Солнце мертвых

      Лошадь оступилась, попала передним копытом в расщелину, чуть не завалившись. Сианну подбросило, заставив выпасть из бесчувственного забытья. Она обнаружила, что свисала вниз головой, готовой лопнуть от прилившей в нее крови и пульсации в висках, похожей на удары молотом о наковальню. Сианна задрала шею, и спускавшаяся наискось, от уха до плеча, полоса от удара нагайкой загорелась огнем. Тогда все вокруг зарябило и поплыло.       Когда прояснилось, она увидела, как снег шел, пересекая просветы между плотной застройкой деревянных и кирпичных домов. Сначала он падал медленно, кружился большими хлопьями, потом из-за налетевшего ветра повалил стремительно и густо.       От обилия белого заслезились глаза. Но вдруг на его фоне вспыхнуло красное. Мильтон де Пейрак-Пейран достал платок и громко в него высморкался. Не отрываясь, Сианна смотрела с безмолвным бешенством. Ничего больше у нее не осталось, кроме грызущей обиды и непреходящего чувства безысходности.       Показались стены крепости, покрытые обледеневшим мхом и лишайником, каменные бастионы, разрушенные временем. Развалившиеся ворота, остатки которых висели на расхлябанных петлях. Голые искореженные деревья и кустарники, занявшие внутренний двор. А затем воздух заполнился вихревой белизной, и метель поглотила все на расстоянии вытянутой руки.       Слуга, встретивший их на подъездном пути, велел конюху отвести лошадей в денники. Судя по лаю, который эхом раздавался по опустелому двору, держали здесь не конюшню, а псарню.       Борясь с головокружением и слезая вниз, Сианна медлила и осторожничала. Как только ноги коснулись земли, колени подкосились, и она рухнула в снег. Владимир Креспи, схватив за воротник, приподнял ее и взвалил на плечо. Сердце Сианны забилось в тревоге. Онемевшие ладони, не желая сжиматься в кулаки, ударами обрушились на стальные пластины доспеха.       — Угомонись, — сказал он и предупреждающе сжал ее голень. Боль стрелой вонзилась в тело, приближая новый обморок, но следующие слова отрезвили как пощечина: — Не вздумай отключаться, или здесь же и прикопаю.       Неважно, в сознании ты или нет, рядом с этим человеком было опасно находиться. Разрушив остаточные иллюзии о благородстве рыцарей, Владимир Креспи запомнился при более близком знакомстве жестокостью и беспощадностью. Оружия, способного противостоять нагайке, у Сианны не находилось. Поэтому на помощь она призвала всю волю, которой располагала. Вроде бы уже все выболело до дна, но нет, скрытых резервов хватило, чтобы обморок отступил.       Сианну внесли с улицы в крепость, но она едва ли почувствовала разницу: внутри оказалось почти так же холодно. Через потолок, усеянный дырами, можно было смотреть в тяжелое серое небо и видеть, как срывается, залетая в щели, снег. По неровному полу с выбоинами — местами в коридорах отсутствовали облицовочные плиты — перекатывались мелкие камешки, треща и хрустя под гнетом тяжелых сапог.       Факелы на стенах развешивали скупо, поэтому закутанный в куцый меховой воротник слуга озарял им дорогу переносным светильником.       Двери, ведущие в зал для приемов, протяжно скрипнули ржавыми петлями. Сианну поставили на ноги, и устоять у нее получилось с трудом от вспыхнувшей с новой силой боли.       Стало так тихо, что она услышала шипение дров в огромном очаге, перед которым стояла худая и длинная как жердь женщина. В сером приталенном платье с черными манжетами и такого же цвета удушающим воротником она выглядела лет на пятьдесят.       — Сэр Рамон дю Лак, — он согнулся в поклоне, — Владимир Креспи, Мильтон де Пейрак-Пейран и граф Луи де ла Круа в вашем распоряжении. — Женщина смерила их суровым и надменным взглядом, ничего не ответив. — Рыцари Туссента благодарят вас за теплый прием.       За окном завыла метель, и с дыры в потолке дунул ледяной ветер.       «Какой конфуз, — подумала Сианна и вялым движением стерла со лба влагу, — советник отца не подготовился к встрече и не знает имени леди, к которой обращается. Он не может попросить ее представиться, ведь ему полагалось заранее выяснить, кому предстоит нанести визит».       Образовавшуюся неловкую паузу попытался устранить Луи:       — Вы, должно быть, получили письмо. — Он растянул обветренные губы в одной из своих обворожительнейших улыбок. Но это не помогло. Женщина только приподняла голову и медленно опустила ее, будто бы в знак одолжения подтверждая сказанное. Крючковатый нос в сочетании с вытянутой жилистой шеей придавал ей сходства со стервятником. — Сильвия-Анна, леди…       Наконец она устала их слушать и подняла руку, прежде заложенную за спину:       — Не утруждайте себя, граф Луи де ла Круа. — Она говорила так тихо, что треск дров в огне мог заглушить ее, поэтому всем пришлось напрячь слух. — Вспомнить то, чего не знали, да еще и забыли, — пропащее дело.       Креспи помрачнел от этих слов, и Сианну повело в сторону. Он схватил ее за локоть, удерживая на месте, и это не скрылось от обостренного внимания женщины — в бесчувственных глазах, мутных, как лед на реке, что-то блеснуло в полумраке.       — Слуга проводит вас в гостевые покои. Там вас ожидает ванна… — В этот момент она скривилась, не скрывая отвращения. Видимо, от них разило так, что до нее, стоявшей поодаль, донесся запах немытых тел. — Ужин и постели. Рассчитываю не застать вас наутро, к сожалению, — это прозвучало фальшиво, — мы не располагаем достаточным количеством провианта, чтобы позволить себе задерживать гостей…       Говорила ли она после этого, Сианна не знала, потому что, не выдержав нахлынувшего на нее жара, без чувств повисла на руке Владимира.              Все остальное она видела урывками, то забываясь беспокойным сном, то наблюдая за безумным чередованием фантасмагории. Ее мутило от вида черных комков, облепляющих изголовье кровати, стоило приоткрыть веки. Чудилось, будто у комков были глаза и они на нее смотрели.       Когда сознание прояснялось, морок развеивался и Сианна пробовала рассматривать висящие вдоль стен выцветшие фрески или заходивших в комнату людей, но это не заканчивалось успехом: зрение утратило четкость.       Луи де ла Круа мог оставить свою золотую монету себе или разделить выигрыш с Рамоном дю Лаком — Сианна получила обморожение.       После болезненного согревания, которого она не запомнила от беспамятства, появился отек, имеющий багрово-красный оттенок. Кожа на пораженных участках побледнела и зачесалась. Не задумываясь, Сианна елозила ногами по простыне, изготовленной из грубой, колючей ткани. Тогда, кроме покраснения и шелушения, ее стали мучить водянистые, содержащие прозрачную жидкость, волдыри.       