Подарок пустыни

      Для Тони не было приятнее звука, чем хлопки двигающихся лопастей вертолёта, когда над ними пролетела военная вертушка, обдавая сильным порывом жаркого воздуха.       Облегчение, затопившее его, было сродни вкусу виски после изнуряющего дня: столь же утешающим и желанным. Всё это время он избегал думать о том, что произойдёт с ними, если долгожданная цивилизация так и не появится на горизонте, и спасительной мысли о поисковой операции, которая обязана была развернуться после его исчезновения, даже не было в фокусе. Тони не мог позволить себе надеяться на чужую помощь, на то, что его по-прежнему ищут, несмотря на пройденное время, на то, что в определённый момент появится кто-то неизвестный, кому будет выгоднее спасти Тони, нежели убить – лелеять подобный исход событий казалось глупой затеей. В последнее время он не сильно полагался на удачу, а точнее сказать, она сама давно не обращалась в его сторону.       Но спасение всё же нашло их само. Вертолет означал, что они не умерли здесь в окружении бесконечных песков на палящем солнце от обезвоживания и усталости, не достигнув спасения – конечного пункта их плана. Плана, который, стоило упомянуть, трещал по швам уже в самом начале выполнения и был обречён на провал.       Загрузка костюма требовала времени, «Десять колец» не собирались давать им такую возможность, и всё разваливалось на осколки. Тони намеревался ни в коем случае не дать возможности террористом проникнуть в пещеру и должен был уводить их вперёд, прикрывая Инсена и ребёнка, как живой щит. Они с хирургом обговорили, что им разрешено было выйти из укрытия только после характерного сигнала, который послал бы им Тони, и после окончательного разгрома лагеря оставалось только завладеть одним из джипов, припаркованных на окраине поселения. Инсен должен был прятаться до последнего, вместе с ребёнком, пока Старк не отправит на тот свет всех террористов, расчистив им путь. Должен был.       Всё произошло по-другому. Совершенно не так, как планировалось. Инсен… Чтож, он спас их жизни тогда, пожертвовав собой. Чёртов герой.       Оказалось, что семья мужчины была уже мертва. Оказалось, что джипы находились на линии огня и повреждались довольно легко от автоматной очереди, накрывшей лагерь. Оказалось, что застрять посреди пустыни из-за пробитого бака, являлось довольно огорчающим. Оказалось, что им предстояло бороться за жизни уже с обжигающим солнцем из самого пекла, которое в кровожадности не уступало террористам. И пока над ними не показался вертолёт, Тони окончательно был готов увериться, что итоговый счёт останется не в их пользу.       Тони истекал кровью. Броня защищала от пуль, но гнулась под их тяжестью, оставив на коже синяки и порезы, которые кровоточили и от соприкосновения с бесчисленными песчинками, нагоняемыми воздухом, раздражающе пощипывали. Его плечо, кажется, было сломано. Он не знал, когда это произошло, благо Тони умел управлять машиной без необходимости использовать обе руки, и это досадное происшествие не повлияло на их спешное бегство. Но он должен был признать, что, когда выветрился адреналин, адская боль в плече стала приносить определённое неудобство.       В горле пересохло от недостатка влаги: они взяли с собой необходимый провиант на подобный случай, но пластиковая бутылка проткнулась одной из отколовшейся деталью внутри салона, пролив большую часть воды. Оставшееся Тони экономил как мог, прежде всего по чуть-чуть отдавая Питеру.       Мальчик был слаб. Тони завернул его во все тряпки, которые у них имелись, защищая от безжалостных лучей солнца, и старался всячески поддерживать в нём жизнь, сделав своим важнейшим приоритетом. Он снова и снова нашёптывал на ухо малышу, что они выбрались, что, пусть и застряли здесь, но помощь скоро должна была прибыть, и что всё будет хорошо. Что они были на пути к безопасности.       Безопасность.       Это слово уже было знакомо Питеру, и он отрешённо кивал каждый раз, когда оно срывалось с губ Старка отчаянным шёпотом, и волочился рядом с мужчиной, крепко сжимая в своих маленьких пальчиках его ладонь. Мальчик не пролил ни слезинки, и Тони считал, что шок был тому объяснением.       В какой-то момент ему пришлось взять ребёнка на руки, когда он сам едва держался на ногах.       – Мы здесь! – закричал Тони в след вертолёта, изнывая от прильнувшей к нему радости и одновременно ужасаясь мыслью, что тот пролетит мимо, так и не приземлившись. – Мы здесь…       Может быть, они с Питером умерли, и сейчас их встретит печальная фигура Инсена, спустившаяся с того света, чтобы забрать их? Может быть, это будет Мария или Говард? Тони начинал бредить, он сам это понимал. Его мрачные мысли являлись отголоском отчаяния, которое звучало как поражение.       Инсен умер из-за него, и теперь Питер тоже умрёт.       И во всём этом была вина Тони.       Он ничего не продумал. У него не получилось.       Должно быть, это была кара за все преступления, которые совершались за счет деятельности его организации, за то, что «Старк Индастрис» выпускала в продажу каждый день, неся смерть и разрушения, создавая оружия смерти на заводских конвейерах. Должно быть, это была кара за то, что Тони большую часть своей жизни был нелучшим человеком, кто знает.       Но вертолёт остановился, и, подняв глаза, Тони увидел лицо Роуди сквозь защитную маску военного костюма первого солдата, который подошёл, а его голос зазвучал знакомым тоном:       – Как прошло веселье?       Он бы улыбнулся сейчас от уморительного вопроса, казалось бы, прозвучавшего словно из прошлой жизни, но сейчас было важнее убедиться в состоянии Питера.       – Мальчик, – пробормотал он, едва вспомнив, как говорить, внутри в нём по общущениям будто плавились лёгкие. – Помогите ему.       – О боже, – пробормотал кто-то из солдатов. – Откуда здесь ребёнок?       Один военный попытался забрать у него Питера, но Тони, иступлено моргая, сжал пальцы на обмякнувшем теле малыша лишь сильнее, дрожа от перенапряжения. И лишь спокойный голос его друга - с ума сойти, его друг жив, и он здесь – заставил Старка ослабить хватку.       – Отпусти его, Тонс.       После чего мир погрязнул во тьме.

***

      Почему приборы в больнице издавали такой мерзкий звук?       Разве нельзя было включить чёртов бесшумный режим или вместо дребезжащего писка, проникающего в его голову вместе с пульсирующей болью, заставить это дурацкое оборудование играть расслабляющие сонаты. Бах? Бетховен? Что угодно, пожалуйста.       Тони терпеть не мог Бетховена, это был самый ненавистный ему композитор, хотя он не мог сказать лучшего о всей классической музыке в целом. Проведённое в бесчисленных походах на концерты детство, куда Мария непременно брала сына с собой для культурного просвещения, оставило в нём память в виде непереносимости образцовых музыкальных произведений. Может быть, поэтому он так любил рок, за одно только то, что ему были присущи все виды пренебрежения правилам академической музыки.       Исключением из классики для него являлся, разве что, Доменико Скарлатти, выдающийся исполнитель, который к тому же, был итальянцем, (что его уже немало красило), написавший одно своё произведение, просто позволив своей кошке пройтись по клавишам фортепиано. В этом было что-то.       В любом случае когда-то в детстве наводящая на сон музыка сейчас могла бы успокоить его нестабильные нервные импульсы, расшатанные пережитым ужасом пыток и плена. А стакан виски мог бы поубавить в нём желание придушить всех и каждого, кто считал своей обязанностью удержать Тони Старка в постельном режиме. У него не имелось ни того, ни другого. К сожалению.       Раздражающий медперсонал, хоть и убравшийся восвояси, но успевший в значительной степени испортить ему настроение, проигнорировал просьбу Тони принести ему выпить. Хамство, не иначе. И их постельный режим был отвратительным пожеланием. Тони было лучше знать, когда и сколько его собственному организму необходимо времени для отдыха. Немыслимым делом являлось предлагать ему что-то сверх меры. Он мог красочно послать их всех к чёрту, что и, не долго думая, сделал.       Тони хотел отсюда уйти. Нет, сбежать. Наличие незнакомых людей в медицинской форме, в военной, с погонами или, что ещё хуже, в костюмах… с их пристальным фальшивым добродушием и участливо задающих вопросы, на которые он не хотел отвечать, не соответствовали его требованиям. Он хотел, чтобы его оставили в покое.       Он хотел Малибу и Пеппер. А ещё он хотел, чтобы Питер очнулся.       