***
С приходом одного вечера во дворец, когда с очередным наказанием было покончено, Сильвия-Анна с Анной-Генриеттой нашли уют в библиотеке, усевшись на мягкие подушки. В их руках оказался дар придворного чародея — книга, обложка которой была инкрустирована дорогими камнями: изумрудами, точно зелеными каплями морской волны, и сапфирами, искрящимися, как звезды в ночном небе. В глазах Генриетты отражался огонь свечей, рассеивающий царящий вокруг мрак. Там, между строк книги, оживали выдуманные города, в небо поднимались драконы, готовые стать их верными спутниками, а дивные сады, пленяя своей живописностью, давали неограниченный простор для исследований. Затаив дыхание, девочки перелистнули первые страницы, еще не до конца веря в способность влияния на ход сказочных событий. А осознав вседозволенность, Генриетта уже веселилась от души. Она ломала метлу Бабы Яги, обманом запирала ее в духовом шкафу и душила дымом. Натравливала Серого Волка на бабушку и охотников. Проводила его к мальчику, который кричал «волки», и теперь пенек, на котором тот стоял, был сиротливо пуст. Сильвия-Анна удивлялась, как он так запросто заглатывает своих жертв целиком. Обладай она его аппетитом, в ней поместилось бы больше пирожных. Генриетта убедила принца, что она та самая Рапунцель — спасать ее поздно, остается ждать, пока подрастет. Длинные золотые волосы пришлось укоротить. Что поделать, закономерная цена свободы от заточения в башне. Сильвия-Анна посмеивалась, наблюдая в сторонке. Как кто-то такой взрослый может быть настолько глупым? Ах, как забавно бы вышло, будь они с Генриеттой близняшками. Одинаковый цвет волос совершенно сбил бы дурачка с толку. Подружившись с Красной Шапочкой, Генриетта сожгла домик Трех Поросят. Они так забавно визжали и похрюкивали, толкаясь в воде. Обожженные бока с характерным запахом обуглившейся кожи выдавали их истинное предназначение — лежать запеченными с яблоком во рту на серебряном блюде. Как жаль, что они такие большие, а девочки маленькие. На них не поохотиться, скорее можно самому стать добычей. Сильвия-Анна косо поглядывала на смеющуюся сестру в компании Шапочки. Последней стало слишком много. А как она пристала к Генриетте? Точно репейная колючка! Сильвия-Анна все чаще стала смеяться. Генриетта казалась ей уморительной. До тех пор, пока, наконец, они не добрались до поселения фей, и та не пригрозила забавы ради растоптать Дюймовочку. Нет, Генриетта совсем разошлась. Это любимая сказка Сильвии-Анны, любимая непринцесса, и она просто обязана ее спасти. Исподволь отводя внимание сестры, втайне жалея сказочных жителей, Сильвия-Анна потерпела крах из-за предательства. Ну почему эта Красная Шапочка вечно за ними таскается?! Чересчур глазастая девочка, да притом языкастая. Это она нашептала Генриетте об уловках сестры. И вот они поссорились, и Сильвия-Анна, прижимая Дюймовочку к груди, готова была вот-вот расплакаться. Это прекратилось так же резко, как началось. Из сказки их вырвала няня, сообщая о том, что ко двору прибыл чародей. Он занимался каким-то деревом, но Сильвии-Анне, близкой к истерике, было невдомек, чего от нее хотят. Понятно только то, что это каким-то образом связано с семьей и что ждут их, чтобы пообщаться. Казалось, что ощущение чего-то колючего, рвано царапающего внутренности, вот-вот разорвет Сильвую-Анну на части. Она сидела, спрятавшись в углу, колупая ногтем отстающую от стен известку, ожидая своей очереди. Чародей разговаривал с ними поодиночке, разделив по двум разным мирам. Что ей совершенно безразлично и будто бы на руку, ведь внутри поселилось твердое намерение сторониться Генриетты. Окна были плотно зашторены, но, вероятно, этого показалось мало: сами стекла оказались закрашены темной краской. Температура в комнате, больше похожей на пещеру, заставила Сильвию-Анну поежиться, как от дыхания ледяного ветра. Стены здесь пронизаны холодом, наперекор палящему снаружи солнцу. От сложенных грудами фолиантов, свитков и книг пахло стариной и плесенью, отчего создавалось ощущение, что время в этом