К ней заходила управительница, чтобы бросить на нее ничего не выражающий взгляд и уйти. Лечившие Сианну слуги не обращались с ней дурно, но и послаблений не делали. Их не разжалобили даже выматывающие уставший разум Сианны кошмары. Такие сны, идущие бесконечной колеей, перебивали настойкой белого вина и луковых семян.       Когда жар спадал, Сианна садилась в кровати. Стараясь не обращать внимания на тонкую бледно-розовую полосу от удара нагайкой, не зная, чем себя занять, она вытаскивала из подола и рукавов ночной рубашки отслаивающиеся нитки.       Набирая в деревянную ложку жидкий бульон, Сианна сдерживала слезы. Не из сожаления, что так, как прежде, есть она уже не будет. А из-за подступающего к горлу клубка при виде того, что еда вообще была.              На зимнем рассвете из-за приоткрытого окна подул ветер. Снег на деревьях подтаял и тяжело упал вниз. Сианна проснулась и с первым движением поняла, что худшее позади, сегодня она встанет с постели.       Потом услышала скрип ведер и шорох шагов — малочисленные слуги, закутанные в несколько слоев одежды, принимались за уборку.       Никто не спешил Сианне на выручку, чтобы помочь собраться. Избавиться от оравы нянек — предел ее прошлых мечтаний. А в настоящем она сама по себе и всем безразлична. Эта мысль отравляющей иглой кольнула под ребра, но осталась почти незамеченной.       Рыцари давно покинули крепость. Эту новость Сианна узнала от слуг, можно было спокойно выдохнуть. Теперь она выздоровела, и ей не терпелось выяснить, насколько широко распространялась и где заканчивалась свобода ее действий.       Поставив голые ноги на пол, Сианна принялась расстегивать ворот ночной рубашки, прислушиваясь к ощущениям. Ступни выглядели так, будто их сварили в кипятке и оставили остывать на морозе, но, кроме стянутой кожи, ничего не тревожило.       Старая одежда исчезла, взамен на спинке стоявшего поблизости стула висело шерстяное платье с исподним и такой же, но более уплотненный пояс. После носки мужских панталон, доходящих ей чуть не до подбородка, Сианну мало что смущало. Будь она одета хоть как худая бродяжка, в мире не существовало сил, способных заставить ее отказаться от дополнительного тепла.       В обстановке круглой комнаты старой башни витал дух бедности. Камин, по внешним признакам заложенный позднее строительства крепости, выполнял свою задачу с переменным успехом: боролся с холодом только там, где стояла старая, потертая мебель.       Переодевшись, Сианна завернулась в серое в заплатах одеяло и встала с кровати. Подошла к обветшалым шкафам и столам, создававшим облик опрятной, вынужденной скромности, которая напоминала о трудном положении хозяев и, что закономерно, о неизбежном износе. Она дотронулась до щербатой столешницы и легко вынула из нее щепку. По сравнению с богатством дворца, где она жила ранее, Ридбрунская крепость была наполнена атмосферой безысходности. Ветер, сквозняком проникающий через стены, шептал об утраченном.       Когда Сианна вышла, за дверью никого не оказалось. Комната башни была изолирована, чтобы добраться до основного строения крепости, пришлось спуститься по винтовой лестнице и преодолеть длинный коридор.       Там, если очень постараться, можно было кого-то найти. Этот кто-то попадался на глаза редко и почти не обращал на Сианну внимания, поэтому ей так легко удавалось проходить в закрытые, но не запертые помещения.       Часть комнат покрывал плотный слой пыли. Слуг недоставало, чтобы справляться с уборкой такого пространства. Кузнецам не находилось работы, литни простаивали в темноте, деревянные кровати казарм ссыхались и рассыпались. Сианна срывала паутину, оплетавшую забытые сундуки, натыкалась на мусор внутри. Вероятно, раньше в крепости звучал стройный хор бесчисленного количества голосов, но теперь все было окутано забвением.       Удовлетворив интерес исследователя и утерев испачканный в пыли нос, Сианна задумалась о том, куда ей пойти, чтобы ее покормили. Но из-за внезапно раздавшегося за спиной голоса чуть не подпрыгнула на месте.       — Ваше любопытство похвально, — вкрадчиво сказала управительница, — но будьте любезны приступить к своим обязанностям.       Сианна не понимала, про какие такие обязанности ей говорили, и, по-видимому, это замешательство отразилось на ее лице.       Спешить с объяснениями женщина не собиралась. Плавно развернувшись, она направилась в противоположную сторону, и Сианна не нашла ничего лучше, чем пойти за ней.       Внутри себя она готовилась к тому, что ее сделают слугой и заставят выполнять грязную работу. Эта мысль уже с меньшим сопротивлением укладывалась в голове стараниями рыцарей, у которых Сианна была девочкой на подхвате. Они не смогли сделать из розы камень, но успешно низвели этот благородный цветок до сорняка.       Женщина шла впереди, и стук стальных шипованных набоек эхом раздавался в пустых коридорах. Этот звук напоминал о неумолимом течении времени и приближении рока — куда ни прячься, он всюду найдет тебя. Сианна ощутила тошноту, подступающую к горлу из-за волнения. Она могла сколько угодно отрицать очевидное, тщедушно закрывать глаза и прятаться от правды. Могла даже пробовать сбежать, но это не спасло бы ее от понимания реальности происходящего, которая была не шуткой, не уроком, а всамделишной ссылкой. «Родителям ты неугодна, Сианна, а сестра тебя ненавидит», — внутренний голос не нашептывал, таясь, а говорил в полную, обретя уверенность, силу.       Она и не заметила, как вместо Сильвии-Анны стала Сианной. Перемена произошла внезапно, когда за спиной только захлопнулись ворота родного дома, — чья-то невидимая рука стерла несколько букв. Вероятно, озлобилась из-за сходства в написании с именем сестры, но в какой-то момент дрогнула, не решившись на существенные изменения. Так личность Сианны за прошедшие месяцы как бы уменьшилась в размерах, а вместе с ней и ее полное имя.       На развилке женщина резко свернула и остановилась перед дверью в коротком тупике, принявшись искать нужные ключи в увесистой связке. В их звоне Сианна тщетно старалась услышать предсказание будущего, но даром предвидения, вопреки чужим наговорам, она не обладала. Ключ со скрипом вошел в замочную скважину, щелкнул затвор спустя два оборота. И перед ними оказалась небольшая, наполненная струящимся через окно светом комната, обставленная как рабочий кабинет. С сердца свалился камень, но на плечи вдруг легли тяжелые руки.              Неожиданным образом леди Вадерен — так, оказалось, звали эту женщину — взяла Сианну в ученицы. Взяла круто, без раздумий, до того как представиться. Сианне было не привыкать к строгим требованиям преподавателей, но раньше в ее голову не впивались с таким усердием.       