, чтобы проскользнуть холодной ладонью к белью, но остановиться и недовольно цокнуть, ведь хрупкая ладошка пресекла путь.              — Салфетки, — тихо, понимая, что не имеет права напоминать об этом, прерывать Лизу и ее желание.              И сразу же сожалея, что посмела вообще рот открыть, ведь Макарова сразу же встала с кровати, и громкий скрип шаткой мебели сказал все за нее.              От русоволосой и след простыл, она вновь оказалась на балконе, гневно выдыхая, ударяя по подоконнику.              Худые ледяные руки ложатся на жилистую шею, обнимая со спины и прижимаясь подбородком к плечу. Низенькая Токарова на носочках стоит, трется носом, пытаясь согреться хотя бы так на этом промерзлом балконе.              В безответных объятиях промерзлого человека.              — Извини, я просто не хочу заразиться чем..              Светлану обрывают на полуслове, положив свои руки поверх ее, разворачивая и прижимая к проему. Раздвинув коленом худые ноги и прижав настолько, что корпус младшей свисает с открытого окна.       Лиза сжимает тонкую шею в руке, сдавливает так, чтобы задохнуться было нельзя, но пресекая доступ к кислороду, вызывая тихие хрипы. Коленом протискивается все сильнее, давит на чувствительную точку.              Молча оглядывая вблизи детские черты лица, аккуратный нос и тонкие брови, приближаясь к губам, но лишь чтобы сдавить горло сильнее и увидеть, как дергается Света, как краснеют щеки, к которым приливает жар от близости.              От того, как старшая обжигает ее лицо своим дыханием, наслаждается зрелищем и не жалеет, все сильнее сталкивая за пределы окна, словно вот-вот скинет вниз, не пожалеет, посмеется, увидев распластавшийся по асфальту заснеженному труп любимой девочки.              — Х-холодно, — едва уловимо, пытаясь сомкнуть губы, но безуспешно.              — Холодно? Потерпи, скоро станет жарко.              Лиза губы облизывает пересохшие, отпуская бледную шею, что Света закашливается и пытается снова дышать размеренно, но запрокидывает голову и выдыхает пар зимний, пока ее кожу снова терзают зубами, кусают и зализывают следом, не жалея.              Сжимая до боли небольшую грудь через ткань топа, вырывая тихий стон. Задирая его и припадая губами к ареоле, сразу же слыша второй, третий и тихий визг от того, как зубами прикусила.       И Света чувствует, как и вправду жарче становится, даже если холодный вечерний ветер дует в затылок, теперь ладонь Лизы накрывает его, сжимает короткие волосы, впиваясь в губы желанные и терзая теперь их.              До того, что краснеют и распухают, с удовольствием вылизывая капли крови, упиваясь привкусом металла.              Токарова дрожит, словно осинка на ветру, ведь ноябрь на дворе, спину всю продуло, но это не мешает ей одновременно распаляться и тихо мычать в губы любимой девушки, а такой контраст температур затягивает узел внизу живота сильнее.              Как бы ни стыдно было признавать, грубости Лизы безумно заводят, именно это, наверное, послужило причиной их сближения — Лиза любит подчинять, а Света — подчиняться беспрекословно.              Даже когда Лиза почему-то отрывается удивительно мягко, оставляет смазанные поцелуи на уголках губ, ведет большим пальцем нежно по линии челюсти и нарывает, не смотря, где-то в груде вещей, валяющихся на сушилке, стоящей в углу балкона, пачку сигарет.              Видимо, новую, но такую же помятую, как прошлая.              — Лиз?.. Нахуя тебе сижки? — Гулко сглатывая слюну, словно чувствуя, что это совсем не к добру.              А Макарова прожигает своим молчанием, заставляет начать по-настоящему бояться, ведь она способна на все.              Жаль только, что даже самый ее ублюдский поступок не заставит Свету покинуть эту квартиру никогда.              Достает из пачки сигарету и поджигает непонятно откуда взятой зажигалкой, ведь светловолосая не смеет взгляда оторвать от ухмылки, застывшей на лице напротив, поэтому видит лишь то, как огонек вспыхивает на доли секунд, а через минуту они обе в дыму сигарет противном.              Обволакивающем со всех сторон, запах никотина бросается прямо в нос, а Лиза издевательски выдыхает дым прямо в лицо, заставив опустить его, но..              Сразу же обхватывая грубо подбородок и поднимая, заставляя смотреть прямо в глаза в полумраке, а в них черти пляшут, предупреждая, что непослушание — значит полететь нахуй назад.              Света щурится, глаза слезятся от дыма вблизи, но вдыхать его приходится.              Громкий вопль. Токарова сжимает в руках подоконник и получает по щеке ладонью, сразу же умолкая, но хочется выть на весь двор.              — Потерпи, сейчас пройдет, — Макарова усердно вдавливает сигарету в ее ребро, прожигая кожу, прокручивает и любуется сжатыми губами, дрожью хрупкого тела, податливо изгибающейся спиной.              