месте замерло на века. При слабом, мерцающем освещении сидел чародей. Он кивнул на свободный рядом с собой стул, даже не глядя на нее, вызывая в сердце Сильвии-Анны прилив раздражения. Который тут же схлынул, стоило рассмотреть нового человека поближе. Его вид и манера держаться не оставляли впечатления слабины. Вить веревочки из такого не получится, это тот же самый строгий и непреклонный в своих решениях отец, только зим на тридцать старше. Ушедшая в седину неухоженная борода и мешковатая, местами заштопанная ряса выдавали в нем личность, не задумывающуюся о бренном, полностью сосредоточенную на своем деле. И впрямь, чародей игнорировал присутствие Сильвии-Анны, молча проникаясь мудростью лежащей перед ним книги. Погруженный в чтение, он вдруг наткнулся на страницах родословной на дату рождения Сильвии-Анны. Поднял глаза — цепкие, обостренно внимательные, как у хищной птицы, — впервые взглянув на нее, сидящую рядом, а затем на календарь. — Что это? — прошептал он в странном трепете. На какую-то долю секунды на лице мелькнул ужас, который вскоре сменился поднимающимся из глубин возмущением. Чародей резко поднялся из-за стола, задевая его, отчего стоящие на нем стеклянные колбы задребезжали. Сильвия-Анна невольно ссутулилась и смяла ткань платья, предчувствуя надвигающуюся бурю. Шишковатые в суставах пальцы потянулись к ней, но вдруг застыли на полпути, дрогнули, точно вспомнив что-то важное. — Не будете ли вы так любезны, — с трудом протянул чародей елейным голосом, ворочая на языке камни, а не слова, — княжна, — припечатал он, будто наконец осознав, кто перед ним. Пальцы указали на стол. Сильвия-Анна заковыляла к нему иззябшим зайцем. Но тот был слишком высок; как бы она ни тянулась, все равно не достать. Терпение чародея, наблюдавшего за неудачными попытками забраться на такую возвышенность, быстро иссякло. Длинные, похожие на паучьи лапы пальцы вскоре нашли ее ребра, сжали и подняли девочку в воздух. У Сильвии-Анны перехватило дыхание от пронзившей ее боли и неподобающего отношения. Но, как это часто бывало с ней, ее внимание быстро переключилось. — Откройте рот, — сказали пальцы, с нетерпением просовывая между ее губ железную палочку. Сильвия-Анна подчинилась, ловя себя на чувстве, будто очутилась в руках придворного лекаря. Тот, правда, был более обходителен, временами даже ласков. «Наверное, этому дяде платят меньше», — подумала Сильвия-Анна, нахмурившись, когда ее рот стали растягивать почти до ушей. Он хотел засунуть туда голову, не иначе. Закончив осмотр, после которого у Сильвии-Анны болели челюсти, чародей поднес свечу ближе. Перехватил запястье, прощупывая пульс и с напряжением слушая сердцебиение. Его руки тонкие и высушенные, но силы в них было столько, чтобы они могли оставить синяки. По всей видимости, не удовлетворившись цветом ее кожи — и что с ней было не так? — он использовал магические способности. Тело Сильвии-Анны охватил красный свет и, проникнув внутрь, превратился в боль. Руки, ноги и шея забились в неконтролируемых судорогах, когда чародей, продолжая исследование, наклонился, чтобы задрать юбку. Когда он обхватил ее коленные чашечки, надавив и попытавшись развести их в стороны, Сильвия-Анна закричала не своим голосом. Двери распахнулись, и она с заходящимся сердцем спрыгнула со стола, чтобы спрятаться за вбежавшими в комнату рыцарями. Позади, озаренный светом и сияющий в солнечных лучах, виднелся подол маминого платья. Сильвия-Анна вцепилась в него что было сил. Мама прижала ее к себе крепко-крепко, гладя по плечам. Из сбивчивых слогов не получались внятные слова, оставалось только плакать в успокаивающих объятиях. Чужой дядя везде трогал и щупал ее — это все, чего добились от нее взрослые. Однако этого хватило, чтобы чародея скрутили и прижали закованным в латы сапогом к полу. Из своего униженного положения тот не переставал сыпать проклятиями. Но направлены они были не на тех, кто делал ему больно, а на прятавшуюся за мамой Сильвию-Анну. — Княжна поражена проклятием Черного Солнца! — кричал он. — Я