Она порывалась писать домой письма в надежде связаться хотя бы с матерью, но леди, управительница главного дома Ридбруна, разрывала их без тени сожаления на лице:       — Чудовище лапой пишет ровнее, — распалялась она, — опальная, — с отвращением выплевывая это слово, — княжна должна писать лучше.       И если бы леди Вадерен ограничивалась одними нравоучениями... В кабинете она держала такую же длинную и тонкую, как она сама, указку — упругую и хлесткую, высушенную лозу. Лоза обладала взыскательностью и непререкаемым правом вершить суд над провинившимися. Она наказывала, рассекая нежную и мягкую кожу ладоней, заставляла старательнее корпеть над письмом.              Они обедали совместно в большом зале в полной тишине. Сианна давилась рассыпчатой кашей, смягчая появляющуюся во рту сухость отваром шиповника. Если раньше ночами она на пару с сестрой устраивала набеги на кухню за сладким, то сейчас, решись она на подобное, искала бы мясо. Старик из ордена, занимавшийся составлением фамильного древа семьи — будь он неладен — назначил Сианне диету, предписаниям которой в Ридбруне следовали неукоснительно. Люди боялись, что если Сианна станет есть мясо, то потеряет человечность, превратится в стрыгу или кого-нибудь пострашнее.       Леди Вадерен стояла напротив нее, возле камина, скрестив за спиной длинные костлявые руки, и щеки с ярко выраженными скулами в отблеске огня казались ввалившимися. Она также не ела мяса. Может, оттого и похожа была на оживший скелет. Или ее сытно и не кормили, остерегаясь, что их управительница — нечисть.       Шипели горячие угли в камине, когда сквозь дымовое отверстие падал снег. В полумраке зала горели красными углями и зрачки леди Вадерен, она не сводила с Сианны пристального взгляда, точно ждала чего-то, но чего — непонятно.       Возможно, того, что та вот-вот на нее набросится.       С трудом проглотив вставший в горле комок каши, Сианна спросила:       — Почему по всей крепости сняты картины?       Прямоугольные и овальные следы отчетливо выделялись на голых стенах.       Леди Вадерен, не изменив положения, ответила тихое:       — Зеркала.       Но Сианна привыкла к ней прислушиваться, поэтому переспросила только от удивления:       — Зеркала?       — Ваша бабушка была помешана на зеркалах, — ее глаза блеснули огнем, — вешала их повсюду, буквально на каждом шагу. Но потом, как вы знаете, вышла замуж, перебравшись в Туссент. Ее ставленник, временный управляющий крепостью, был горьким пьяницей. Напился и, испугавшись своего отражения, приказал все их снять.       — Чего же он испугался?       — Пьяного черта, который смотрел его собственными глазами. — Она задрала подбородок, выражая недовольство. — Не идите на поводу домыслов темных людей.       Темными она называла тех, кто не получил образования и все непонятное объявлял кознями темных сил, что с ее стороны, как Сианне казалось, было лицемерием. Раз леди Вадерен такая ученая, отчего же следит за ней, будто бы ожидая подвоха, отчего не кормит мясом, если не боится чудовищ?       — Где эти зеркала сейчас? — Вжав голову в плечи, Сианна перевела тему, стараясь поудобнее устроиться на высоком для себя стуле — ноги свисали, не доставая до пола.       — Они дорогие, — ответила леди Вадерен, точно в легкой заинтересованности подавшись вперед, — я продала их, чтобы закупить зерна на зиму.       Сианна озвучила вопрос и получила ответ, но выглядело это так, словно над умирающим склонился падальщик, учтиво уточняя, планирует тот умирать или еще нет.       Леди Вадерен жила по непонятным Сианне убеждениям, исходя из практичности. Все, от мыслей до действий, было пронизано холодом, и сама эта женщина, как зима, казалась бесчеловечной.              Взаперти в четырех стенах Сианна просидела недолго. Освоившись на новом месте, она почувствовала, будто кто-то толкал ее в спину. Зов приключений слышался слишком отчетливо, чтобы ему сопротивляться. И никто не мешал: слуги либо сторонились Сианны, либо тонули в потоке бесконечного количества дел.       Так, когда выдавалось свободное от учебы время и погода становилась терпимой, Сианна исследовала близлежащие окрестности, с каждой вылазкой забираясь все дальше и дальше.       Из крепости она попадала в центр города — плотную застройку деревянных и кирпичных домов внутри кольца ощетинившихся частоколами земляных валов. Столкнуться с прохожим на улице — везение, Ридбрун, пустынный и нищий, во всем отличался от Туссента. Жители, замотанные в несколько слоев одежд, походили на толстые луковицы, и Сианна выглядела так же. Она не носила мехов или каких-то других отличительных знаков бомонда, поэтому оставалась для них неприметной.       На мили вокруг кольца валов расположились хаты, палатки и фургоны, которые заняла большая часть жителей — девять десятых от общего числа. За жилыми строениями тянулись заснеженные пустыни-поля, и не было ни стен, укрепляющих город, ни оград для маломальской видимости защищенности.       Сианна задирала голову к небу, открывая рот. На язык пушистыми хлопьями падали, тая, снежинки. Снег здесь шел шесть месяцев в году. И она поняла, что кормили ее так бедно не столько из страха, сколько из-за плохого урожая. Заглядывая по пути в чужие окна, Сианна не замечала, чтобы кто-то ел сытнее, чем она.       Суровость погоды, однако, была не в силах удержать детей дома. Они выходили на улицы играть: катались в запряженных собаками упряжках, носились вокруг, оголтело крича, скатывались с горок на снопах соломы или самодельных ледянках из коры деревьев. В Туссенте такого развлечения не знали: снег зимой если и выпадал, то либо таял на месте, либо покрывал дорожки слишком тонким слоем.       То, как шалили дети, выглядело забавно. Сианна хотела бы к ним присоединиться, но после предательства Генриетты, о котором старалась не вспоминать, она сторонилась дружбы.       Поэтому, спрятавшись за укрытием и выглядывая наружу, она смотрела, смотрела и смотрела за тем, как другим становилось жарко, иногда, при падениях, больно, но обязательно весело. Держась на расстоянии, Сианна вслушивалась, прикрывая глаза, чтобы представить себя вместе с ними.       Она бы продолжила так делать, если бы ее не прервали. В голову со спины прилетел вероломный снежок. Он распался, пристав к волосам, часть снега скатилась за шиворот.       Кожу обожгло, и стыд опалил ее. Резко крутанувшись на месте, чтобы высказать своему обидчику кое-какие нехорошие словечки, Сианна приоткрыла рот и тут же получила в него новый снежок. Удар заставил ее отшатнуться и ослабить пыл.       Мальчик, стоявший позади, на миг растерялся, о чем говорили виноватое выражение глаз и приподнятые в сожалении брови. По всей видимости, он не ожидал, что перед ним окажется девочка и что бросок придется ей прямо в лицо.       — Ты за это ответишь, — пригрозила Сианна и, взяв большую пригоршню снега, скрутила шарик.       Мальчик улыбнулся и ответил — позволил снежку попасть в себя. После Сианне прилетало, и не раз, а все потому, что у мальчика оказалось много друзей. Она сбилась со счета в попытке подвести итоги сражения — ее разбили подчистую, — но все равно гордилась собой. Одной девчонке выстоять против пятерых мальчишек — это «надо быть лютой звериной», как сказал один из них.              — Ну-ка, посмотрим. — Леди Вадерен склонилась над новым письмом.       Спустя месяцы бессмысленной, как ей думалось, работы Сианна была озлоблена и смотрела на преподавательницу с вызовом. Она не испытывала страха перед ударами, но косилась на лежащую на столе лозу с ненавистью и ощущением собственного превосходства: той недолго оставалось править, ведь на этот раз письмо, переписанное сотни раз кряду, могло похвастаться филигранной красотой каллиграфии.       Послышался характерный хруст разрываемой надвое бумаги, а затем и шелест двух половин, терзаемых на маленькие кусочки. Сианна обратилась взглядом не к рукам, жестоким к чужим трудам, и не к самому человеку, чью волю они выполняли, — она прожигала немигающими, красными от напряжения глазами ненавистную указку, которой не терпелось продолжить их общение.       Леди Вадерен разочарованно выдохнула:       — Ваша семья не желает иметь с вами ничего общего. — Она ударила наотмашь, но не указкой, а словом. — За все это время ни одной птицы, ни одного гонца. Неудивительно, погода невыносима для любого живого существа. Но вы продолжаете игнорировать сам факт наличия этих инструкций. — Леди Вадерен махнула рукой в сторону прибитого к шкафу письма. И с усталостью в голосе произнесла: — Когда вы уже, наконец, поймете?       В письме, заверенном княжеской печатью отца Сианны, леди Вадерен двумя толстыми линиями подчеркивала одну строчку: «…дальнейшая судьба Сильвии-Анны остается на ваше усмотрение».              Со снежной битвы при фургонах минули месяцы. Сианна продолжала ходить к мальчикам, а они повадились оккупировать крепость: выстраивались в шеренгу под ее окном и по одному бросали снежки, вызывая на бой.       Стоило полю сражения остыть, а снегу, поднятому в воздух, как пыль, улечься, ребята устраивали короткие привалы, чтобы передохнуть. Место выбирали в зависимости от того, где они находились: в самом центре города — крепости — или за его пределами. В их распоряжении оказывался целый двор с псарнями — жизнь там теплилась еле-еле, поэтому ребята никому не мешали. Иногда они отправлялись в «нору», которую обнаружили и присвоили себе во время лазания по заброшенным домам.       Мальчики были смелыми, никого и ничего не боялись, но иногда подшучивали, что на их стороне сражается настоящий зверь. Их слова не задевали Сианну, наоборот, заставляли тепло разливаться по телу. Им неоткуда было знать, что они недалеки от правды.       Однажды самый старший из них, Брант — который первым кинул в Сианну снежком — сказал:       — Я видел, как в ледник заносили мясную тушу.       — Эх, вот бы взять кусочек… — мечтательно проговорил другой мальчик.       — И зажарить его, — подтвердил третий.       Все, казалось, представили вкус мяса и звук, с которым оно шкварчит при жарке.       И ребята начали спорить о том, как лучше провернуть это дело.       Ледник находился на территории крепости, Сианна могла видеть его из окна своей башни. Она бы и рада была просто вынести еды, но для нее самой вход на кухню запрещался. Мальчики знали об этом, но вопросов не задавали. С того времени как в местных лесах поселилось страшное нечто, из-за которого пропадали охотники, а пару лет назад свирепствующая в городе чума положила почти весь скот, в домах даже самых знатных жителей мясо стало редкостью.       Голод делал мальчиков злыми и наглыми, а злость и наглость — голодными до воровства. Страх оказаться пойманными заставлял бурлить в жилах кровь. Чувство азарта, обещание наесться досыта подкреплялись ощущением безнаказанности. Кто и что мог им сделать? Кто-то из взрослых пригрозил бы пальцем? Всыпал бы ремня?       Тогда они решились. Дождались сумерек и пробрались в ледник. Отпилили тупыми ножами шматок залитой кровью туши и утащили его в свою нору.       При взгляде на то, как жарилось мясо — слишком долго, оттого и мучительно, — во рту скапливалась слюна. От нетерпения и близости к огню бросало в жар. Сианна знала, что час поздний и нужно возвращаться домой. Но оставалась стоять на месте со спрятанными за спину руками, носком сапога рыхля устланный пожухлой соломой пол.       — Сианна, возвращайся к себе, — сказал Брант. — Завтра я принесу тебе твою порцию.       Она посмотрела на него и через огонь увидела направленный на нее решительный взгляд. Хотя их дело строилось на доверии и взаимовыручке, Сианна действовала так, чтобы в ней не сомневались. А сама продолжала сомневаться в других.       — Иди, Сианна, — повторил Брант с твердостью.       Снаружи норы упал снег. Вспомнился снежок, которому Брант позволил в себя попасть. Он сделал так, потому что чувствовал вину, и подарил Сианне отмщение. Смотря на него теперь, она скрепя сердце чувствовала, что уступает. Могло быть так, чтобы у этого мальчика имелась совесть? Могло быть, могло быть, могло быть…       Сианна кивнула, рискнув поверить ему. И бегом бросилась в крепость.              Брант, как обещано, пришел на следующий день. Он принес Сианне тряпицу с замотанным в нее куском пригоревшего мяса. Спрятавшись в пустующем вольере псарни, они вместе стали делить еду. Прошлым вечером Брант не съел свою порцию.       — Наверное, я перестарался, — он в неловкости взъерошил волосы на затылке под шапкой и покраснел, — хотел, чтобы не было крови.       — Ты можешь не переживать, мне все равно, — ответила Сианна. — Я такая голодная, что одна готова съесть целую тушу.       Брант рассмеялся, показывая на удивление целые, здорового кремового оттенка зубы, и она подхватила его смех.       — В одного не получится. Нас теперь пятеро — настоящая банда, — хвастливо сказал он, так, что в голосе послышалась гордость.       «В одного не получится, — про себя повторила Сианна, — выбор сделали за меня и решили, что мы будем заодно. В прошлый раз, с Генриеттой, это закончилось плохо. Но ведь тогда выбор делала я. Может ли быть так, что Брант разбирается в других лучше, чем я? Может ли, может ли… Я уже сама не доверяю и не разбираюсь в себе, как может это делать он?..»       — Не думаю, что из меня выйдет что-нибудь путное. — Она решила быть честной. — Обычно из меня получается что-то плохое. Ты это имей в виду.       