Битое стекло

Чух-чух… Его мерно качало из стороны в сторону, только вот стучали колёса как-то чересчур громко для его отдающей стеклянным звоном башки… Стек… лянным?! Горшок выпучился… Стекло?! Да, вот оно, ё-моё! Стекло — треснувшее и рассыпавшееся кучей неровных осколков. В руке тоже неровный осколок — не розочка уже, а отломленный стебелёк. Мишка даже и сам уже не понимал, откуда тот взялся и почему, бл*дь, вокруг него стекла битые, ветер замогильно задувает, почти волком воя, а градус в тамбуре близится к нулю… Что-то ужасно неправильное было во всём этом. Медленно, как в дурном сне, перевёл взгляд — напротив по стеночке сползал Андрюха, заливая всё кровью. Мысли отчаянно путались. Горшенёв тупо пялился на эту жуткую картину, а сознание никак не могло совместить все детали треснувшего в башке витража. Только одно не подвергалось сомнению. Это было неправильно. Княже не шёл красный цвет, а он сейчас им был очень сильно окрашен. Андрей не должен так сильно бледнеть, не малевались они ж… в поезде? Да, поезд, почти дом родной для неугомонных путников. Только вот мчали его колёса куда-то не туда. Миха сглотнул вязкую, словно цемент, слюну. Мысли вертелись медленно-медленно, но всё же Горшенёв осознал, что Андрюха не должен истекать кровью. Надо позвать кого-то… Но ноги будто приросли, словно он превратился в того пенька легендарного. Одна головенка осталась — и та варила как-то со свистом и натугой. Он вообще ничего не понимал, что, бл*дь, тут произошло. Только вот совсем не легкий страх льдом постепенно сковывал его. К счастью, откуда-то возник Яха. А потом и другие ребята налетели — время, словно смазалось, Горшенёв не поспевал за его ходом. Словно все вокруг жили в привычном ритме, а он в слоу-мо, и отчаянно не догонял, что тут, нах, происходит! Шум и гул в ушах стали нестерпимыми, в глазах всё мельтешило, рассыпаясь в кровавую крошку. С огромным трудом он урывками собирал картинку реальности, но та была настолько ускользающей и страшной, что крошево стеклянное было предпочтительнее. Кто-то выхватил осколок из его оцепеневших рук и швырнул в яростно дышащий ледяным ветром зияющий проем окна. Туда же полетели и ещё какие-то покрытые чем-то тёмно-красным стекляшки. Все суетились, бегали, толпились, отборным матом ругались проводницы… Вновь, вязко сглотнув, Миха постарался сфокусироваться на знакомых рожах… Ему это удалось не сразу. Ну вот, Леонтьев тоже встал столбом, сбледнув от вида крови. — Сашка, не стой, бл*дь! — орал отчего-то их вечно невозмутимый Шурка Балунов, пытаясь зажать собственной рукой… рану? У Андрея?! Колесики в башке никак не желали проворачиваться. — Сделай уже что-нибудь, ветеринар недоученный, с*ка! — Так это же… — Лось очумело моргнул. — Не кабан какой… — Пох*й! Кровь у всех одинаково хлещет! Давай, Сань, бл*дь, соберись! Нам до станции надо дотянуть! — кажется, теперь по-настоящему паниковал Шурка. Мишка пару раз лупанул ресницами. Его пугал всеобщий нервяк и тем более вечно расслабонистый Балунов, что, кажется, готов теперь был реветь от отчаяния. — Андрюха, — это Балу уже орал странно тихому Князю. Тот не стонал, не кричал. Кажется, едва ли тоже осознавал происходящее. — Не спи! Не отключайся, блин, потерпи, на меня смотри. На меня! — другой рукой Шурка потряс его за выступающую щеку, а потом вдруг впился бешеным взглядом в очумело на это смотрящего Горшка, и аж весь взвился, крикнув куда-то в сторону: — Яшка! Убери отсюда этого идиота! — Мих, пойдем, в купе, надо, Мих, — потянул его за рукав Цвиркунов, приговаривая дрожащим голосом. — Давай, ну