обязан более тщательно изучить объект исследования! В его глазах она была предметом, чем-то неодушевленным. — Вы превышаете свои полномочия, — от маминого голоса исходила вибрация, которая, передаваясь от тела к телу, дошла до дочери и подействовала на нее успокаивающе. — Еще одного раза не будет. Вы будете отосланы из дворца, больше мы в ваших услугах не нуждаемся. — Ошибка, — взвился чародей, неведомо как сбрасывая с себя тяжелый сапог, — это существо опасно для общества! Существо. Он одушевил ее так же быстро, как отнял душу. Сильвия-Анна не могла видеть, только догадываться о том, каким взглядом мама прожгла чародея, что он тут же умолк. — Голова полетит с плеч быстрее, чем вы скажете еще одно слово. Я не посмотрю на заслуги вашего ордена. По телу разлилось тепло от ее слов — так ценно, когда есть защитник.***
Мелодично позвякивая фарфоровым сервизом, прислуга накрывала на стол. Несущийся пар от поданного чая окончательно развеял вяло текущую до этого беседу. Наконец примирившись с тем, что из Сильвии-Анны не вытянуть лишнего слова, братья Седрик и Джошуа де Кульбер полностью переключили свое внимание на Анну-Генриетту. Сильвия-Анна призывала на помощь все свои силы, чтобы не казаться грубой и непочтительной. На уроках этикета ее учили радушию к гостям, но там ничего не говорилось о том, как себя вести в присутствии предательницы-сестры. Из-за случая с Дюймовочкой Анна-Генриетта не то что не извинилась — у нее не нашлось завалящего слова в поддержку после обиды и страха, причиненных чародеем. — В этом году они особенно хороши, не так ли? — приосанившись, старался говорить, подражая взрослым Джошуа, с аккуратностью орудуя в своей тарелке серебряными приборами, нарезая ковирские груши. — Вот, попробуйте. Перед Анной-Генриеттой оказались тонко нарезанные ломтики пахнущих медом груш. Она послала своему благодетелю одну из тех обаятельных улыбок, которыми мама обычно одаряла гостей на приемах, отчего на шее Джошуа вспыхнули красные крапинки. — Как любезно с вашей стороны, — пропела тонким голоском Анна-Генриетта, придвигая тарелку ближе к Сильвии-Анне. — Эти груши — любимое лакомство моей дражайшей сестрицы. Не затруднит ли вас… — Для вас все что угодно, — крякнув, нечаянно перебил ее Джошуа, с горячим усердием принявшись за нарезку оставшихся фруктов. Сидящий напротив Седрик де Кульбер не удержался от того, чтобы не закатить глаза. Среди пребывающих он был единственным, кому не приходилось притворяться, что он старше, чем есть. Седрик уже взрослый. Ему полных двенадцать лет, и над губами у него стали пробиваться жидкие усики. Судя по тому, с какой тщательностью их приглаживали перед любой зеркальной поверхностью, ими очень гордились. Ноги Сильвии-Анны вдруг что-то коснулось. Она заглянула под стол, чтобы увидеть, как сестра протянула ей раскрытую ладонь. Просить не требовалось, Сильвия-Анна крепко взялась за нее, лучась щербатой улыбкой. Накануне у нее выпал молочный зуб, и куда он подевался, если его клали под подушку, оставалось неясно. — Фея забрала мой зуб, но подарка не оставила, — серьезным и деловитым тоном сообщила сестре Сильвия-Анна. — Спросим у Дюймовочки, она у них главная. В саду, что примыкал ко дворцу, кипела жизнь. Яркие краски и пьянящие ароматы цветов в зелени месяца летнего солтыция могли околдовать самого скептичного наблюдателя. Путь сквозь лабиринт, сплетенный из живой тисовой изгороди и увенчанный нежными белыми садовыми розами, сбивал с толку количеством поворотов и виражей, создавая ощущение непредсказуемости, сопровождающей каждый шаг. Бесконечные в своей протяженности коридоры тянулись по всем направлениям, иногда заканчиваясь тупиком, потаенным уголком для размышлений в одиночестве. И все же не каждый разделял мнений Сильвии-Анны: ей встречались пары и даже трио взрослых. Как выяснилось, прятки в садовом лабиринте были праздной забавой не только для детей, о чем она тотчас же поведала Анне-Генриетте. — Ты такая глупая, — заявила та, преувеличивая второе слово красноречивым разведением рук, как бы очерчивая