.
.
.
Уилбур переступает порог, включает в коридоре свет и ставит чехол с гитарой к стене. Закрывает дверь, вставляет ключ в замок. Уже хочет повернуть, чтобы запереть, но ключ почему-то не двигается. Раз, два. Уилбур притормаживает, переводит дух, скидывает куртку к локтям и пробует повернуть ещё раз. Ключ не поддаётся. Заклинило. Какая мелочь. Какая глупость. Просто бытовая поломка. Уилбур медленно садится на пол, ощущая, как к груди подбирается вой, и поднимает руки ко рту. Господи… Он старался вести себя тихо всё это время, честно, больше не репетировал дома с тех пор, как узнал, что тут настолько хорошая слышимость, он правда старался, но в этот раз рыдание просто вырывается из горла — непрошеное, протяжное и уродливое. Уилбур зажимает себе рот, пытаясь заглушить звук, сгибается над полом, тяжело втягивает воздух в прокуренные лёгкие, и ему хочется сдохнуть прямо здесь. Он проебался. Он так проебался. Он забыл слова своей собственной грёбаной песни перед самым большим количеством зрителей, которое у него когда-либо было. Блять. Можно сколько угодно называть себя «лидером музыкальной группы», «серьёзным музыкантом» и прочее, можно даже продать на свой концерт билеты и выйти на сцену с самодовольным ебалом, вот только это не значит ничего, если в сущности ты — всего лишь ёбаный ребёнок с социальной тревожностью. Ты нихрена не соответствуешь уровню индустрии, ты забываешь текст и путаешь ноты, ты не профессионал. И все это, похоже, знают и видят. Уилбур судорожно, беспорядочно хватает ртом воздух, сдерживаясь из последних сил. Крик, что он пытается погасить, разрывает грудь и блокирует дыхание. Чёрт, чёрт, чёрт. Он двигается в пустоту. Барахтается, что-то пытается, но время идёт, цифра возраста неумолимо увеличивается, двадцать один год — это уже полноценный взрослый гражданин, а он остаётся тем же. На том же уровне. Качественно в нём ничего не поменялось — он не стал ни взрослее, ни лучше после совершеннолетия, не достиг никакого понимания того, как надо действовать, а жизнь идёт дальше, всё быстрее оставляя его позади. Уже не догнать. Он так сильно опаздывает. Это чувствуется попыткой бежать во сне — вроде выбиваешься из сил, а по факту завяз, как в смоле. Она скоро совсем застынет, и ты останешься на одном месте навсегда. Потеряешь свой шанс. Умрёшь никем. Чем больше проходит времени, тем меньше у тебя шансов что-то изменить. А ты лежишь на полу и до крови царапаешь себе руки под курткой, как бешеное животное. Взрослый человек. Лежишь и не можешь совладать со своей вычурной, дисфункциональной реакцией на собственный же проёб, лежишь и жалеешь себя, хотя мог бы встать и изменить свою жизнь. Всю эту жизнь Уилбур был худо-бедно нормальным. Огромными усилиями, но всегда соответствовал нужной планке, был «тем, кто может», тем, на кого опирается окружение. У него были плохие периоды, когда не получалось, когда люди бросали его по очереди, когда издевались намеренно и калечили его нутро, но он переживал это, извлекал уроки и продолжал вписываться. А теперь настал момент, когда при переходе на следующий уровень ответственности он всё же оказался недостаточно хорош. Он слабак. Всегда был и всегда будет. Телефон вибрирует в кармане — Уилбур находит его и кое-как достаёт. Звонит Салли. Странно. Уилбур старается дышать глубже и готовится сделать нормальный голос. Дрожащими пальцами принимает вызов. — Привет? — говорит он хрипло, но по-человечески. — Привет, Уилл, — отвечает Салли подозрительным тоном. — У тебя всё хорошо? — …П-почему ты спрашиваешь? — Ну, парень, с которым ты трахался, позвонил мне и попросил тебя успокоить. Уилбур переворачивается на спину и со стуком откидывает голову назад. Заебись. Похоже, он мешает кому-то спокойно спать. — А я-то думал, с чего это тебе приспичило мне такие вопросы задавать, — несдержанно резким тоном отвечает он, с трудом контролируя гипервентиляцию. — Скажи ему, что я просто громко смотрю фильм. И чтобы шёл нахер. Не нравится — пусть съезжает. Салли молчит некоторое время. Уилбур, едва не скуля, уже хочет бросить трубку. — А что за фильм ты смотришь? Уилбур открывает рот, чтобы ответить, но ни один подходящий фильм не приходит в голову. Пауза затягивается. Уилбур жмурится, и его слёзы падают на пыльный пол. Господь милостивый, прекрати это. — Уилл?.. Всё в порядке? Если тебе плохо, ты можешь мне сказать… — И что ты тогда сделаешь? — ломающимся тоном спрашивает он. — Ну… — Даже если бы ты хоть капельку меня знала, ничего бы не сделала. Ты не можешь ничего сделать. Мы друг другу чужие на самом деле, так что и не должна. Пока. Он бросает трубку. Салли почти сразу звонит снова, но Уилбур отклоняет звонок, последующие — игнорирует. Он сворачивается в клубок и рыдает до головокружения. Хочется выплюнуть лёгкие, так их спазмит, и горло горит — перед выступлением его рвало от страха. Что, если прямо сейчас выброситься из окна? Это оборвёт всё. Все тяжёлые вещи, что накручивают, растягивают его нервы год за годом, потеряют значение. Не придётся объяснять ребятам, какого чёрта он постоянно их подводит. Не придётся каждый день пытаться доказать, что он достоин вести их вперёд, что он скоро привыкнет к сцене и перестанет мотать всем нервы. Не придётся скрывать, что на самом деле он не знает, привыкнет ли. Эш, новый басист, буквально не разговаривает, и Уилбур не может понять, что это вообще значит. Ребята задают вопросы, все остальные задают вопросы, а Уилбур всем говорит, чтобы дали время, служит переводчиком, а сам понимает Эша через раз. Марк для их группы явно слишком крутой, и его потихоньку бесит общий невысокий уровень. Пока он терпит, но Уилбур понятия не имеет, надолго ли это. Джо придумывает классные, сложные мелодии, но ему не нравится их играть, поэтому Уилбур должен это делать, а он вечно путается в пальцах. Вообще всё выглядит так, будто он самый худший музыкант в собственной группе. Ходячий ёбаный кринж. Если умереть сейчас, выматывающее чувство, что он не справляется, не будет его мучить, не будет усиливаться с каждым прожитым днём. Не будет больше стыда на звонках родным за то, что он только кажется, а не является. Каждый раз, когда отец говорит «я так тобой горжусь, Уилл», у Уилбура всё внутри скручивается от того, что гордиться-то нечем. Доходов с билетов на данном этапе едва хватает на траты самой группы, и Уилбур терпеть себя не может за то, что родители платят за его колледж. А он ещё и учится хреново. Он постоянно курит и начал бухать, потому что не способен справиться со стрессом и адреналином от регулярных выступлений, а папа всем говорит, будто Уилбур хороший ребёнок. Томми его просто боготворит — впечатлительный подросток, который постоянно создаёт себе кумиров, скоро он вырастет и поймёт реальное положение дел. Что в реальности к Уилбуру никто не относится так, как Томми, потому что он на самом деле не крутой. Но даже не это страшно. Уилбура жутко пугает то, как его брат меняется между звонками — у него ломается голос, меняются привычки, вкусы, приоритеты. Однажды Уилбур приедет в родительский дом, а Томми там не будет, потому что он вырос. У него уже сейчас своя жизнь — куча новых друзей, которых Уилбур никогда не видел, у него появилась девушка, водительские права… Однажды Уилбур станет ему совсем чужим. Вот от этих мыслей страшно — очень страшно, и болит сердце. В один момент Уилбур больше не вернётся домой, потому что он уже взрослый и должен жить сам, потому что Томми тоже взрослый и не нуждается в нём, потому что время идёт, и люди забывают тебя. А с Салли больно. Это можно назвать открытыми отношениями, а можно назвать одним большим предательством. Более того, Уилбур это именно так и назвал сначала, и до сих пор так думает, но почему-то ведёт себя, словно всё ок. Словно его отношения в адеквате. Они с Техно именно из-за этого поругались. Просто секс. Просто секс с кем-то другим. «Но зачем тогда встречаться со мной?»«Потому что тебя я люблю, а с ним только сплю».
