***
— Рановато ты сегодня, товарищ Михаил, — крикнула Василиса, размахивая руками по сторонам. — Выспался уже. Женщина подозрительно на него зыркнула, убивая взглядом. Видимо, подумала, что он с Сашей спал. Она даже не представляет себе, что её любимчик вытворял вчера. Она-то думает, что он святой, не меньше. — Ты смотри мне, товарищ. — Помилуйте, Василиса. Разве я достоин безосновательных обвинений? Василиса хмуро оглядела его. Миша подумал, что она бы охотно прогнала его из деревни, не будь у неё здравого смысла. Но это была Василиса Калинина, умнейшая женщина, которую Миша когда-либо знал. — Зыркаешь ты на него, как на мясо. Волк ты, товарищ Михаил. Знаю я таких, полно видела. Миша устало вздыхает, присаживаясь на порог её дома. Придумать себе оправдание он не может, тяжело что-то сказать глубоко верующему человеку со своей убеждённой правдой. Юру Татищева он уже убедить бы ни за что не смог, да и не пытался. А Василису можно было взять логикой. Ну вот зачем Мише Саша? Какая он добыча? Кожа да кости. Миша бы лучше съел саму женщину, ну или того врача. А Саша другой. От него прока мало, зато сколько всего познать можно. И поцелуи в лесу, и литературу. Но описывать это всё женщине Мише совсем не хотелось. Не хотелось и убеждать её в том, что не имеет он корыстных мыслей насчёт её любимчика. Миша в него влюблён. — Это я его добыча, — в конце концов, отвечает ей Московский. — Ишь какой, — фыркает Василиса. Она что-то прикрикивает девушкам, бегающим вокруг. На Мишу они внимания не обращают, тихо пробегают, куда им надо. — Обманывай его, обманывай себя — мне всё равно. Но если ты подведёшь Сашу, я тебя с того света достану. Миша обещать ничего не хочет, знает, что война — дело страшное и непредсказуемое. Вдруг что случится, и нужно будет Сашу отпускать. А Миша точно знает, что если отпустит его, то разобьёт ему сердце. Своё он уже разбил, оно не так ценно. Василиса хмурится от его молчания. Миша надеется, что она сама всё понимает без разъяснений. — Лучше бы ты проявил холодность разума. Тяните друг друга на дно своими прихотями. Ему не о тебе нужно беспокоиться, а о себе и детях, — ворчит Василиса, снова отворачиваясь, чтобы прикрикнуть на девушек. — Знаю. — Раз знаешь, то почему не остановился? — Не знаю. Василиса громко фыркает, почти лает смехом. Вид у неё грозный, но смотрит на Мишу без злости. Понимает. — Нашёлся на мою голову. Откуда ты только такой родом? — Из Москвы. — Чёрт бы побрал эту Москву, — шипит женщина, словно ей сыпят соль на рану. — А Саше понравится. — Понравится, если доживёт. Убьёшь его в лесу, и будет он на том свете плакать, что всё потерял, — Василиса усмехнулась, глядя на удивлённое лицо Миши. — Думал, не знаю я? Она громко смеётся, а девушка, бегущая с большой корзиной вещей, едва не падает от этого звука. — Я знаю всё, что происходит в моей деревне, товарищ Михаил. Я же сказала, что буду присматривать за вами. — Лучше бы делами занимались, — бурчит себе под нос Миша. До чего проворная лиса! Всё знает о всех. — А что у этого врача с Татищевым, не знаете? — переводит Миша тему, стоит Василисе замолкнуть. — Это тот, который тебя пришиб? Миша закатывает глаза от таких слов. Не было ли лучшей ассоциации? — Друзья они старые, как я поняла по рассказам врача. Константин его долго не видел, а солдат твой, видно, забыл друга своего. Вот они и встретились. Не только несчастия ты умеешь приносить, товарищ Михаил. — Долго же вы понимали, Василиса. Василиса пропустила язвительное замечание Миши мимо ушей. Какая-то из девушек снова оплошала, поэтому Василиса снова прикрикнула на неё. — Отпустили бы вы их на волю, — задумчиво произнёс Миша. Василиса устало вздохнула и опустилась рядом. Миша сразу почувствовал тепло и комфорт, стоило женщине сесть рядом. Такое чувство он испытывал всякий раз, когда Коля с Димой были рядом. Казалось, что в эти моменты он может совершить всё, вот только потребности в этом у него не было. Хотелось растянуться на кровати, уложить собственную голову на колени Коли и слушать забавные истории Митьки. Вот и с ней было так же. Хотелось молча слушать и усмирять израненное сердце. — Где