масштабы. — От глупой слышу, — запальчиво парировала Сильвия-Анна, побивая пышные кусты роз найденной под ногами палкой. — Послушай, — на плечо легла маленькая рука, привлекая к себе, но ее тут же незаинтересованно сбросили. — Ну что ты? — Анна-Генриетта была безжалостна, только ей могло прийти в голову защекотать сестру при братьях де Кульбер. Сильвия-Анна с незамедлительностью сдалась ей на милость, втайне беспокоясь о том, как выглядело ее лицо, когда она смеялась. Мама сказала, что у нее чересчур выразительная мимика, в приступе веселья она превращалась в хрюкающую свинку. Допустить такие ассоциации у гостевавших во дворце Седрика и Джошуа приравнивалось к падению, поэтому Сильвия-Анна позволила себе быть схваченной. Она поежилась от теплого дыхания Анны-Генриетты, когда та принялась нашептывать ей на ухо. — Ты врешь, — отнекивалась от нее Сильвия-Анна. Сестра пыталась убедить ее в том, что взрослые, которых застали в лабиринтах, делали новых подданных королевства. Но это было решительно невозможно. Такое проделывалось за закрытыми дверями, и только после свадьбы. — Я не вру, — прошипела Анна-Генриетта, в запале эмоций плюнув ей в ухо. — Давай спросим самого старшего. Сед!.. — Стой! — Поверила наконец? Тогда слушай. Сестра рассказала ей неделикатные подробности, от которых у Сильвии-Анны нагрелись уши, такие, что оставалось сказать только то, что все время напрашивалось: — Фу. — О чем шепчетесь? — в унисон спросили братья де Кульбер за спиной. Сильвия-Анна подпрыгнула от неожиданности, о чем вскорости пожалела — Анна-Генриетта выглядела так, будто предвидела, что их прервут. С застенчивостью взмахнув ресницами, она еще больше стала походить на придворную даму. От такого представления раскрасневшийся от игр с мячом Джошуа, казалось, забурился и того сильнее. У Седрика, нечитаемым взглядом окинувшего ее с ног до головы, дернулся выступающий кадык, будто он сглатывал слюну при виде пирожного. Ах вот оно что. Сцепив руки перед собой, Анна-Генриетта принялась ходить из стороны в сторону. — Сильвия-Анна рассказывала мне свой сон. Знали ли вы, что во сне она может предвидеть будущее? Джошуа оступился. Под ногами треснула палка, которой избивали розы. — В это нетрудно поверить, учитывая, — заговорил он, но тут же запнулся, когда старший брат пихнул его локтем. — Все знают, что первая дочь княгини родилась в особенный день, — ответил за него Седрик. Ловко обыграв витающие в княжестве слухи о проклятом ребенке, он был до зубовного скрежета корректен и учтив. Но Сильвия-Анна все равно почувствовала себя так, будто в ее покои бросили камень, вдребезги разбив окно. Она без колебаний шагнула вперед, вскинув брови. — Надо ли думать, что сегодня вы получите церемониальный кортик в дар от отца? Седрик нахмурился, слегка склонив голову. — Мне это неведомо, ваше княжеское высочество. Как заговорил! — Вы его обязательно получите, — надавила она, надеясь, что ее взгляд оставался твердым, как память. Ведь не послышалось ей, как их отцы обсуждали это за вином? — Замечательно! — Анна-Генриетта захлопала в ладоши, переводя их внимание на себя. — Если этому предсказанию суждено сбыться, вы поверите последующему за ним? — она закружилась и незаметно подмигнула Сильвии-Анне. Проследив за полетом ее расшитой бисером юбки, Седрик, вероятно, оказался заколдован. Могло ли быть иначе, если он вдруг стал так послушен? — Буду готов поверить чему угодно. Для Сильвии-Анны с поддержкой сестры не составляло никакого труда соврать, что ей приснилась смерть Седрика от руки брата. Подчеркивая таинство момента, она даже отвела его в сторонку. Может быть, ей показалось, но, когда настало время прощаться с братьями де Кульбер, они были уже не так дружны.***