Брант помрачнел и ответил:       — Ты мне не веришь, в то, что на меня можно положиться, не веришь. У тебя просто еще не было того, кому можно доверять, — разозлился он. — Я тебе еще докажу.       — А ты просто имей в виду, что я, — она припомнила слово, — лютая зверина. Так? Это и держи в голове.       — Ты странная, Сианна, — усмехнулся Брант и, окинув ее задумчивым взглядом, отчего-то вдруг повеселел. — Если ты и зверина, то пушная. Ты похожа на черную норку.       — Норки глупые и трусливые.       — Ты ничего не знаешь о норках. Они кра… — он оборвал себя на полуслове, — умные и отважные.              Банда работала как слаженный механизм. Пока не дрожала рука Бранта, орудуя ножом, не запинались ноги часовых и не истощалась смелость Сианны, они тайно ели мясо. В стрыгу, вопреки опасениям слуг, она не превратилась, но, выдохнув с облегчением, поймала себя на неприятном удивлении. Чужие слова так прочно засели на подкорке, что Сианна в них неожиданно поверила. По-видимому, они обладали силой внушения, поэтому она сделала мысленную зарубку: стоит запомнить прием с повторением одной и той же информации, в будущем это может пригодиться.       Солнце скрылось за горизонтом, дул прохладный ветер, поднимая рыхлый и легкий снег, так что, когда он бил в лицо, кусало щеки. Сианна, не рискуя идти на большое дело в ледник, пробовала себя в роли часового.       Она глотнула морозного воздуха и, поежившись от охватившего ее холода, тут же пожалела об этом. На посту следовало беречь любые крупицы тепла: в течение долгого времени, спрятавшись в укрытии, приходилось стоять или сидеть в неподвижности. И без того были томление и пустота в желудке, нечего добавлять к ним переохлаждение.       Она поглядывала то на двери кухни и склада, в упор выходящие к леднику, то на протоптанную дорожку, огибающую основное строение крепости. Если оттуда кто-то появится, то он выйдет из-за угла. Только эти две точки просматривались, а чтобы разглядеть что-либо из высоких стрельчатых окон, выходящих во внутренний двор, потребовалась бы приставная лестница.       От нервов Сианна принялась заламывать пальцы и хрустеть ими, надеясь хотя бы таким способом оживить их. Они совсем не чувствовались, успели окоченеть на открытом воздухе, потому что она забыла надеть перчатки. Ошибка, которая в Стоках могла стоить потери конечностей. Благо ждать оставалось недолго, а к дубленке были пришиты карманы.       Вдруг она услышала, как вместо одного щелчка, когда палец становился на место, раздалось два. А потом на еще один щелчок пришлось два или три хруста. Кто-то шел, поскрипывая забитыми сухим снегом башмаками, и этот кто-то, судя по приближающемуся скрипу кожи, двигался в ее направлении.       Она отчетливо различила, как в носу засвербело от ржавого и соленого запаха медной дверной ручки, который Сианна ощутила, прячась от служанок в закрытой во дворце комнате. Так для нее пахла неудача, тогда ее поймали — она вспомнила, и земля ушла из-под ног. Древнее и примитивное предчувствие опасности, живущее в ней, вылилось в острую обеспокоенность за свою жизнь.       Но ноги не хотели сдвинуться с места, пока поблизости оставалось нечто — или некто? — важное для нее, из-за чего нельзя было поддаться слабости и уйти.       Сианна пригнула голову, съеживаясь так, чтобы стать еще меньше, и в ту же минуту увидела стражника, выходящего из-за угла. Стражники в Ридбруне — явление нечастое, хоть в книгу редкостей заноси, но, видимо, здорово ребята всех достали, раз по их жалкие душонки кого-то послали.       Прав был один из мальчиков, говоривший, что они обнаглели, куда столько тащить. Если выберутся целыми из этой переделки, Сианна станет больше к нему прислушиваться.       Стражник поравнялся с ледником. Не с кухней — чтоб земля под ним горела, — а с местом, в котором сейчас находились Брант и ребята. Лучше бы этому стражнику быть голодному, но Сианна знала, что зовут его Лич и что зверски голоден он бывает только до стращания провинившихся. Для их банды этот мужчина — враг номер один. Леди Вадерен, конечно, тоже дракон, но по сравнению с ним — едва вылупившийся из яйца.       Лич был сухим и жилистым. Он мог сойти за сводного брата управительницы крепости, его худое, немолодое и резко очерченное лицо выглядело сосредоточенным и серьезным. Мало кто улыбался в Ридбруне, но Лич не улыбался совсем. В те несколько зим, когда стояли особенно суровые морозы и скот валился под гнетом черной смерти, вся его семья, за исключением старшей дочери, умерла с голоду. Девушка служила в крепости прачкой. Ожесточившись после потери жены и сына, он стегал ее шипованным ремнем по спине и ягодицам за каждую, по его мнению, провинность. Лич бил и других, если придется, и когда делал это, казалось, что отводил душу.       Сианна жалела дочь Лича. Она видела, как та стирала, роняя в воду слезы. А еще терла заплаканное лицо мыльными руками, раздирала, принося себе боль, свежую полосу от удара ремнем, пришедшегося ото лба до подбородка.       Жизнь в Боклерском дворце похожа на театральную пьесу. Каждый строго играет отведенную ему сценарием роль. И не дай бог кому-то из массовки зайти в гримерную к приме.       Жизнь в Ридбрунской крепости, напротив, похожа на шахматную партию. Каждый поставлен на предусмотренное для него место и ходит по правилам игры. Но слабые фигуры не дрожат в страхе от столкновения с сильными и не осторожничают, стараясь не попадаться им на глаза. Они ценны и важны сами по себе, поэтому «королеве» так легко встретить на пути «пешку» и воспринять ее всерьез.       До одиннадцати лет изолированной от общества «пешек» Сианне было в новинку оказаться среди них, пусть и не на равных в полном смысле этого слова. Она стала ближе, как запальчиво скандировал Пейрак де Пейран в палате советов, к народу. И народ, став самым близким окружением, ей понравился.       Оттого так колотилось сердце при виде Лича и мыслях о его дочери. Предательство Генриетты и издевательства странствующих рыцарей обострили чувство справедливости Сианны до предела.       Лич подбирался к леднику, всматриваясь в следы. Для него уже черным по белому было написано, куда и к кому они вели и сколько их всего. Разобраться со сворой мальчишек ему, взрослому мужчине, не составит труда. Брант не бросится с ножом, он не убийца. А вот Лич свой ремень не отложит в сторону. Сианна видела, как тот, сделанный из грубой кожи и дополненный иглами-шипами, сейчас покачивался при ходьбе, как маятник.       До сих пор незамеченная, она лежала за ледником, сдерживая себя. Вид любого гибкого оружия — будь то нагайка, указка или ремень — заставлял ее скрежетать зубами от ненависти. Она ждала, когда Лич откроет дверь и встанет на пороге, спиной к ней.       