Ребёнок спал, обмотанный всякими трубками и капельницами, пока приборы рядом следили за его состоянием, выдавая отмеренный ритм раздражающего писка. Тони, не мигая, смотрел на мальчика, потеряв счёт времени. Он сидел на неудобном кресле напротив кровати ребёнка, жёсткие пружины впивались ему в поясницу, а от обременительно дискомфортной позы затекло всё тело. Едва ли его испытавшие все прелести изнеможения конечности выдерживали такой стресс после неприятного знакомства с песочными ветрами и трёхмесячного плена. Но переход из своей палаты в палату Питера уже стоил Тони всех сил, и в данный момент, чтобы заставить себя даже дойти до ближайшего дивана, требовалось выиграть спор с самим собой и неподъёмными ногами.       Он чувствовал себя уставшим и разбитым.       Писк приборов раздражал. Хотя он прекрасно понимал, как устроено устройство. Звучание было разработано таким образом, чтобы сигналить тревогу, если здоровье мальчика оказалось бы под угрозой, но в радиусе зоны видимости палаты за дежурным медсестринским постом не было ни одной медсестры, которая могли бы это услышать, если бы что-то случилось. И подобная халатность возмущала Тони. Какого чёрта? У них в этой дерьмовой больнице была острая нехватка персонала? Конечно, он не мог забыть о бедственном положении страны и введённом военном положении… Но они могли сделать одно единственное исключение ради ребёнка, который нуждался в соответствующем должном внимании к своему состоянию, и быть более заинтересованными в его выздоровлении, чёрт возьми?       Палата Питера находилась в отделении реанимации и интенсивной терапии, вход сюда являлся запрещённым для гражданских лиц. Тони по всем правилам нельзя было присутствовать здесь, но, честно говоря, ему было плевать. Он устроил скандал, когда очнулся и не смог найти мальчика, осыпал оскорблениями своего лечащего доктора, который рекомендовал ему постельный режим и сотней угроз и заверений о подаче заявлений в суд наконец-таки добился того, что главный врач, прибывший на его крики, отвёл его сюда. Он мог предположить, что это было скорее согласие на уступки, чтобы он заткнулся, чем искренняя обеспокоенность последствиями и запугиванием, которыми Тони расшвыривался, чтобы получить то, что он хотел.       Его заверили, что мальчику оказывают лучшие услуги по восстановлению, и Тони собирался удостовериться в этом лично. Впредь он не намерен был уходить, даже если бы его усыпили или заставили силой.       Посредством его приказаний (медицинский персонал за глаза, вероятно, уже прозвал Тони наглым взыскательным буржуем) Питера перевели из обычной палаты в ту, что числилась палатой повышенного комфорта, единственную, которую они нашли свободной во всей больнице. В отделении реанимации... Питеру не делали никаких операций, он просто был истощён и немного ранен, парочка порезов красовалась на лице, и обожжённая местами кожа лишь выглядела такой страшной, врачи обнадёживали, что он быстро пойдёт на поправку при должном уходе. Но надпись, мигающая красным на выходе из блока, всё равно заставляла сердце Тони сжиматься от страха, напоминая, что всё могло обернуться для мальчика иначе. При иных событиях и с более ужасающими последствиями. Намного… намного хуже.       И наблюдая за поднимающейся и опускающейся грудью ребёнка под мерный писк приборов, Тони медленно сходил с ума. Казалось бы, присутствие цивилизации, обеспокоенное лицо живого Роуди рядом и заверения о том, что Тони легко отделался, должны были вселять спокойствие. Но что-то всё равно ломалось в нём каждый раз, когда он давал себе позволение думать, что кошмар, который он пережил, теперь позади. Как будто Тони никак не мог перевести собственный внутренний режим на состояние покоя и безмятежности, его заклинило и замкнуло на положении «боевая готовность», и запасные резервы застыли в ожидании опасности.       Поэтому когда кто-то неожиданно опустил руку ему на плечо, реакция тела Тони последовало незамедлительно, и мужчина вздрогнул, ощутив, как ускоряется его бешенный пульс.       – Вот ты где.       Он резко и дёргано обернулся, чтобы увидеть как Роуди - всего лишь его друг - предостерегающе поднял ладони вверх, удивлённо посмотрев на него. Облегчение казалось столь же острым, что и приступ паники, и, очевидно, Тони не смог удержать ни одну из этих двух эмоций в себе, и они явно отразились на его лице, что помрачневший взгляд Роуди сделался более цепким.       – Эй, привет, – сказал тот тихим приглушённым голосом, почти шёпотом, явно опасаясь реакции Тони, – спокойно, здоровяк, это всего лишь я.       – Привет, – потирая переносицу пальцами, пробормотал Тони.       Находясь здесь в больнице, он словно был во сне и происходящее казалось чересчур невозможным для понимания. Само собой, он остро реагировал на чужое присутствие, когда провёл три месяца в чёртовом плену.       Три месяца.       Да, он уже испытал шок от осознания, что тот ужас, который Тони испытал, длился всего три дерьмовых месяца.       – Ты как? – участливо спросил Роуди, присаживаясь на стоявший напротив кровати диван.       Он использовал тот самый тон, успокаивающий тон, который теперь применял, чтобы разговаривать со Старком, будто от резкой интонации голоса тот мог разбиться вдребезги. Учитывая, как он реагировал на простые прикосновения, очевидно, Роуди думал так небезосновательно. Должно быть, Тони производил впечатления человека, который готов вот-вот рассыпаться на кусочки.       – Среднее обезвоживание, незначительные ушибы, синяки, сломанная рука, в целом ничего смертельного, – перечислил он устало и внезапно почувствовал желание сменить позу.       Он, кажется, сидел так уже целую вечность.       Затекающее тело отослало ему благодарственный отзыв.       Со стороны Роуди послышалось надутое фырканье.       – Если бы я хотел знать о твоём физическом состоянии, я бы глянул в твою медицинскую карту.       – И почему не глянул? – поднял бровь Тони. – Заранее предупреждаю, чтиво не из простых, спросонья разобраться проблематично, пробовал, на личном опыте говорю, – он поднял глаза на друга, заметив, что тот, сохраняя слегка отчитывающий образ «плохого папочки», всё же усмехнулся на этих словах, оценивая чувство юмора Тони, которое всё ещё было при нём, но укоряющим жестом покачал головой.       – Тони...       – Я в порядке, в порядке.       От внимательного взгляда Роуди, буквально сканирующего его как рентгеновское оборудование, хотелось куда-то спрятаться, и Тони решил, что уставиться на собственные ладони будет совсем не неприлично в данном случае.       – Просто… – он вздохнул, – ошеломлён, опустошён, чувствую себя будто на вечеринке, которая пошла не по плану и в самый разгар кто-то захлебнулся выпивкой.       – Сомневаюсь, что сравнение…       – Иными словами, паршиво, – вырвалось у Тони, хотя он не желал делиться подробностями.       Собственный голос показался ему чужим, но говорить о себе всегда представлялось для Тони слишком большим откровением, которое можно было позволить не со всеми, и каждый раз это требовало огромных усилий, у него не имелось навыков к душевным разговорам, не после детства, проведённого бок о бок с Говардом. Но, видит бог, он пытался... с Пеппер и Роуди он пытался. Хотя иногда это было похоже не на попытки, а на неизбежное принятие проигрыша.       Сейчас как-никогда хотелось держать все свои мысли и переживания глубоко погребёнными внутри. Разобраться бы самому с тем, что он чувствовал, прежде чем вываливать проблемы на друга, который не заслуживал видеть нервный срыв Тони, к которому он был близок. Эйфория от избегания участи смерти и присутствующий страх о том, что опасность каким-то образом вновь настигнет его - всё это было эмоционально выматывающим, теперь он знал наверняка. Посттравматический стресс был худшим, что могли испытывать люди.       – Выглядишь ты примерно так же, – сказал Роуди.       – Паршиво?       Друг склонился к нему, оценивающе рассматривая лицо Старка, после чего небрежно высказал:       – Так, словно это ты сам был тем, кто захлебнулся выпивкой на той вечеринке.       Тони не удержался от слабой улыбки.       Боже, он скучал по этому парню.       – Будь это так, у меня было бы жуткое похмелье, а не пугающая ясность сознания, – фыркнул Тони в ответ и поправил обмотанную повязку, которая норовила съехать с его плеча, слегка поморщившись от боли.       Действие обезболивающих ослабевало. Нехороший знак. Он немного лукавил, ясность сознания ему не грозила благодаря волшебному свойству влитых в его организм всяких средств, но они теряли свою магию. Тони предпочитал быть под эйфорией наркотиков, затуманивающих сознание и позволяющих хоть на неопределённый срок немного забыться, чем бороться с кошмарами наяву.       – Я приказал готовить самолёт, – услышал он голос друга сквозь свои собственные мысли, – через полчаса он будет ждать тебя на вертолётной площадке во дворе.       Какой к чёрту…       – Что? Нет, мне не... Я не говорил, что мне нужен самолёт, – слегка озадаченно произнёс Тони, обернувшись.       Это было совсем необязательно. Он ни о чём таком не просил и уж точно не собирался соглашаться на вылет так рано, слишком рано, только не сейчас, когда Питер…       – Я подумал, – Роуди выглядел сбитым с толку, – что ты хочешь вернуться в Штаты как можно скорее и…       – Нет, чёрт возьми, нет! Я… я не вернусь, пока ребёнку не станет легче, – низко прорычал Тони, отчего-то испытавший острый укол недовольства.       – Ребёнку?       – Питеру.       Чёрт возьми. Малыш ещё даже не приходил в себя, разве мог Тони уехать прямо сейчас, не убедившись, что здоровье Питера больше не было под угрозой, не проконтролировав его возвращение в семью, если... если его семья была жива. В ином случае... Боже, он даже не знал, что намерен делать, как только они выберутся из плена, не загадывал так далеко, и сейчас всё казалось таким запутанным. В любом случае Тони не думал о возвращении в Штаты в данное время, и предположение Роуди выбило его из колеи. Как друг не понимал этого? За исключением... что он и правда не понимал.       Не мог знать.       Роуди видел их в пустыне, но о истинной роли мальчика в жизни Тони за эти три месяца, догадаться никак не имел возможности. Неудивительно, ведь у них обоих впервые состоялся более менее личный разговор за всё время, проведённое в больнице.        – Чёрт, я же вас не познакомил, – внезапно понял он, – Роуди, это Питер, он... он... – он такой же сломленный, как я, – я вытащил его из того лагеря.       – Из лагеря, в котором тебя держали? – слегка озадаченно произнёс Роуди, поглядывая на ребёнка. – Как он туда попал?       – Я... я не знаю.       Тони тоже сосредоточил своё внимание на малыше, не без облегчения заметив, что ребёнок выглядел уже не таким бледным, как пару часов назад. Медсёстры ранее очистили личико Пита от сажи и песка, но он по-прежнему казался очень хрупким и маленьким на фоне широкой постели… таким крошечным.       Небольшую ссадину чуть выше брови ребёнка заклеили пластырем, который было почти не видно под спадающими на лоб кудряшками, а потрескавшиеся губы, уже возвращающие характерный здоровый цвет, всё ещё выглядели безжизненными. Его переодели в больничную форму. Тони тоже поначалу заставляли ходить в нечто подобном, но больничная одежда вызывала в нём истинное отвращение, и, сдавшись его доводам, одна хорошенькая юная медсестричка где-то раздобыла для него халат. Спасибо ей за этот акт альтруизма. Он был такого же безликого белого цвета, что и всё вокруг, но ткань казалась на порядок лучше того, что мог предложить Тони более непреклонно настроенный медицинский персонал.       – Ты сказал, – Роуди прочистил горло и опустил руки себе на колени, прежде чем наклониться вперёд, неуверенность и скованность чувствовалась во всей его статной фигуре, – что расскажешь, как там всё прошло.       «Как всё прошло?» – звучало как фраза, которую используют, когда хотят знать, как другой человек провёл свои каникулы. Как прошёл отпуск? Как всё прошло с поездкой?       Тони скривился от непрошеных воспоминаний.       – Рассказывать нечего, Роудс.       Разговоры по поводу произошедшего вызывали в нём яростный протест, отвращение, которое, он чувствовал, ещё нескоро покинет его. Скорей всего, он больше никогда не сможет спокойно смотреть на воду или пещеры. Роуди знать этого не следовало. Как и никому другому.       – Как ты выбрался?       Он прикрыл глаза.       Роуди всегда отлично считывал его состояние, почему же сейчас, когда Тони не желал разговаривать, тот предпочитал игнорировать его ментальные призывы прекратить беседу.       Что он мог сказать? Я создал костюм из железа и уничтожил половину лагеря, прежде чем нам с Питером удалось сесть в проклятый джип и смыться из охваченного огнём места посреди пустыни? Как всё прошло? Меня пытали, морили голодом, я возненавидел себя и лишился друга, но умудрился спасти ребёнка. Слышишь, Роуди? Я спас ребёнка. Удивительный альтруизм от законченного эгоиста, не находишь?       – Обратился с просьбой вернуть меня обратно, – вырвалось у него прежде, чем Тони обдумал, уместна ли в данном случае насмешливая ирония.       Но внутри клокотало раздражение, и ему хотелось выплеснуть его без риска обидеть друга, в своей любимой манере: сарказком.       – Сказал, что забыл кое-что передать одному заносчивому военному полковнику, – договорил Тони, когда Роуди поднял на него глаза. – И они меня отпустили.       Мужчина напротив окинул миллиардера странным взглядом, будто сомневался в его здравомыслии.       – Так прямо и отпустили?       – Да, отпустили, представляешь?       Напряжённость момента схлынула, будто её и не существовало вовсе. Роуди наконец-то фыркнул от смеха, и Тони на какое-то мгновение почувствовал себя немного лучше. Способность шутить по-прежнему присутствовала при нём, даже если он в данный момент боролся с тем, чтобы не вытошнить весь свой скудный больничный перекус, который они скормили ему час назад.       Слышать смех друга было приятным. Он всегда был способен его рассмешить, но, казалось, это было так давно. Словно в иной жизни.       – Знаешь, а мне интересно, – продолжил Роуди со смешком. – И что ты хотел передать?       Тони беззаботно пожал плечами.       – Что я внезапно вспомнил, почему не люблю Афганистан. Вся эта пустыня, барханы, сухой климат, – он, наигранно вздохнув, махнул здоровой конечностью в сторону, – пейзаж удручающий. Кстати, ты не знаешь, можно ли перелистнуть этот вид на что-то другое?       Посмотрев в направлении, куда он указывал, Роуди моргнул, изобразив удивление.       – Это окно, Тони.       – Да, верно, – кивнул он. – Зашторь, не хочу больше видеть эти дерьмовые пески и солнце. Никогда!       Из него вырвался облегчённый вздох, когда комната погрузилась в приглушённый полумрак. Тони здоровой рукой подтянул к себе неподвижную руку, вокруг которой был обёрнут и перекинут через его голову бинт, едва слышно прошипев ругательства сквозь зубы от неудобства. Он нередко получал повреждения от испытаний своих прототипов, даже однажды сломал большой палец на одной ноге, но руки были его главным инструментом, без которого ни один изобретатель не мыслил своей жизни. Тони возмущала его нынешняя беспомощность.       Роуди с осторожным видом вернулся к нему, но на этот раз отказался садиться, оставшись стоять рядом.       – Всё ясно, – заключил друг, – у тебя ПТСР.       – У меня нет никакого расстройства! – воскликнул Тони от досады. – И говори тише, Питер спит.       – Тони, после того, что ты испытал, неудивительно...       – Я не нуждаюсь в жалости и сочувствии.       – Это не жалость...       – Я знаю, что это такое, – закипел Тони, едва справляясь с собственным гневом. – Я провёл в плену три месяца, а не годы. Может быть, у меня сломана рука, но не шея. Но твой взгляд, – он резко поднялся, игнорируя позорную темноту перед глазами, на миг вынудившую его покачнуться, – заставляет меня думать, что я вернулся назад с отрубленной конечностью или без глаз. Чёрт возьми, – прошептал он в сторону, –я мог вернуться без глаз. Пришлось бы привыкать к смене статуса. Меня бы называли не плейбоем, а калекой. С ума сойти!       Рука Роуди коснулась его плеча, и Тони вздрогнул. Вновь. Его собственные рефлексы требовали должной починки.       – Без рук, – раздражённо отозвался он, откидывая прикосновение, понимая, что жест Роуди был вызван тревогой о его способности устоять на ногах.       Он был способен стоять на ногах.       – Я рад, что ты вернулся, – обеспокоенные глаза друга нашли его собственные, и Роуди, слегка помедлив, всё же положил свою ладонь на плечо Тони. Хотя и выглядел так, будто имеет дело с яростным диким зверем при этом, – живым, почти невредимым, и, конечно же, рад, что у тебя целы оба глаза. Было бы большой потерей для всего изобретательского мира.       – Ты тоже считаешь, что это выглядело бы ужасно, да? – не унимался он, внезапно представив эту картину перед глазами. – Мне бы пришлось завести собаку-поводыря.       – Тони...       – Я ненавижу собак!       – Тони!       В голосе Роуди звучало возмущение, но они слишком давно знали друг друга, чтобы понять, что оно было лишь напускное. Как и намеренное беспечное ребячество Тони.       