Жизнь в стране сказок шла заведенным порядком: Баба Яга летала в ступе, помогая себе новой метлой, охотники выслеживали Серого Волка, чтобы вызволить бабушку с внучкой, а мальчик-пастух по-прежнему обманывал односельчан. Принц одумался и наконец понял, что его нареченная никакая не маленькая девочка, а длинноволосая Рапунцель. Три Поросенка, собравшись с духом, приступили к активному строительству каменного домика. Сказочный мирок заиграл по-новому, точно кто-то тряпицей смахнул с него пыль, будто две беспризорницы-княжны за предыдущие посещения не разобрали его на кирпичики. Оказалось, что на него было можно влиять силой мысли, подчиняя самым капризным в своей непостоянности намерениям. Фантазии подпитывали героев сказок, даруя им материальное воплощение и энергию жизни. Но что бы с ними сталось, если бы книгой перестали пользоваться? Придворный чародей, вероятно, учитывал такое развитие событий. Становилось страшно представить будущее этого мира, окажись он заброшен. Веселье и радость от новых проделок Сильвии-Анны и Анны-Генриетты положительно сказались на общем настроении и атмосфере. К старшей прислушивалась младшая, стараясь не причинять никому сильного зла, досаждая сказочным жителям в сравнительно меньшей степени по сравнению с прошлым. Они вдвоем пришли в поселение фей, открыто объявляя мировую маленьким крошкам. Больше не опасаясь гнева Анны-Генриетты и ее угроз, отважная Дюймовочка сидела на раскрытой ладони, отвечая на вопрос о пропавшем зубе. — Феи не брали ваш зуб, — ей приходилось кричать, чтобы ее услышали, — у нас проходил бал. Сильвия-Анна в удивлении вскинула брови: — Это были мыши? — с сомнением в голосе спросила она. Ну кто же еще? — Это не мыши, — в отрицании покачала головой Дюймовочка. Но стоило ей набрать в легкие больше воздуха, чтобы прокричать самое важное, как солнечный свет вдруг погас. Чтобы в следующий миг стать искусственным — горящими в спальне свечами. Няня призвала девочек обратно. Время позднее, пора ложиться спать.***
В игровой стоял грохот: летели по воздуху, описывая дуги, керамические игрушки, пока не разбивались о стены и пол, издавая звон и треск бьющейся посуды. Под напором неудержимой истерики и злости Анны-Генриетты Сильвия-Анна испытала побуждение спрятаться за занавесками, а лучше сразу выпрыгнуть в окно. — Что ты ему сказала?! — кричали глаза, полные слез. — Только то, что велела ты мне сказать! — Сильвия-Анна, сжимая кулаки, не уступала ей в громкости. И прежде чем ругань и шум, сотрясающие фундамент, привлекли взрослых, в комнате, точно в ней разразилась грозовая буря, громом прогремели страшные в апогее уничижительного обвинения слова: — Это ты его убила! Он умер по твоей вине!***
Размеры дворца необъятны — за прошедшую неделю девочки не пересеклись ни разу. С момента ссоры Анна-Генриетта перестала разговаривать с Сильвией-Анной и, будто этого было мало, переехала в отдельную спальню. Она отказывалась возвращаться даже под уговорами нянек, тех, кто беспрерывно страдал от вернувшихся к старшей дочери княгини кошмаров. К сердцу прижалась тоска, в нем поселилось одиночество, а к коже под глазами пристали синяки. Настолько серьезно сестры еще не ругались, а с другими членами семьи Сильвия-Анна была менее близка. Встречи с родителями происходили урывками, воспитанием дочерей занималось войско прислужников. Тяга к общению побудила Сильвию-Анну открыть книгу сказок, но увиденное заставило ее пожалеть об этом. Со всех сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. Сказочные жители, крича и стеная, разбегались в разных направлениях. Чтобы потушить их домики и залечить раны, требовался большой запас сил и фантазии, которым она не располагала. Анна-Генриетта, ведомая разрушительными чувствами, выместила всю злость на тех, кто ничего не мог ей противопоставить. О судьбе Дюймовочки Сильвия-Анна старалась не думать — ту можно и воскресить, — все мысли были обращены к сестре. Не ведая, что творит, Анна-Генриетта несправедливо обвинила Сильвию-Анну в смерти Джошуа де Кульбера. Если кого и винить, то старшего Седрика, по своей глупости уверовавшего в предсказание старшей из сестер. Находясь под впечатлением от ее слов, он стащил у своего отца меч и зарубил Джошуа во сне. Верно, что обман сыграл с братьями злую шутку, но Анна-Генриетта предпочла игнорировать доводы о том, чьей идеей это было и