Сианна не знала, на что надеялась, когда, вспорхнув Личу на лопатки, пережала его шею руками, повиснув на нем всем телом. В ее представлении центр тяжести бы сместился и их отнесло бы назад, за дверь. И хотя они оба были худыми, выяснилось, что Сианна все-таки легче. Она видела себя меньше, чем есть, но в момент опасности и из-за желания спасти других почувствовала себя большой и тяжелой. Такой, с которой нужно считаться.       Лич не мог видеть, кто на него напал, и, развернувшись, с силой впечатался спиной в дверной косяк, из-за чего Сианна зарычала, а не закричала, распаляемая болью. Но хватку не ослабила. Тогда Лич выхватил из-за пояса ремень и, замахнувшись назад, стегнул Сианну по бедру. Удар из такого положения вышел, по его меркам, слабым, поэтому он еще раз припечатал ее о косяк, уже задев ей голову.       Пальцы задрожали, и Сианне пришлось идти на попятную. Оттолкнувшись от Лича, она спрыгнула. А когда с рассеченной брови в глаз стекла кровь, мир окрасился в красный, и ей показалось, что в реальность просочилась ее внутренняя суть.       — Ты! Это ты, соплячка! — Разглядев, наконец, он двинулся прямо на нее. — Так и знал, что с этим отребьем ты заодно! Берегись, получишь у меня!       — С кем заодно? — взвилась Сианна, отступая. — С твоей дочкой? — На этих словах глаза Лича вспыхнули злостью, и она поняла, что выбрала правильную тактику, отвлекая его, кружа перед ледником. — Ты прав. Я здесь для того, чтобы сказать тебе… — Он подошел совсем уже близко, так, что рукой подать. И в миг, когда Лич широко замахнулся, Сианна резко отскочила с криком: — Не бей!       В крик, который разнесся по пустому двору звонким эхом, она вложила все свои чувства: страх перед страданиями, досаду от беспомощности, злость и обиду от несправедливости. Он был такой силы, что прошил ее насквозь, звук, казалось, донесся до диафрагмы. Одновременно обращаясь к Личу и к своим старым обидчикам, она вложила в эти слова всю боль. Все желание, чтобы исчезло зло. Чтобы не было страданий и никого не били: ни дочерей, ни чужих подвернувшихся под руку детей, на которых замахивались просто от неспособности справиться с горем, ни беззащитных, кому давали обет, ни учениц, которых мучили в нравоучительных целях. Чтобы не обижали безразличием отцы и не приносили горе сестры.       От неконтролируемого крика, Сианна не заметила, как ее отшатнуло назад, из-за чего она запнулась и, не удержавшись на ногах, рухнула спиной в снег. В таком положении она оказалась беззащитна, и Лич не упустил шанса воспользоваться случаем. Он замахнулся во второй раз, и, разглядев в его движениях нечто знакомое, Сианна поняла, что образ Владимира Креспи не оставит ее до гробовой доски.       Но удара не последовало. За спиной Лича послышался шум. И когда он обернулся на него, что-то стремительно ударило его сзади, повалив на землю.       Брант пришел на выручку. Он был старше Сианны на несколько лет и ростом почти доставал до Лича, что делало из него достойного внимания противника. Его лицо искажала гримаса презрения, смешанного с иррациональным для нее бешенством. К ужасу Сианны, Брант в спешке позабыл куртку внутри ледника.       Он не контролировал свои удары и бил куда придется, и поначалу дезориентированный Лич пропускал их. Но затем его рука нащупала оброненный в снег ремень и, вооруженная, обрушилась на спину Бранта.       Он зарычал подбитым зверем, но сдаваться отказывался. Его безрассудная самоотверженность заставляла внутренности Сианны холодеть. Она знала, что ремень рассекал кожу и трескал кости. Когда разломится пополам позвоночник юного и неокрепшего, к тому же голодающего мальчика — лишь вопрос времени.       Тогда Сианна бросилась к ним не задумываясь и легла, придавливая своим весом, на вторую, свободную от ремня, руку Лича. Сдержать его удалось ненадолго. Рыхлый снег дал ему с легкостью освободиться, и вот уже удар кулака пришелся ей по животу.       Брант, заметивший это, оттолкнул Сианну в сторону, крича в лицо Личу:       — Не смей!       Резь от удара скрутила ее тугой колючей веревкой, обездвижив. На глазах выступили слезы, но не от боли, а от страха перед вероятностью того, что сегодняшнее дело могло обернуться чем-то пострашнее ушибов и пролитой крови.       Вдруг со стороны ледника раздался воинственный клич. Ребята условились, что в случае, если их засекут, дозорный прикинется вором и попытается скрыться, отводя подозрение от остальных и давая им время выбраться. Своим появлением они нарушили договор и многократно усилили создаваемый ими шум. Теперь им повезет, если сюда не сбегутся все слуги.       Чтобы замести следы, Лича оставалось только убить.       Они понимали, что не убийцы. И что выход ребят из ледника означал многое: делу конец, мяса им не видать, а если уж пропадать, так всем вместе.       Они накинулись на Лича гурьбой и сделали так, чтобы он не мог сдвинуться с места. Уже думали над тем, как им удрать: броситься вразнобой или, как предлагал распаленный злорадством Брант, стукнуть Лича по голове напоследок, чтобы тот все забыл.       Им следовало подхватить Бранта за руки и бежать, не тратя время на месть за друга и бахвальство. Но такие уж они были, эти безмозглые, раздувающиеся от гордости и смелости мальчишки.       Это обещало закончиться плохо, оправдав неудачный зачин. И из-за угла снова послышались шаги — не одного человека, а сразу нескольких. Путь к спасению был отрезан, они оказались в тупике.       Два стражника поспешили к леднику, после чего всех быстро поймали и растащили.       Будущее наступило внезапно, но, как бы ребята ни оправдывались, когда их взяли с поличным, повтор одной и той же лжи, мол, все это случайность, их не уберег.       Лич, пошатываясь, но не отказывая себе в стылой ярости, удерживал Бранта за руки, сложенные за спиной. Сианна продолжала стоять и смотреть, пока Лич не обратил на нее внимание:       — Эту тоже свяжите, — рявкнул он, указав кивком стражнику на Сианну. — Дьявольское отродье спелось с сучьим.       Могла ли Сианна воспользоваться своим положением, пригрозить, приказать им — хотя бы попробовать их остановить?       На мир налегла тень — она закрыла глаза.       Нечто подобное с ней уже случалось, воспоминание о том, как ее предал самый близкий человек, по-прежнему было живо.       Хватит высовываться, не нужно больше брать на себя ответственность.       — Но… — Должно быть, стражник хотел ответить ему, что у них могут возникнуть проблемы с леди Вадерен. Но тут вмешался Брант, и в его голосе, обращенном к Личу, звучала насмешка:       — Взять в банду девчонку? — фыркнул он. — Да вы шутите. Мы бы до такого не опустились. Эта, — Брант, будто передразнивая, повторил обращение Лича к Сианне, — сама по себе.       