Он перестал разглядывать противоположную стену и перевёл взгляд на друга, внезапно заметив, что изменения от трёх месяцев тоже оставили свой отпечаток на лице Роуди. Друг выглядел значительно старше, чем Тони его помнил, более утомлённым, как будто выбившемся из сил. На заострившемся подбородке была видна лёгкая щетина, совсем незаметная, но для тех, кто знал Роуди, это был характерный признак того, что полковник злоупотреблял невниманием к себе ради каких-то иных дел. Роудс всегда был щепетилен в отношении гигиены, даже более чем нужно, что частенько становилось поводом шуток Старка, но сейчас тот выглядел совсем иначе.       Удержавшись от ехидных комментариев о внешности друга, Тони внезапно ощутил подкатывающий к горлу ком. Мысли вернули его к воспоминанию о Инсене, человеку, другом которого ему так и не удалось стать. Ведь друзья не оставляют тела друг друга гнить под грудой камней в пещере. И уж точно не становятся причиной смерти друг друга.       Слишком губительное наследие несла компания Старков, и ещё больший урон – их необъятное эго. Если бы Тони был более внимателен к деталям своего плана, хирург был бы сейчас жив. Если бы воспринял риски о своей безопасности более вдумчиво и внял многочисленным советам охраны, не поехал в том проклятом автомобиле, как мишень посреди военного поля, Роуди не пришлось бы искать его, наплевав на собственное состояние.       В этой всей ситуации он видел один безошибочный положительный момент, и это был Питер, жизнь которого всё же Тони удалось спасти. Ведь окажись всё иначе, было непонятно, что стало бы с мальчиком, если бы им с ребёнком не пришлось повстречаться в результате таких печальным событий.       Тони удалось вытащить ребёнка из ада, это безусловно не умаливало все его прошлый грехи, но он изначально и не придавал спасению подобный смысл.       Чёрт возьми, они и правда выбрались…       – Я тоже рад, Роуди, – сказал он уже с серьёзным видом, и его голос на середине фразы дрогнул. – Рад видеть тебя... чертовски рад, ты даже не представляешь... Я... я бы обнял тебя, но рука, – внезапно Тони почувствовал, что его притянули в крепкие объятья, и подавился воздухом, едва выдавив сквозь силу: – Такой сентиментальный.       Роудс тотчас отстранился. Его военное воспитание не подразумевало много времени на сантименты, и сразу усмехнулся в ответ:       – На себя посмотри, это что, слеза покатилась?       – Ни в коем случае, – отмахнулся Тони.       Он сглотнул и отвёл взгляд.       – У меня к тебе будет просьба, Роудс.       – Сначала ты должен всем позвонить, – перебил его мужчина. – Пеппер и Обадайя с ума сходили от беспокойства. Я уже сообщил им о твоём прибытии сегодня, думал, ты не захочешь остаться. Поэтому лучше тебе самому сказать им, что задержишься.       Тони вздохнул.       Пеппер... её утешающий уверенный голос он желал услышать с тех пор, как пришёл в себя в той проклятой пещере.       – Вот, держи, – Роуди вручил ему в руки телефон, не шикарную навороченную модель Старка, она, вероятно, отошла в мир иной после того, как на их машину напали, этот девайз был простенький, но тоже новый. Очевидно, один из рабочих сотовых Роудса.       – Спасибо, я... я позвоню, да, позвоню.       Последнее, что он хотел в данный момент, это выслушивать нравоучения Обадайи, который был уделил им большую часть их разговора, лишь в самом начале посочувствовав Тони о его нынешнем положении, прежде чем перейти к делу. Друг отца всегда отличался прагматическим подходом ко всему, что существовало в этой жизни. Он даже в бассейн ходил с включенным телефоном, и, может быть, кому-то он и казался бесчувственным сукиным сыном, но Тони был из тех, кто понимал натуру этого человека. Как-никак, на Обадайи держалась вся компания, он был фигурой, кто заменил Тони отца, терпел все его выходки и устранял последствия, которых было довольно много, от разбитых машин до попавших в сеть компрометирующих фотографий. Но душевность не была его коньком.       Тони любил Обадайю. По-своему любил. Но Пеппер... Позвонить ей сначала казалось жизненно важным в данный момент.       – Я буду поблизости, – оповестил его друг, прежде чем выйти из палаты, оставив Тони наедине с телефоном и с тонной собственных мыслей.