чьим голосом говорила Сильвия-Анна. А как же тот мальчик, помощник повара? Ее же стараниями о его судьбе ничего не известно. С сожалением оглядев открывшееся перед глазами пепелище, Сильвия-Анна вернулась в реальный мир с твердым намерением разыскать сестру и прийти к примирению. Игнорируя Сильвию-Анну, Анариетта взяла масляный шарик. Подожгла, проследив, как огонь медленно обволакивает его, и бросила вперед, чтобы обжечься. Шарик скатился по склону, заставив выцветшую под солнцем траву загореться, а затем быстро погас у подножья холма. Молча приблизившись, Сильвия-Анна взяла один и взвесила на ладони. Шарик был легким и хрупким, такой можно смять одной рукой, но, объятый пламенем, тот превращался в серьезную угрозу для всего сухого. Заприметив небольшой голый куст, Сильвия-Анна постаралась в него попасть. Спустя несколько бесплодных попыток у нее наконец получилось, что вызвало непроизвольный торжествующий выкрик. Чужой взгляд обжег лопатки. Сильвия-Анна повернула голову и заметила, как Анна-Генриетта на нее покосилась. Новый масляный шарик уже лежал в ее руке и в следующий миг полетел в кучу собранных садовником листьев. Замерев, девочки с полминуты смотрели на то, как ничего не происходило. Как вдруг сорвался резкий ветерок, раздувая искры, и вот уже на месте горы из листьев бушевал целый костер. На лице Анариетты возникла самодовольная улыбка, маленькие розовые губы открыли ряд жемчужных зубов. Восприняв это как одобрение, Сильвия-Анна ответила взаимностью, дозволяя духу ребяческого азарта захватить их с головой. Сестры принялись наперебой бросать шарики, соревнуясь, кто найдет предмет, который будет гореть дольше всех. Все в них дышало здоровьем и шумливым, беспечным детским весельем, которому, казалось, не будет конца. Анна-Генриетта вертелась, развевались ее золотистые волосы. Каждый удачный бросок сопровождался триумфом и радостным воодушевлением: что загорится следующим? Анариетта взяла еще один шарик и, указывая куда-то в сторону, сказала: — Как думаешь, сколько будет гореть тот господин с париком? Сердце Сильвии-Анны неуверенно екнуло, а затем испуганно заколотилось, стоило увидеть немолодого мужчину, появившегося будто из ниоткуда. Ранее девочки были здесь одни, иначе эти игрища тут же прекратились. Сильвия-Анна поспешила донести эту мысль: — Спрячемся, если заметит, побежит ябедничать. — А я в него попаду, и его такой стыд возьмет, что он не осмелится. Сильвия-Анна схватила Анариетту за руку: — Плохая идея, — чего уж скрывать, такие слова были нетипичны для нее, но она не могла избавиться от страшного предчувствия, возникшего при виде сестры, глаза которой горели огнем. Анна-Генриетта сложила бровки домиком и спросила подначивающим голосом: — Ты что, струсила? — Я не струсила! — Тогда смотри, — сказала она, высвобождая руку и зажигая шарик, — это будет весело. — Это не будет весело, Анариетта! — взбунтовалась Сильвия-Анна, криком выдавая их присутствие. Мужчина, вздрогнув, замер на месте, оглядываясь по сторонам. — Мы не в книге сказок, здесь все по-настоящему! Эти слова Анна-Генриетта не услышала, так как уже бросала в мужчину шарик, а если и услышала, не собиралась останавливаться. За первым снарядом полетел второй и третий, чтобы определенно настигнуть свою жертву. Чьи неуклюжие попытки скрыться забавляли Анну-Генриетту, заставляя смеяться со своего возвышения до тех пор, пока она не угодила мужчине в макушку. Начав тлеть с парика, тот загорелся, когда Сильвия-Анна перелезала через парапет. Выпрямившись, она перегородила сестре обзор, готовая закрыть собой любой угол. С силой поджатые губы только отчасти передали степень недовольства Анариетты. Сильвия-Анна повернулась на мужской крик и... Поскользнулась. Кубарем скатилась со склона, больно ударяясь всем телом о каждую кочку, каждый камешек. Перед глазами вспышками пронесся образ объятого пламенем человека, огонь на котором то замирал, то вспыхивал, ярко, отчетливо озаряя и без того солнечный день. — Помогите, — слабо протянула Сильвия-Анна, лежа в канаве. Она тянула