И не останавливается, когда сигара тухнет, поджигает снова и оставляет еще один ожог чуть выше.              И еще.              И еще. Чуть сбоку.              И еще один, прямо на шее, зажимая рот Светы ладонью свободной, ведь какой бы усладой не были ее крики, проблем не хочется.              Когда безумная игра заканчивается, Лиза поднимает оголтелый взгляд с полуголого тела на личико измученное и оглядывает слезинки, текущие по щекам.              Строит гримасу сожаления, стирая соленую влагу нежными прикосновениями и размазывая их по ее губам пухлым.              — Умница. Вот видишь, пережила, не особо то и больно, правда?              А при виде расфокусированного взгляда потряхивает ту, по щеке бьет слабо, дабы привести в чувство. Токарова должна все чувствовать. Все-все, до самых случайных мазков языком по ожогам и холодящих душу нежных поцелуев.              И плавиться от того, как жаром дыхания обдают шею, стягивают топ насовсем и бросают в сторону, не смея медлить, снова припадают к груди аккуратной, вырисовывать незамысловатые, известные лишь себе узоры языком.              Света измученно улыбается краями губ, когда ловит взгляд снизу вверх, кивает, словно от нее что-то зависит. Втягивает живот и шумно вздыхает, пытаясь бороться с тем, как холодно безумно, а ее дрожь, буквально конвульсия, стучащие зубы, не спасают ее, потому что Лизе только такая реакция тела и нравится.              Только тратиться на лекарства для этой никчемной совсем не хочется, поэтому схватив ту за плечи небрежно, она ее отодвигает от окна, с хлопком громким закрывает его, но снова прижимает к нему тельце замерзшее.              Впечатывает щекой в стекло, что покрывается паром от сбитого дыхания Токаровой, повернув спиной к себе. Руками оглаживает талию точеную и спускается к свободной резинке штанов, давит на лопатки, заставляет выгнуться.              Подставиться буквально, чтобы Лизе было удобнее из нее вытрахивать дурь и мысль, что она может себе позволить указывать.              Удобнее стягивать собственные штаны с Бэтменом до колен и отодвигать мокрую полосу белья, касаясь нарочно мимолетно и едва надавливая.              — А орала так, словно я делаю тебе плохо. Посмотри, как ты сейчас стелишься и течешь подо мной. Как шлюха.              Света все стерпит, Света воспримет это, как комплимент, глаза прикроет и застонет с новой силой, когда двумя пальцами войдут резво, растянут горячую узость и начнут вбивать в этот грязный подоконник со всей дурью.              Когда хлюпанье разнесется по всему балкону вместе с сорванным голоском красноволосой, заставит краснеть, вжаться в стекло грязное и вздрогнуть, когда по ягодицам придется первый шлепок.              Завыть, когда Лиза давит на свежие синяки в районе бедер и ускоряется, оглаживая мягкие стенки, а вторую руку снова кладет на шею. Сдавливает и слушает внимательно отчаянные хрипы Светы, которая всеми силами пытается не рухнуть прямо здесь от бессилия, когда низ живота стягивает, бедра сводит и она заливается дрожью.              На мелкие частицы распадается, обнаруживая, что может дышать, но с трудом, по лбу течет пот, а длинные пальцы продолжают двигаться и изводить до скулежа.              — Хватит, умоляю, — и Лиза останавливается, вынимает медленно их, вытирая о нагое бедро.              Помогает выпрямиться, поворачивая к себе и Света обессиленно падает на ее плечо лбом, утыкается и еле-еле дышит, а мысль, что Лиза сейчас с ней нежна, гладит по мокрым волосам и прижимает к себе — убивает.       Макарова подхватывает ее на руки и бережно относит к постели, укладывает и заботливо накрывает одеялом полуголое тело. Оставляет на лбу невесомый след своих губ так, словно они вернулись в конфетно-букетный период.              Лишь когда Света прикрыла хорошенько глаза и заснула от усталости, она позволяет себе взглянуть с теплотой во взгляде, увидеть милое сопящее личико, сводящее брови во сне хмуро, будто ей снится, что Лиза ее покинула.              

***

             — Лиза? — Настолько растерянно, будто котенок, потерявшийся на улице.              Оглядывая полупустую и серую комнату в надежде увидеть черную кожанку на спинке стула. За окнами уже светло и это видно хорошо через дешевые шторы, а в такое время Лиза обычно, в последнее время, возвращается с ночной смены.              — Я дома, милая! — Голос из прихожей, на удивление мягкий и даже.. Заботливый.              Шуршание пакетов с продуктами, что оставлены на полу, пока Лиза снимает берцы и идет с ними уже на кухню, мелькая в проеме.              И Света облегченно выдыхает, понимая, что они пережили еще один день вместе. Улыбается, как дура, в пустоту.              Не понимает, что это — худший исход из всех.              Не понимает этого даже когда теряет сознание от нехватки воздуха, ведь Лиза зла, Лиза недовольна ею и душит прямо на их тесной кухоньке.              Так и не поняла. Даже перед смертью.