ты волю увидел, умник? — В больших городах. — А там разве свобода? Такое же рабство, — Василиса громко хмыкнула, глядя на озадаченное лицо Миши. — Чего ты так смотришь, товарищ? Разве не права я? В книгах таких, как я, описывают не иначе, как рабов. Все книги, любимые Сашей, говорят об одном: русский народ — раб. — Мы сейчас не в то время живём, когда рабов в стране больше всего. — Да разве есть разница? Не называют нас рабами, и мы сразу перестаём ими быть? Нет, дружок. Ты и я — рабы, Саша тоже. — Что в вашем понимании тогда свобода? — Власть, — легко отвечает она. Миша удивляется ещё сильнее. — Но... — Мы пляшем под дудку тех, кто решает всё за нас. Сказали воевать — воюем, сказали оплакивать — плачем. — А чего же тогда вы желаете? Женщина пожала плечами, устремляя взгляд на девушек. Её плечи тряслись от утреннего холода, поэтому она обняла себя руками. Василиса обычно выглядела непоколебимо и властно, но сейчас она сжималась, словно маленькая девочка. — Поэтому я и не отпускаю их туда, — тихо ответила она. — Там правят они, а здесь я. Себе я верю, а им нет. — А эти девушки вам верят? — Надеюсь, да. Только и всего? Надеется? Миша при первой встрече думал, что Василиса не живёт надеждой, что она в состоянии строить своё будущее сама. Но теперь, после столь долгого времени, проведённого вместе, ему казалось, что надежда — это не так уж и плохо. На войне верить не во что, поэтому нужно хотя бы надеяться. — У меня много лет назад был сын. Хорош собой, весь в отца. Но до жути мягкий. Приходил ко мне перед сном, молчаливо требовал, чтобы я его приласкала. Конечно, тогда я делала всё, что он пожелает. Молодость, чего уж тут. Она смотрит на Мишу с сожалением, будто видит на его месте другого человека, давно покинувшего её. — Мы с мужем его, как могли, обхаживали, все пожелания выполняли. А потом он вырос в пустоголового дурака, который следует за такими же трусами. Больше не приходил он за ласками перед сном, больше не просил ждать его. Приезжал изредка, да и молчал. В городе работал, как рассказывал. А там таких молчунов любят, чтобы замолчали они какое-нибудь действо. Умер быстро, как сообщили от болезни какой-то. Мы только холодное тело забрали. Несмотря на печальные слова, Василиса всё равно тепло улыбалась. — Но я его любила, и, пожалуй, сейчас тоже люблю. Хорошо хоть, что там муж мой за ним приглядит. — А что с ним случилось? — осторожно спросил Миша. — Болезнь, говорю же, — горько ответила женщина. — Думаю, врут. Не примут там нас, деревенских. Считают за скот даже сейчас. Миша хотел было воспротивиться, мол, он не принимает их как неравных. Даже наоборот, считает выше себя, потому что очень уважает Василису. Но женщина на него вовсе не смотрела, она сама себе говорила это всё. Не искала она ответа. — И дочь у меня была. Умерла после родов, такая маленькая, совсем едва человечек. Я её подняла на руки тогда, а она давай кричать. Тихий шёпот проникал в глубину души, ломал там всё, а потом его уносило ветром. Ветер нёс это несчастье другим, чтобы и они его познали. — Это было ещё до сына, мы тогда совсем детьми были. Неправильно у неё что-то было с сердечком, вот и... — Миша закрыл глаза, чувствуя тяжесть, приковывающую к земле. — Я ведь даже имя для неё придумала. Катенька. Мужу очень нравилось, представлял он, как будет нянчить её, любить. А она умерла. — Мне жаль. — Все умирают. И ты умрёшь, товарищ. Только Сашу сохрани, молю тебя. Одного молчуна уже уничтожили, остался у меня только Саша. Наивный и глупенький Саша, тоже приходит за советом, тоже ласки ищет. Больно на него такого смотреть. Если мы сына растили в любви, то Сашку её лишили. Миша совсем не ждал, что монолог Василисы неожиданно повернёт в эту сторону. О Саше ему совсем не хотелось думать. Миша и так каждую секунду им дышал. Он и думать перестал о том, как Саше было тяжело. Сейчас всё это казалось таким далёким и невообразимым, что Миша невольно отбросил эти мысли. А Василиса вернула его, она дала пощёчину, сильную пощёчину. Заставила вынырнуть из этой эйфории влюблённости и страсти. — Пришёл несколько дней назад и начал мне рассказывать о всех