же! Но Мишка упёрся и вцепился в ручку двери, отчаянно препятствуя выталкиванию себя из тамбура. Башка трещала по швам, готовая рассыпаться в дребезги, но одно в ней билось сильнее прочих оскольчатых, ранящих мыслей: он не мог уйти — должен быть здесь. Андрею плохо, он ему нужен. Правда, как и чем помочь — не соображал. Мутным расплывающимся взглядом наблюдал, как Реник, переборов, видимо, себя, неловко пытался зажать Андрюхину безвольную руку своей футболкой, сделав из неё закрутку. Однако светлая ткань быстро пропитывалась почти чёрной кровью. Тогда Леонтьев, чего-то покумекав, решил прижать локоть к плечу, но, как показалось одурелому Горшку, особого проку это не возымело. Рядом, чуть ли не подскакивая, пытался докричаться до непривычно тихого Андрея Балу, которому вдруг стало резко всё равно на всё ещё застывшего соляным столбом тут Михи. Яшке так и не удалось его вытолкать. Потому Мишка молча смотрел, а в набухающей, словно некогда светлая футболка Лося, голове перестукивало под ритм поезда «живи-живи-живи». А Княже, его Княже, тем временем, уже успел закрыть глаза, которые всё это время до морозца пугали Горшка своей холодной светлостью и расфокусированностью. И больше не открывал, как бы не старались добудиться его оба Санька. Наконец, поезд притормозил. В тамбур, задвинув мешавшегося Горшенёва в угол, ворвались, принеся с собой ещё больше свежего холода, врачи. Но сил обрадоваться не было — лица друзей-товарищей были немногим краше бледно-поганочного Князевского… А это значило, что дело плохо. Андрею воткнули капельницу, уже профессионально пережали руку, замотали в тёплое одеяло и спешно унесли. Мишка тоже хотел было сойти за ними следом, но теперь уже в него вцепились сразу и Яков, и Балу, и даже Реник. Втроём они всё же дотолкали его до купе, а, кто поехал с Князем, он и не увидел. Друзья яростно шикали на него, переглядываясь меж собой, со страшным видом. Через какое время они доехали до Иркутска — Миша и не понял. Голова болела, всё тело было странно-безвольным, если бы не парни — вообще бы из этого вагона проклятого не вышел. И отвезли их всех не в больницу к Андрюхе — Балу мельком сказал, что Гордеев поехал, да и та — в Ангарске (зачем тогда в Иркутск поехали?! Словно они Горшка увезти решили — подальше. Но зачем?), не в отель, а в милицию. Где их и начали по свежим следам расспрашивать о происшествии. Миха же так и не смог ничего сказать, туман в голове не хотел проясняться. Но вытрясти из головы мерзкое чувство, что за ним скрывалось нечто страшное, он не мог. — Пьяный был, — почему-то нервно покосившись на него, отчитывался Балу. — С мужиком каким-то поспорил, на кураже решил доказать, вот и грохнул стекло. Мы уж потом прибежали, на шум. Вон, Миха его нашёл, до сих пор в шоке. Мишка и рад был бы сказать, что не в шоке, просто ни хрена не помнит вообще, да язык не слушался. Совсем. Судя по чуть разгладившимся лицам его банды — те этому обстоятельству были несказанно рады. Все как один, они повторяли версию Балу. Только вот какое-то колесико у него в башке не желало вставать на рельс — что-то не складывалось. Взяв показания, их отпустили. Мишка, стыдно признаться, уже совсем не чувствовал ни рук, ни ног, да и тела вообще, так что был даже рад, что парни до отеля его всё же дотащили. Как бы не билась, беснуясь от зудящего беспокойства, мысль, что Андрей… Что с ним? Но туман в голове и слабость набирали обороты, словно разгоняющийся поезд. В результате, сраженный этим, почти мгновенно вырубился, стоило только Сашкам сгрузить его на постель в номере.