Сианна посмотрела в лицо Лича, косившегося на нее в прищуре. Скажи она слово, и до того, как ее хватится леди Вадерен, с нее спросят так же, как с остальных. Это будет справедливо и честно. Это будет так же унизительно и болезненно. Это будет страшно, подсказывал внутренний голос. Пережить подобное вновь — невыносимо.       Она как язык проглотила и, травясь горечью слюны, своим молчанием подтвердила сказанное Бранту в псарне.       Собрав родителей к ночи, мальчиков, раздетых по пояс, прилюдно выпороли. Каждому по спине пришлось по несколько ударов плетью, а затем, будто этого было мало, и по паре тумаков от матерей и отцов.       Исключением оказался Брант. Как к сироте, к нему никто не пришел, и досталось ему больше всех. Лич отыгрался на нем собственноручно за каждый полученный синяк и ссадину. И ни одного живого места не оставил.       Когда все родители, забрав мальчиков, разошлись, обмякшего Бранта потащили в тюремную камеру, где стали морить его голодом, чтобы он осознал свою вину.              Брант находился в камере уже два дня. Сианна к нему не спускалась. Ей довелось узнать, как все там устроено, прежде, когда она исследовала казематы крепости. Сырость, холод и темнота — меньшие из бед заключенного. Камеры находились в настолько запущенном состоянии, что больше напоминали помойную яму, чем место временного заточения преступников.       В наказание, кроме запрета покидать стены крепости, ей также уменьшили рацион. Сианну не оставляло ощущение, что ее желудок переваривал сам себя, ноги и руки стали холодны как лед. Когда она думала о том, что происходило в тот же момент с Брантом, ей становилось страшно, стыд опалял с головы до кончиков пальцев.       Измученная угрызениями совести, она подошла к столу леди Вадерен. Сианне следовало заниматься вычислениями, но цифры плыли перед глазами, правила не хотели откладываться в памяти. Воображение подбрасывало картинки того, как Брант лежал, свернувшись калачиком, на соломенной подстилке на полу камеры.       — Можно… — тихо начала Сианна, понурив голову, — можно я за него?       Леди внимательно на нее посмотрела.       — Тот, кто просит, должен быть готов услышать «нет», — холодно отчитала она. — Нет, вы не можете.       Тогда взгляд Сианны сместился на указку. Та беспомощно лежала, свернувшись клубком, забытая на краю оконной рамы. Ею больше не пользовались, ее больше не остерегались. Сианна перестала писать семье, но почерк выровнялся от бессчетного числа упражнений.       Она не спрашивала, нужно ли ей посвящать дополнительное время обучению, потому что занималась этим по своей воле. Так же, как и, не ожидая чужого дозволения, решилась на воровство с кухни.              Дождавшись, когда коридоры крепости погрузятся в темноту, Сианна пробралась на продовольственные склады, чтобы затаиться там и переждать. На складах поддерживали такую чистоту и порядок, чтобы ни одна мышь носу не сунула, а если бы и захотела, то соблазниться было бы нечем. Наглухо задраенные ящики скрывали лишь необработанное зерно. В свободном доступе еда оставалась только на кухне.       Со склада во двор вела дверь. Сианна прошмыгнула за нее, чтобы оказаться у черного входа, ведущего к кухне. Но вдруг заметила какое-то движение боковым зрением. Оглянулась и увидела, как кто-то — в темноте не разобрать — крался по направлению к леднику. Медленно, воровато, будто бы подволакивая за собой ноги.       По коже пробежали мурашки от мысли, что перед ней настоящий вор. Не мелкий беспризорник, как Брант или Сианна, которые только и были способны, что на детские пакости. А тот, кто крался под покровом ночи, готовился к делу основательно.       Он мог быть опасен. Смертельно опасен, думала Сианна. Но если она поймает вора, тогда тот займет место Бранта в единственной свободной от завалов камере.       Прежде чем сообщить о воре взрослым, Сианне нужно проверить его личность. Если он окажется кем-то из знакомых ей людей, она не захочет чинить еще больше бед и несчастий и просто отступит.       Стараясь идти по снегу так, чтобы звук ее шагов совпадал с чужими, Сианна заметила странную вещь: тот, кто шел, будто имел несколько пар ног. Пока что убедиться в этом достоверно она не могла, но понимала, что существовала вероятность того, что человек не один — может быть, тащил на своем плече другого. Или и не человек вовсе, а животное.       Это мог быть и олень. Говорили, что раньше в этих краях их водилось в избытке. Кто-то мог уцелеть после чумы и выбраться из лесов, в котором промышляло лихо.       По очертаниям это нечто, передвигающееся как тень, издалека походило на оленя. Только вот оно странно тащило длинные ноги. А его рога, необычно растущие вовнутрь, были гладкими, без видимых бугорков.       Когда тень начала погружаться в ледник, Сианну пробрало холодом. Цокот копыт не донесся. Запоздало она поняла, что олень не мог протиснуться в узкий дверной проход.       Значит, все-таки люди.       Дождавшись, когда шаги, похожие на шорох, стихнут, Сианна подкралась к порогу. В леднике было темно, но в самом низу, как в жерле плавильни, светился огонь. Она присела на корточки, ползком забралась внутрь и просунула голову между перил. Попытки рассмотреть хоть что-то закончились очередной неудачей, но она прислушалась, затаив дыхание, и когда расслышала, поспешила отпрянуть. До слуха донеслись сдавленные стоны боли и отчетливое рычание. Будто умирал не человек, а какое-то животное в тщетных попытках спастись, но сил не хватало, и смерть затягивала его в мучительную воронку агонии.       Страшные звуки мог издавать и человек, при том условии, если его глубоко и безнадежно ранили, обрекая на долгие терзания. Нет, все-таки животное. Дикое, хищное и опасное. Оно отворило дверь только потому, что та могла быть неплотно закрыта, а Сианна всего-навсего надумала себе что-то, или злую шутку с ней сыграло подсознание.       Ей бы взглянуть на все поближе, хотя бы одним глазком. Непохоже, будто бы этот кто-то или это нечто были в состоянии погнаться за ней, но и она не рискнула бы подобраться настолько близко, чтобы быть замеченной.       Держась стены, Сианна медленно сползла по ступенькам, стараясь издавать как можно меньше шуму. Ее ладони так не потели даже во время самых отчаянных ночных вылазок с Генриеттой. Может быть, раньше храбрости ей придавало чужое присутствие, а теперь, когда Сианна одна, неоткуда было брать поддержки.       От нижнего лестничного яруса, с места, где ступеньки сворачивали вправо, до земляного настила оставалось немного. Но ничто бы не смогло заставить Сианну преодолеть это расстояние: когда она отважилась выглянуть из своего укрытия, ей открылось такое зрелище, из-за которого ее сковало вечной мерзлотой и она задрожала всем телом.       