Прикол в том, что отношения с Салли не всегда были открытыми. Стали по её инициативе, и на психическом здоровье Уилбура это сказалось не очень хорошо, но он так всё и не разорвал. Как он думал, у человека обязательно должны быть серьёзные отношения. Уилбур не гомофоб, но эти отношения должны быть с женщиной. У него должны быть серьёзные отношения с женщиной. Ты вырастаешь, уходишь из семьи, заводишь свою собственную, такую, как у твоих родителей. И… у них с Салли свадьба после колледжа. Господи, у них будет свадьба. Твою мать. Когда Уилбур представляет себя в качестве жениха, его снова тошнит. Он взрослый, но не готов к этому вообще нихуя. Салли прекрасна — без сомнения, прекрасна. Она сильная и уверенная. Умопомрачительно красивая. Она будет крайне эффектной женой. Конечно, в открытых отношениях. То есть, она будет как бы его женой, но чужой сексуальной партнёршей. Потому что из Уилбура, видимо, очень плохой сексуальный партнёр? Надо будет спросить у Шлатта, этот ответит честно. С другой стороны, он не может знать, насколько хорошо Уилбур ебёт, если ебал Уилбура сам. Кстати сказать, Уилбур так и не «стал до конца мужчиной». По правде говоря, его это и не интересует. Его на самом деле мало интересует секс — наверное, поэтому Салли было его недостаточно. Тот раз со Шлаттом был актом мести. Попыткой узнать, не похуй ли Салли. Ей было похуй. Она даже обрадовалась, что Уилбур приобщился к прелестям открытых отношений. Боже, что он творит… Будь Уилбур девушкой, он сто процентов позвал бы Шлатта на свидание. Он мог бы даже стать женой, если бы Шлатт захотел. Впрочем, Шлатт не верит в отношения в принципе после того, как какие-то люди погубили его любимого парня. Уилбур не гомофоб, он сочувствует тому парню, но отношения с ним, типа, всё равно не могли быть серьёзными. Уилбур не понимает, почему Шлатт так на этом зациклился. Впрочем, если твой любовник умер, ты действительно можешь думать о нём куда серьёзнее, чем всё на самом деле было- Где-то за спиной раздаётся звонок в дверь. Уилбура трясёт, и тело ему не подчиняется. Пожалуй, в окно он выйдет в другой раз — сейчас не сможет встать на ноги. Уилбур, тот самый Уилбур, который до ужаса боится заболеть всем на свете и умереть, всерьёз думает выйти в окно. Какой пиздец. Звонок становится настойчивее, Уилбур хочет закрыть себе уши, но руки как каменные сжимают телефон. Телефон растрескался, экран потёк. Дверь открывается, судя по звуку — ну да, замок по итогу всё ещё клинит. Зашедший обходит Уилбура и садится перед ним на корточки. — Ну что у тебя случилось. Уилбур закрывает глаза. Его вдруг поднимают на руки и выносят из квартиры. Несут по ступеням, всё ниже и ниже, через несколько этажей. На лестнице прохладно, на улице ещё холоднее. Воспаление лёгких — мучительная смерть, Уилбур про это читал в газете. Мысли, кажется, замёрзли, и текут очень медленно теперь. Уилбур физически ощущает всё каким-то нереальным и странным. Ночной город кажется картинкой с рабочего стола — это потому, что прошёл снег? Его устраивают в машине на переднем пассажирском сидении. Уилбур не чувствует щёк и сердца. Шлатт садится за руль и заводит двигатель. Уилбур не спрашивает, куда они едут. Даже не гадает. Знакомые места сменяются незнакомыми, Уилбур чувствует где-то глубоко в душе тупое беспокойство по этому поводу, но