руку, указывая на мужчину, будто кто-то мог это увидеть, чтобы помочь ему. Не справившись с огнем, поддавшись панике, мужчина с разбегу понесся в работающий неподалеку фонтан, чтобы потушить себя. Но из-за скорости пламя разгорелось только сильнее, пока не стало слишком жарким и удушливым. Сильвия-Анна даже отсюда чувствовала, как оно жжёт кости и стискивает горло. Приподнявшись на дрожащих локтях, она беспомощно смотрела на то, как мужчина бросился в воду, падая в нее с громким всплеском. В глазах зарябило красным и потемнело. Если Сильвия-Анна и потеряла сознание, то ненадолго. Когда она открыла глаза, солнце все еще стояло в зените. Только собравшаяся толпа людей — наверное, Анариетта позвала их на выручку — встревоженно переговаривалась, обсуждая произошедшее, ревя точно улей. Заметив Сильвию-Анну, лежащую сломанной и разбитой куклой, они поспешили к ней. Из груди вырвался болезненный полувздох-полускрип. К счастью, кости оказались целы. Платье защитило ноги, но кожа на руках и лице была содрана. Ссадины кровоточили, ушибы горели, но хуже всего пришлось внутреннему равновесию. Сильвия-Анна окончательно его утратила. Сбивчивым голосом она пыталась объяснить, что случилось, но испуг и потрясение сдавили горло. От фонтана отделилась черная тень, и, когда приблизилась, Сильвия-Анна различила в ней того самого чародея, которого мама отсылала из дворца. Почему он все еще здесь? Этот вопрос остался без ответа, неприятный человек навис над ней коршуном, не скрывая своего отвращения. — О чем я и говорил, — выплюнул чародей, развернувшись к людям, раскинув руки, — бестия! И снова эти паучьи, шишковатые в суставах пальцы пронзили воздух, со всей своей жестокостью тыча в нее. — Проклятое семя! Вызывающее непоправимые беды! — Что здесь произошло? — высокий и холодный голос отца эхом разнесся по толпе. Придворные расступились, пропуская его, и Сильвия-Анна заметила, как за ними стояла Анна-Генриетта. На ней не было лица, точно ужас повисшего во времени наказания стоял перед ней так явно, что можно было потрогать его руками. Вид ссутулившейся и дрожащей сестры напомнил Сильвии-Анне, какая же та еще маленькая. Между ними всего год разницы, но насколько существенной! Больше всего на свете Анна-Генриетта боялась прогневить родителей, утратить для них облик послушной и солнечной девочки. Поэтому Сильвия-Анна обычно и брала вину на себя. Ей не привыкать — что взять с проклятого дитяти? — жалость пронзала сердце за любимую и единственную сестру. Вот только после объяснения чародея отец сказал одну вещь: — В причину смерти Джошуа де Кульбера, — он потер переносицу, точно ему все осточертело, — мы сначала не поверили. Сильвию-Анну как поразило молнией. Анна-Генриетта, кроме остального, заложила ее родителям? Неслыханно! Тем временем отец обратил на нее внимание. Тяжелое внимание смешанных чувств гнева и разочарования, под давлением которых на ее сердце лег давящий груз. — Я говорил вам! — не успокаивался чародей. — Исчадие ада! Она опасна для окружающих! Люди зароптали, от их голосов, выражающих осуждение, Сильвия-Анна была готова провалиться под землю. Ей было не впервой слышать такое, но обычно оскорбления прилетали только в спину и утихали, стоило развернуться. Мама не хотела сдаваться: — Можно ли ее как-то исправить? — на грани отчаяния воскликнула она, складывая руки в умоляющем жесте. — Можно ли как-то вылечить мое дитя? От ее слов по спине пробежали мурашки, а на глаза навернулись слезы. Сильвия-Анна, держащаяся в стороне, закричала ей: — Но я целая, мамочка! Я здоровая! Разве ты не видишь?.. Широким, не терпящим возражений жестом ее прервал отец. — Довольно. Что вы посоветуете нам, мудрый? Спокойствие моих людей дорого стоит. — Спокойствие?.. — неверяще прошептала она. Главной нарушительницей спокойствия не была старшая из сестер. Этот титул на законном основании принадлежал Анне-Генриетте. Чародей посмотрел на нее, как на овцу, которую вели на убой. — Я бы мог забрать ее на опыты, ваша милость. — На опыты? — мама задохнулась от этих