В слабом свете редких факелов стало видно, как на подвижном, способном ездить вперед и назад, крюке подвешена туша. Спиной на полу под мясом лежало ужасное чудовище. Оно дергалось в конвульсивном припадке беспомощности, взрыхляя когтями землю, пытаясь приблизиться к туше. Вверх из пасти тянулся длинный язык, не достигая желаемого. Конечности-отростки, похожие на руки, вытягивались, чтобы, содрогнувшись, тут же упасть. К скулежу прибавился вой, заставив Сианну вконец оцепенеть, широко раскрыв глаза.       Она не могла двинуться с места, точно примерзла к нему, хотя ее сердце было готово вырваться наружу и сбежать вверх по ступенькам на выход. Впервые страх и ужас обуяли Сианну до такой степени, что способность к движению оказалась утрачена.       Вдруг чудовище застыло, прекратив попытки добраться до мяса. Сианна сморгнула ощущение, будто бы переживала подобное раньше, точно происходило это когда-то не с ним, а с ней. И возникшее чувство вспыхнувшего между ними родства вступило в противоречивый спор со здравомыслием. Предать свои мысли трезвому анализу не получалось. Сианна не могла отвести взгляда от неподвижно лежащего чудовища. Его силы истощились до критической отметки, а она, наоборот, почувствовала их прилив.       Страх мог быть иррациональным, ничего плохого Сианне могло не грозить. Она поможет чудовищу, и оно либо накинется на нее, либо нет. Все, что нужно, — это сбежать вниз, дернуть за свисающую с потолка цепочку, которая приводит тушу в движение, и чудовище будет спасено. Оно станет сытым и добрым, не тронув ее. Раздражение и злость от голода были ей слишком знакомы. Чудовищам, похоже, тоже.       В голове клубился туман, так, что ничего не разглядеть. А в груди — томящаяся тоска и жалость. Кто-то, если закрыть глаза на внешний облик, несчастный, умирал в муках.       Тогда Сианна медленно встала в полный рост. Но едва спустилась деревянными ногами на землю, как чудовище вскинулось и оборонительно зашипело. Шипение было похоже на высокий писк, помноженный на стрекотание, оно вонзалось в голову иголками, готовыми проткнуть ушные перепонки. Закрывшись, Сианна поспешила обратно, успев подумать, что решилась на что-то очень и очень глупое. Но погони не последовало, чудовище если и не потеряло к ней интерес, то не могло его проявить в большей мере.       Возникшая ситуация не выглядела безобидной, но и опасной ее было не назвать. Она напомнила Сианне о том, как относились к ней люди. Клеймили чудовищем просто потому, что родилась она в неподходящий день, хотя объективно Сианна не представляла угрозы.       Однако то, что оказалось перед ней, угрозу в себе действительно несло и называлось чудовищем не без основания. Сопоставляя увиденное с тем, что пережила за неполные двенадцать лет, Сианна задумалась о еще не привычном, не до конца осознанном, заученном наизусть из ученых книжек леди Вадерен — о солидарности. Внутри вдруг что-то загорелось, так захотелось сделать нечто человечное — помочь чудовищу.       И с этой определенностью Сианна бегом спустилась по лестнице, резко потянула за цепь, приводя в движение тушу. Та порывисто дернулась в сторону, но отъехала недостаточно далеко. Тогда Сианна подпрыгнула, повиснув на цепочке всем весом, и мясо оказалось над пастью чудовища.       Раздался дробный стук капель крови, сорвавшихся с туши. Чудовище разверзло пасть, черную, похожую на бездонный колодец, и показались острыми ножами клыки.       При виде этого к горлу подступила тошнота, Сианна с трудом заставила себя ее побороть. Видеть, как чудовище станет пожирать тушу, отчаянно не хотелось, это пугало до чертиков. Но против воли она задержалась, смотря за тем, как оно потянулось вперед, цепляясь за мясо, принявшись не рвать его на куски, не грызть, а обсасывать.       Сианна скривила губы, пытаясь совладать с эмоциями, и сделала шаг назад. Болезненный хрип раздавался из пасти, и можно было увидеть, как из зияющих просветами ран на уродливом теле сочилась черная жидкость. С чудовищем случилось что-то очень нехорошее, жестокое и кровавое, человек бы такого не снес. Но если оно выжило при таких повреждениях, значит, могло быть способно на многие, выходящие за рамки понимания Сианны, вещи. Ей нужно было убираться подобру-поздорову, пока все не зашло слишком далеко.       Она уже поднялась до первой лестничной площадки, как что-то заставило ее обернуться. Взгляд. Невероятно пронзительный и осознанный взгляд неподвижно следящих за ней, светящихся в темноте глаз. Он ей что-то напомнил, и от этого позвоночник будто пронзила молния.              Возвращаясь, Сианна бежала вприпрыжку, и руки при воровстве с кухни совсем не тряслись. Наоборот, ее, голодную и ослабевшую, взбодрили взявшиеся откуда-то извне силы. Спускаясь в подвал, к Бранту в камеру, она не забывала о том, чтобы проявлять осторожность. И, минуя немногочисленную стражу, не переставала думать, что поделом взрослым. Теперь у них нет мясной туши, стоящей целое состояние, и голодать они будут так же, как дети.       А чудовище, если оно достаточно умное, уйдет раньше, чем его найдут. Если наберется сил.       С одной стороны, нужно предупредить остальных, что в леднике может быть опасно. С другой, если Сианна сделает это, то ей не избежать наказания за то, что не была ночью в спальне.       Страх оказаться пойманной был сильнее опасения не пережить следующую, более тяжелую голодовку. Если с нее спросят так же сурово, как с Бранта, шансы выжить приравняются к нулю.       Сианна не рассказала о том, что увидела, ни одной живой душе. И наутро вся крепость гудела от страшных новостей. Лич был зверски убит, иссушен до дна и разорван на кусочки, раскиданные по заднему двору. Его дочь, узнав об этом, выдохнула с видимым облегчением, но, увидев то, что осталось от отца, потеряла сознание.       Сианна испытывала затруднение в том, чтобы сказать, что чувствовала по этому поводу. Умереть, да еще и таким ужасным образом — это жестоко. Лич не убил человека, не сломал чужую судьбу. Он был самодуром, имел власть, которой злоупотреблял, но по-прежнему оставался чернью, выполняющей чужие приказы. Пока он жил, в крепости поддерживался порядок, пусть основанный более на опасении, чем на уважении.       Не было трудностей только в том, чтобы почувствовать страх. Новость о том, что чудовище никто не видел, взволновала Сианну. Его искали, но так и не нашли.       Прошлой ночью она совершила непростительную ошибку. С этого момента чудовище могло выходить по ночам и убивать одного за другим. А однажды могло прийти и за Сианной.       Возможно, чародей был прав. Она действительно приносила беду.