он чувствует беспокойство всю свою жизнь, двадцать четыре часа в сутки, даже во сне. Так что это совершенно не новая ситуация, на которую реагировать прямо сейчас, вроде бы, нет смысла. У Уилбура так всегда после истерик — на короткое время всё теряет смысл. По большому счёту, он никогда не видит в жизни смысла, но в такие, как этот, моменты, это тотально и всепоглощающе. Все фильтры обязательств, поддержания образа, нужд и ожиданий слетают, и жить будто бы незачем. Обычно Уилбур просто лежит в своей квартире, пока это состояние не кончится. — Идти можешь? Уилбур понимает, что машина остановилась. В поле, судя по отсутствию чего бы то ни было вокруг. Чудесно, Шлатт привёз его в поле и сейчас закопает под снегом. Вот, что бывает, если шуметь соседям ночью. Шлатт, стоящий у открытой двери рядом, не дожидается ответа и протягивает руку — Уилбур смотрит на неё втупую. Шлатт делает шаг вперёд и хватает Уилбура за ворот куртки сам. Поднимает, выводит. Выключает фары машине, берёт из багажника какой-то свёрток. Лопата, надо думать. — Я буду признателен, если ты убьёшь меня, прежде чем закапывать, — говорит Уилбур хрипло. Шлатт молча берёт Уилбура за руку — по-человечески, вот так, прямо за руку — и ведёт вперёд пару десятков метров. Они оставляют в снегу глубокие следы. Потом Шлатт разворачивает свёрток и кидает на снег одеяло. — Ложись, — говорит. Уилбур ложится — мягкий снег принимает форму его тела — и только тогда осознаёт, что… его повезли смотреть на звёзды. Шлатт ложится рядом — тёплый и тихий. Уилбур смотрит в небо, не уверенный, что он когда-либо с кем-нибудь смотрел на звёзды. — Я больше никогда не поверю, что ты отрицаешь романтику, — произносит он едва слышно. Тут оглушительно тихо — снег поглощает все звуки, словно кроме этого места в мире больше ничего и не существует. — Я не отрицаю романтику, Уилбур… Романтика прекрасна. Просто романтика — это чувства. Хорошие чувства. К ним привыкаешь. А потом они умирают. Уилбур кусает губу, но это не останавливает слёзы. У него, чёрт побери, есть отношения и даже романтика, но нет никаких хороших чувств. Всю жизнь так было. Техно как-то сказал: «Ты называешь любовью то, что только портит тебя». Уилбур с ним поспорил тогда, конечно. Он всегда думал, что отношения выглядят вот так, и что он тоже должен их иметь, как все остальные люди. Альтернатива — забытье. У него есть тяжёлая, уродская неуверенность в себе, тревожное расстройство, привычка подстраиваться и постоянные грёбаные нервные срывы. Его девушка его наёбывает. Он сам себя наёбывает. Наёбывает свою семью и пытается наебать остальной мир, но это слишком сложно, и поэтому у него депрессия. — Прости за всё, Шлатт, — просит он невнятно. Вместо ответа Шлатт находит его руку и сжимает в своей. Тогда, на кухне, он ясно дал понять — подобный изломанный долбоёб, зависимый от своих больных отношений, его не интересует. И всё же он здесь. — Я так устал от всего, — горько произносит Уилбур, позволяя себе открыто плакать. — От всей своей жизни. Я не хочу больше ничего этого делать. Я люблю музыку, но ненавижу постоянно бояться. Я ненавижу Салли. Боюсь говорить с отцом и ещё больше — с матерью, потому что она никогда, никогда не будет мной довольна. У меня ужасный синдром самозванца, от которого невозможно дышать. Прости меня, Шлатт. Я