возьми моё сердце в ладони

***

Прежде, чем переступить порог княжеского терема, Димитрий трижды проверил метку на шее. Он знал, что знак его принадлежности на месте, чувствовал в запахе: уже не первый год, как к нежным ландышам примешивался запах мокрой земли и дождя, но рука сама тянулась к основанию шеи — проверить, убедиться и успокоиться. Метка была на месте, и прикосновение к ней не обжигало, но грело, точно мерно тлеющие в камине угли. Валентин, несмотря на пугающую внешность, с первой встречи вызывал у него эти чувства: тепла, спокойствия и безопасности, поэтому Димитрий не колебался в выборе жениха. Он выбрал правильного человека, но были и те, кому повезло меньше. Внутри княжеского терема стояла тишина: добрая половина его обитателей отправилась на свадьбу в соседнее княжество вместе с Федором Ивановичем и княгиней Еленой. Вернуться они должны были лишь к концу месяца, и то, если погода не испортится. Не было слышно щебета дворовой молодежи, во дворе не упражнялись с оружием стрельцы. Димитрий прошел мимо кухни, где полусонные слуги варили похлебку для стражи, а служанки лениво скребли щетками пол. Без князя Фёдора все они знатно разленились, а княжеский племянник управлял делами из рук вон плохо, его кудрявая головушка была забита совсем другими заботами. Глянув на миску с водой и чистый рушник в руках Димитрия, стрельцы пропустили его наверх, не задавая вопросов. Княжеского племянника ему, несмотря на метку, видеть очень не хотелось, и судьба смилостивилась над Димитрием: Серёжа был один. Выглядел он ужасно: на лице отпечатались следы бессонной ночи и следы чужой ладони, воспаленные красные глаза ничего не выражали, а его рыжие волосы, что порой вызывали зависть у всех омег княжеского двора, спутались и растрепались. Но самым жутким был его взгляд — мертвый, пустой и стеклянный. На полу у кровати были рассыпаны алые бусины, а сама постель находилась в совершенном беспорядке: в кучу сваленная одежда, простыни, ленты и лоскуты порванной ткани. Димитрий снова дотронулся до метки — бессознательно, чтобы прогнать дрожь, охватившую его от открывшейся ему картины. В опочивальне было ужасно холодно; в открытые ставни бил дневной свет, белый и безжизненный. Серёжа не замечал его, ушедший глубоко в свои думы, заполненный до краев своим отчаянием и болью. Серёжа ничего не замечал: он лежал на постели, прикрывшись лишь по пояс, хотя ночь выдалась студеной. Димитрий поежился, представив, что Разумовский мерз так всю ночь и даже не закрыл ставни. Простудиться он, что ли, захотел? — Полдень уже, надо умыться, сударь, — робко начал Димитрий. — Я вот водицы теплой принес. Серёжа со стоном повернулся в его сторону, отрешенность во взгляде таяла, уступая узнаванию. — Дима? — сипло выдавил княжеский воспитанник. — Чего ты здесь? — Вам согреться надо, — Дима поставил миску с водой на пол и быстро закрыл ставни, после склонился к сундуку за вторым одеялом. По правде сказать, он и сам не знал, зачем он здесь: они с Сергеем, не смотря на схожий возраст, никогда не были друзьями. У высокородного Разумовского были свои слуги, дорогие вещи и возможность никогда не работать, чтобы прокормить себя. Да, его жизнь не была сказочной — Серёжа рано осиротел — зато родители оставили ему знатное имя и какое-никакое приданное. Князь Фёдор относился к нему приязненно, при дворе его любили, а его белоснежной коже и роскошной рыжей косе посвящали песни и подвиги. У него были красивые наряды, друзья, поклонники, танцы и подарки. Подрастая, Дима завидовал ему, как завидовали все омеги, которым не приходилось рассчитывать на выгодное замужество и богатое приданное. Но сейчас Серёже было плохо, и он был совсем один со своим горем, и Дима не мог пройти мимо. — Не надо мне греться, — слабо выдавил Серёжа. — Оставь меня здесь, ступай. Ты оказался умнее меня, не угодил в этот капкан, вовремя поставил метку, а я сплоховал. Лицо Серёжи вдруг исказило страданием и внезапным осознанием, он резко поднялся, болезненно зашипев, вцепился в руку Димитрия, словно утопающий. — Только скажи мне, Дима, — зашептал он, широко распахнув покрасневшие глаза, — и не лги, умоляю! Это правда? Про вести с Востока, про Олегов отряд, это правда? — Я очень вам сочувствую, — вздохнул Дима, в нерешительности положив ладонь на его плечо, — но это правда. Вчера весь двор об том шептался, говорили, если бы Олег был жив, и князь был бы в городе, то его милость