***

Пробуждение было тяжелым: голова болела, отчаянно хотелось блевать, руки-ноги тряслись, будто он турбулентность проходил, во рту и носу будто песком Сахары какой засыпано. В номере было сумрачно. В кресле, скукожившись, сидел Шурик. Он курил, не замечая, что пепел падает прямо на стол. Судя по количеству окурков, валяющихся рядом, делал он это давно. Приглядевшись, Миха сумел различить необыкновенную бледность и трясущиеся руки друга. Более детальному изучению мешали светлые, всклокоченные патлы, что закрывали большую часть лица. Но этого и не требовалось. На душе заворочалось что-то тяжелое, нехорошее. Беспокойство холодной волной разлилось по венам. Если уж Сашка себя так ведёт… — Шур, — позвал-промычал. — Чё? Балу, дернувшись, как от удара, медленно перевёл на него взгляд. Вот тогда-то Мишке совсем стало нехорошо — в глазах у басиста плескался мрак и горе. — Ну, чё? — с нажимом повторил он. И вдруг, вспомнив поезд, резко попытался сесть. — Андрей как? Сесть не удавалось, но это было и неважно, важнее было услышать, что Андрюха в порядке… Всё-таки крови там было слишком много… Но и его Княже не худосочная девица. — Мих, — Балу неожиданно запнулся, протянул было руки чтоб спрятать снова лицо, но волевым усилием передумал — глядя прямо. — Мих, — простонал словно, — Андрей… Бл*дь… Сашка снова замолчал, притупившись к зажатой в кончиках пальцах тлеющей сигарете. А у Мишки перехватило горло, и всё внутри заледенело от страшного предчувствия. И всё равно Горшок не ожидал, что следом на него обрушится: — Он умер, — резко и отрывисто хлестнул по ушам сдавленный голос Балунова. — Нет больше Андрюхи… Вся комната поплыла у Мишки перед глазами. Воздуха стало не хватать критически, сердце в рёбрах явно решило выйти нах. Князь не мог… Не мог! Так не должно было быть! Не с ним! Не так! Не от какого-то дурацкого окна! Внутри же с дребезжащим треском рушилось всё мироустройство… Одним из столпов которого был непримиримый и аксиомный факт, что это Горшок должен был помереть молодым… Так сказать, на кураже шагнуть в вечность, обессмертившись… А вовсе не Андрей… Тот… Тому… Ему в этом недоплане на жизнь Мишки всегда отводилась роль безутешного друга, который затем до самой глубокой-старости будет нести их философию в массы. Который остепенится, детишек заведёт… На ЗОЖ сядет, да будет до последнего кабанчиком по концертам скакать, пока Мишка будет бока в гробу отлёживать… А тут… Какого хрена, дамочка судьба, ты там ничего, с*чка, не попутала?! Нет, бл*дь. Горшок отказывался в это верить. Это не реально. Андрей не мог… Это злая шутка, за которую Сашка ща схлопочет… Нет… Ну, в самом деле! В поезде стекло — калёное, молоток специальный аварийный есть… Чё, Княже что ли тиранозавр какой, чтоб его кулаком пробить?! Да и, бл*дь, расх*ячил он запястье, а вовсе не кулак! Только вот чем больше наматывал Миха себе нервы на кулак, тем сильнее убеждался… Нет, Шурка бы таким шутить не стал. Никогда. Сколько бы сильно его проучить не хотел, а до этого бы не опустился б… Знал же всегда, кто для него Андро… был. Он старался не слушать монотонные и слишком сухие слова Балу — о том, что кровопотеря была слишком большой, что вовремя не зажали или зажали, но не так, что скорые не укомплектованы запасом крови… И что при повреждении вен может произойти всасывание воздуха в кровь, которое затем попадает в сердце… И всё, уноси готовенького. Некстати, вспомнились съёмки «Мести Гарри»… Мы все покойники, ты тоже будешь труп… Именно такое чувство сейчас обуяло его, потому что неимоверно хотелось взять и тихонечко