раздражаю, когда беспокоюсь. А беспокоюсь я всегда. — Если бы ты меня раздражал, куколка, этого разговора бы не было. — Почему ты пришёл? — Уилбур поворачивается и смотрит ему в лицо. — Почему звонил Салли?.. Шлатт молчит немного, тихо дышит, — и пар, который образуется от этого, напоминает дым в лифте. — Ты меня мало знаешь, — говорит он. — Но я очень к тебе привык. Я слушал, как ты ругался на струны, на свои руки, как жаловался другу на мозоли. Как придумывал новые мелодии и пробовал первые версии тех безысходных песен, которые никогда не играешь на концертах. Я помню, как ты был вынужден снова и снова начинать заново из-за того, что слёзы тебя душили. Я видел, как ты улыбался на выступлениях в пабе, как вы с группой стояли в кругу, чуть высовываясь из-за кулис, и произносили какое-то командное подбадривание. Помню твой ступор. Знаю твоего брата. Знаю, как ты его любишь. Знаю, как плохо ты играешь в Тим Фортрес, и как ходишь туда только потому, что хочешь провести время с другом. Как ты боишься разочаровать родителей, как зовут твою рыбку. Её зовут Майло Два, кстати. Я сталкер, Уилбур, я наблюдал за тобой потому, что ты мне понравился, и я могу сто двадцать пять раз сказать тебе, что не признаю отношения, но это не значит, что я не влюбляюсь. Я пришёл, потому что каждый вечер слушал, как ты поёшь, и засыпал под это. И теперь, когда ты этого больше не делаешь, мне очень грустно. Уилбур больше не плачет. Только смотрит на Шлатта широко открытыми глазами, ничего не говоря. — Я никогда не планировал тебе всё это рассказывать, — добавляет Шлатт. Уилбур отворачивается и снова смотрит на небо. — Хочешь, — предлагает он, — я стану твоей женой? Шлатт издаёт непонимающий звук. — Эм. — Если ты всё ещё скучаешь по своему погибшему парню, я понимаю. — Уилбур, — Шлатт приподнимается на локтях и заглядывает ему в лицо, — почему женой-то? — Ну, в любых отношениях есть… — В отношениях двух парней жены нет. В этом, типа, и прикол. Разве что ты захочешь сменить пол или типа того, тогда да, будет жена. — Ну, это нет, точно нет… Шлатт, коротко посмеявшись, падает обратно на одеяло. — Ты меня совсем нихрена не знаешь, поэтому брак — плохая идея. Если хочешь, мы можем походить на свидания и всё такое. Только никаких открытых отношений, сразу говорю. Уилбур кивает. — У меня такое чувство, что кроме Салли придётся бросить колледж и группу. И если колледж приносит только стресс, то группа мне очень дорога. — Я предлагаю компромисс. Бросай колледж, наполовину сокращай музыкальную деятельность и иди к психотерапевту. Уилбур снова кивает. Ему страшно представить, как он преподнесёт эту новость родителям. Где возьмёт деньги на врача… «Дорогие мама и папа, я прекращаю учёбу, на которую вы уже потратили огромную сумму, и вместо неё вы теперь будете платить за восстановление моего психического здоровья, которое я сам же и уничтожил, о чём лгал вам много лет. Люблю!» Шлатт снова чуть сжимает его руку. — Я бросил курить, — говорит он. — Мне не нравится, что ты из-за меня начал. Уилбур смотрит на звёзды и думает, что ему впервые за долгое, долгое время легче дышится. Это ещё немного больно, но он будто перестал тянуть куда-то нечеловеческий крест. Пока не сбросил, но уже подумал о этом. Они больше не разговаривают. Просто лежат под бесконечным небом в полной тишине..
.
.