слов. Отец стоял со свойственной ему миной безразличия на лице, и только глаза выдавали заинтересованность происходящим. В его силах было играть роль судьи — требовалось только время, чтобы решить, кто прав, а кто виноват. К несчастью для Сильвии-Анны, у отца находилось время на что угодно, кроме нее. Формальное и бездушное отношение из раза в раз приводило к закономерному итогу. Он шел дорогой наименьшего сопротивления и ни в чем не разбирался. — Возьмите ее, — палец отца, обнятый массивным кольцом-печатью, указал рыцарям на Сильвию-Анну. Если и можно было описать реакцию на эти слова, то она сказала бы, что внутри все обрушилось. — Ваше сиятельство, умоляю вас! — Никто раньше не видел, чтобы княгиня делала резкие движения, а бег был определенно за гранью приличий. Однако мама перешла на него, чтобы оказаться перед отцом в мгновение ока и заглянуть ему в глаза. — Я готова на колени перед вами встать! Он посмотрел на нее с яростью, одним взглядом показав, что он думал о таком унижении. — Она же ваша дочь, — снова попыталась достучаться она, но уже тише. — Он убьет ее. Чародей хмыкнул. Вероятно, он не исключал такого исхода. Смысл сказанного медленно, но верно дошел до отца, нехотя он прислушался. — Что вы предлагаете? — Может, у него не было своего мнения, может, хотел разделаться со всем побыстрее, чтобы его оставили в покое. Он мог быть пешкой в чужих руках, эгоистом. Сильвия-Анна хотела верить во что угодно, кроме того, что в сердце родного отца для нее не оставалось места. — Отошлите ее. Отошлите подальше от себя, но подарите ей жизнь. Отец кивнул маме будто в одолжение и дал знак человеку из своей свиты. Глашатай, спрятав за спину руки, загробным голосом, будто отпевая мертвеца, зачитал приговор: — Княжна-первенец Сильвия-Анна. Убийство верноподданного его сиятельства… — Загоревшийся мужчина умер. Когда она услышала это, самые маленькие волоски на ее теле встали дыбом. — Я не убивала его! — крикнула она в сердцах. На нее с возмущением уставились десятки пар глаз. Отчего-то никто ей не верил. Даже мама стыдливо отвела взгляд. — …а также причастность к убийству Джошуа де Кульбера, — невозмутимо продолжил глашатай, — признаны чрезвычайно серьезным преступлением. Данный вам титул наследной княжны признан недействительным. Земли, имущество и прислуга переходят в единоличное владение новой наследной княжны Анны-Генриетты. За вами остается право наследовать… — он с обостренным вниманием обратился к отцу. — Земли покойной бабки, — махнул тот не думая, — по материнской линии. — За вами остается право наследовать земли предгорья Амелл, вы изгоняетесь в Стоки. В ушах зазвенело, прежде чем смысл сказанного окончательно уложился в голове, рыцари взяли Сильвию-Анну под руки. — Символ власти — Сердце Туссента — передается младшей княжне Анне-Генриетте, — флегматично, как бы между прочим добавил глашатай, и с шеи Сильвии-Анны сняли цепочку. Она ощутила себя так, будто тотчас оказалась перед всеми раздетой, а больше ничего не успела осознать. Тут ее встряхнули, приводя в чувства, и стали уводить. Вытаращенными от непонимания глазами — это наяву или во сне? — Сильвия-Анна в отупении смотрела перед собой. Она видела чародея, не перестающего сыпать проклятиями, плачущую мать, безразличного отца. А потом заметила прячущуюся за чужими спинами Анну-Генриетту. В последний момент та вышла вперед, распрямляя плечи, показывая горделивую осанку. Улыбнулась и посмотрела на Сильвию-Анну с триумфом. К горлу подступила желчь — Сильвию-Анну чуть не вырвало. Она поняла, что не спала и не ела из-за сестры, которая из раза в раз использовала ее, чтобы выходить сухой из воды. Это и сыграло главную роль в решении отца — все так привыкли, что Сильвия-Анна брала вину на себя, что не сомневались, что за новым прегрешением мог стоять кто-то другой. Анна-Генриетта не простила ее за смерть Джошуа и отомстила самым ужасным образом — предала. Предала свою единственную сестру, вырвав из нее светлую, полную любви часть души. Что теперь осталось, что у нее было? Больше ничего.