бы не осмелился… — Кольцо! — перебил его Серёжа, схватив Диму за подол кафтана. — Мне нужно найти его кольцо, оно, должно быть, в саду упало! Мне очень нужно, прямо сейчас, пока снегом не замело! — Найдем, — с готовностью кивнул Дима, — вам надо умыться, подкрепиться, и тогда пойдем искать, сад у нас небольшой… Он немного успокоился, услышав от Серёжи такое пожелание — пусть и невыполнимое, пока снега не сойдут. Дима боялся, что после столь скорбных вестей и предательства друга Серёжа с горя руки на себя наложит, а поискать кольцо — дак, это ж мелочи, поищет, ему не сложно. Но Разумовский вскочил с постели, снова зашипев от боли, и ринулся к выходу. — Куда же вы? — ахнул Дима, подрываясь следом. — А одеться? Тот лишь раздраженно махнул рукой, двинулся к дверям, но оступился на первом же шаге. Его хрупкие плечи опустились, тело сковало дрожью, но он не остановился: прижал ладонь к животу, охнул, прикусил губу и продолжил путь. На ночном платье Серёжи пониже спины Димитрий увидел пятно высохшей крови, но времени на жалость у него не было. Княжеский воспитанник, босой, в одном исподнем вылетел из опочивальни, и Дима, подхватив по пути его беличью шубу и пару сапог, поспешил за ним. Стрельцы проводили обоих нечитаемыми взглядами. Ночью шёл снег, и дорожки в саду припорошило. Мороз стоял крепкий, трескучий, такой, что воздух щиплет в носу. Выбежав во двор, Разумовский подлетел к кустам, что росли под окном его горницы, упал на колени и принялся шарить руками в снегу. — Ну куда же вы босой, застудитесь! — опешивший, Дима мучительно соображал, что ему делать. Ну не силком же в терем тащить этого безумного?! Но если и правда застудится, с Димы ведь с первого спросят. — Лучше помоги, — бросил Серёжа, откинув лезущие в глаза волосы, — Кольцо серебряное, тоненькое, с восточным узором, и камешек… Я без него отсюда не уйду, это моя последняя память… — голос его сорвался, плечи затряслись. Дима набросил на дрожащего Разумовского шубу, присел рядом, готовый утешить и увести Серёжу в терем, чтобы там, в тепле, дать ему травяной отвар и разделить с ним его горе, но слезы так и не пролились. Серёжа сердито ударил себя по щекам и с прежним усердием вернулся к поискам. Руки его, красные от холода, разгребали снег между смородиновыми кустами, шарили под ними и раскидывали снег крупными комьями. Он пригнулся, силясь разглядеть кольцо в белоснежном покрывале сквозь слезящиеся от мороза глаза. Ночная рубашка Разумовского промокла насквозь, ткань облепила его колени, мокрые рукава липли к коже, стесняя движения. — Сударь, хоть бы сапоги надели, застудитесь ведь! — Либо помогай, либо пошел прочь, — окрикнул его Разумовский. — Мне всё равно уже жизни нет, но его кольцо я должен уберечь! — Мы найдем, я обещаю, — Дима понизил голос, наклонился к нему ближе, — Серёжа, пожалуйста. Оденемся тепло, в шубку, муфту, платок, и хоть до вечера будем искать, пока не стемнеет, прошу. Вы же себя погубите и меня тоже. — Я не могу, — он рвано вздохнул, закусил губу, сдерживая рвущиеся наружу рыдания. — Это кольцо — всё, что у меня осталось, а я не уберег… Я подвел его, во всем подвел… Серёжа продолжил яростно грести снег заледеневшими руками, но его движения замедлялись, силы иссякали, и вот наконец он остановился: сел, поджав босые ноги, бездумными и пустыми глазами глядя на разворошенный снег. Вокруг смородиновых кустов всё было уже изрыто и перепахано, пожухлая трава и земля комьями перемешивалась со снегом, но кольца не было. — Мы найдем его. Не ваша в том вина, — начал Дима, но испуганно замолк, услышав приближающиеся шаги. — А что это вы тут затеваете? Никак, заговор? — весело начал Игорь за их спинами, но тут же посерьезнел, увидев, в чем дело. — Ты что, Серёжа, ты же заболеешь! Омегам нельзя сидеть на холодном, и, гляди, рубашка вся промокла! Дима, ну куда ты смотришь! Вмиг преодолев разделяющее их расстояние, Игорь подхватил побледневшего Разумовского на руки, прижал к себе и быстро зашагал прочь из сада. Дима с тяжелым сердцем поспешил за ними. — Пусти, я должен… — слабо простонал Серёжа, отпихивая Игоря. — Тебе не понять, я должен… — Ты должен согреться и выпить теплого, горюшко, — со вздохом прервал его Игорь. — Потом вымыться хорошенько, переодеться в чистое, поспать, вкусно позавтракать. Я уж за этим прослежу, не тревожься. Дима, беги на кухню, прикажи воды согреть, и меду хмельного принеси — изнутри согреться быстрее будет.