помереть, желательно склонив головёнку к его Княже на недвижное плечо… Лишь бы не слушать, что его Андрюшу только довезли до больницы, где он и умер, не приходя в сознание. И что причину озвучат после вскрытия. Всё это было неважно. Важно было только то, что Андрея больше нет. И не будет. — Ушёл, — прохрипел он, повторяя уже рыча: — Уйди нах*р! — Миш, — Сашка отчего-то не решался оставить его одного. — Уйди, пожалуйста, — едва сумел выдавить из себя. После чего Балу, поколебавшись, всё же послушался и, тяжело ступая, вышел за дверь. Блевать захотелось ещё сильнее. Кое-как добравшись до ванной, он, кажется, почти выблевал себе желудок… Что, впрочем, не заглушило боль внутри. Подняв затуманенную голову, уставился на собственную опухшую рожу в отражении небольшого зеркала. Стекло… Один, теперь всегда один… Невесть откуда взялись силы. Кулак с размаху точно вошёл в зеркало, брызнувшее сверкающими каплями и пошедшее трещинками. По сравнению с тем, во что превратилась его жизнь — херня. Потом Миха вдруг словно наяву увидел, как он… Бутылкой в вагоне бьет стекло. Не Андрюха — он. «Нет! — истерично мелькнула мысль в подсознании. — Нет!» Но бессердечная с*ка-память услужливо стала восполнять картину — вот Андрей пытается его остановить, отнять розочку, а он — дурак — машет руками во все стороны. Вот Княже валко отшатывается, пытаясь зажать рану на руке. Рану. На руке. С брызнувшим ручейком крови. От его, Мишкиной, розочки… Особенно ему в этот момент запоминаются глаза. Удивление. Синева распахнута так, словно что-то внутри готово упорхнуть. Кажется, Андрюха до последнего не верил, что он способен причинить ему серьёзный вред. Вокруг раздавался вой — Миха не сообразил сразу, что это он воет. Раненным зверем метался по номеру, спотыкаясь, падая, пытаясь уйти от страшной правды — он убил лучшего друга. Но истина настигала, вцеплялась когтями, вырывала с клочьями остатки нервов и разума. После первого зеркала в ванной последовало зеркало в шкафу, ваза, лампа… Он уже не обращал внимание, на собственные окровавленные ноги и руки. Пока не грохнулся, обессилев, на пол. Рядом с крупным осколком. «Вот выход», — подумал невольно, берясь за кусок стекла. В этот момент дико стучащее сердце кольнуло особенно болезненно. Всё тело прошила дрожь, затем внутри надорвались сердечные струн, и он испустил последний вздох. Стало вдруг невыносимо легко, словно оковы тела спали. Осколок же всё также лежал у него в окровавленной ладони на нём сначала истаяла запотевшая дымка дыхания, а затем что-то, мелькнувшее в стекле, привлекло его внимание. Вгляделся — там отражался… тамбур вагона и Андрей… в крови, сползающий по стене. Всем существом потянувшись к нему, Мишка вдруг обнаружил, что проваливается куда-то, словно в пропасть летит в проклятый нереальный тамбур…

***

Нельзя было оставлять Горшка одного. Теперь Балу это знал, но все мы крепки задним умом. Тогда же Шурик полагал, что Мишке надо немного побыть одному… Свыкнуться хоть чуть-чуть. К тому же он ведь тогда недалеко ушёл, да, бл*дь?! Соседний номер, где парни квасили за упокой, не подозревая, что скоро придётся удвоить дозу… И что так, слово-за слово, а накидался Сашка быстро. Может, потому что кусок в этот проклятый день в горло не лез. Только беленькая. Вот и допились. Не сразу сообразили, что дьявольские звуки от номера Мишки исходят… А когда ворвались — было уже поздно. Тот погромил в номере все стёкла, а затем умер. Как сказали потом врачи — от инфаркта… Но Балу, возможно, сошёл с ума, но ему показалось, что друга у него забрали именно зеркала…