твоих достоинствах, товарищ Михаил, — Василиса громко засмеялась, и Миша почувствовал, как щёки краснеют. — «Нежный такой», «такой хороший». Чего он только не наплёл, а я уж думала, что поздно ему. Но дыра в сердце зажила, и снова стал он человеком. Сердце за Сашу билось сильнее, чем за самого себя. Миша невольно почувствовал, как по кончикам пальцев проходят разряды, как мурашки бегают по коже. Хотелось обнять Сашеньку, расцеловать, сказать, что Миша его убережёт от отца, если они вновь встретятся. — Будет он жить долго и счастливо — только на это остаётся мне уповать. И девчонки мои, чтобы тоже не страдали. С этим она встала и медленно пошла в сторону девушек. Миша так и остался сидеть у крыльца её дома. Чувствовалась только разрушающая тоска, способная разнести весь Ленинград за Сашу. Хотелось что-то делать, но чтобы Миша сделал? Пошёл бы к Саше и в очередной раз напомнил о тех страшных днях? Или, может, он бы просто сказал, что будет рядом? Саша наверняка совсем не хотел этого вспоминать, ему бы жить настоящим, где можно целоваться с Мишей до смерти в укромных уголках или с детьми резвиться. Саше бы жить дальше, а не вспоминать прошлое. Александр Невский вообще был сложным человеком, и именно его прошлое сделало его таким. Саша ужасно краснел, смущаясь, а потом в нём вдруг просыпался зверь, способный даже Мишу поставить в ступор. Будь Саша хоть немного другим, смог бы он стать подобием отца?***
Деревня уже погрузилась в вечернюю негу, когда Саша решил, что с него хватит. Нужно скорее найти Мишу. Он уложил детей спать, перебросился парой слов с Василисой и ушёл к Мише. Признать честно, всё внутри него взрывалось. Он за эти жалкие пару дней не смог привыкнуть к тому, что его ждёт. Его всего разрывало изнутри, хотелось в очередной раз попросить Мишу сказать те нелепые слова. И пусть это было ужаснейшее признание, оно было. Миша сказал эти слова. И теперь нужно было жить с осознанием того, что в Ленинград Саша вернётся другим. Не тем забитым и голодным мальчиком, не с разбитым сердцем, а с полным счастья. Саша вернётся человеком, его неполноценное прошлое исчезнет. А если повезёт, то он вернётся в Ленинград не один. Миша пойдёт с ним, если, конечно, они не поймут, что всё это было под действием войны. И на самом деле никаких прочных и долгосрочных отношений у них не получиться. Саша мечтательно засмотрелся в небо, представляя, как они с Мишей идут по Ленинграду, держась за руки. Саша обязательно отведёт его в свои любимые места, покажет весь город и пригород. Они изучат каждую улицу, наполнят даже самые уродливые ленинградские закоулки собственным счастьем. Вот ради чего Саша жил столько лет, голодал и страдал. Ради Миши. Ради звёздочки, что упала на землю. В Бога Саша не верил, но в звёзды — да. Может быть, они, наконец, решили смиловаться над ним, дать ему шанс. И послали для этого дела ему самую яркую, самую прекрасную звезду. Мишу Московского. Солдата, запятнанного кровью брата, порой робкого и пугливого. Но сердце у него было огромное, раз смог он впустить туда Сашу, полюбить его нежно, бережно. Саша ощутил, как от собственных мыслей краснеют щёки и мурашки пробегают по всему телу. Ему до жути хотелось скорее его увидеть. Подойдя к Мишиному дому, Саша заметил открытые окна. Ему стоило подойти и постучать в дверь, но он поддался ребяческому порыву. Заглянув в распахнутое окно, Саша увидел усталого и совсем разбитого Мишу. Саша тут же насторожился. Миша выглядел настолько устало, что казалось, ещё немного, и он развалится прямо за столом. Московский вяло шевелил ложкой по тарелке, изредка засовывая небольшие кусочки себе в рот. — Миша, что с тобой? — не выдержал Саша. Миша тут же подпрыгнул с места, стоило ему услышать голос рядом с собой. Саша осознал, что испугал его только сейчас. — Извини, я не хотел тебя пугать. — Саша? Что ты там делаешь? — К тебе пришёл, — виновато произнёс Саша. — Через дверь сложно было? — Миша усмехнулся, а Саша тут же покраснел. — Подожди секунду. Саша быстро добежал до двери и вошёл по-человечески. — Извини, — ещё раз произнёс он. — Да ладно, — устало ответил Миша, снова опускаясь на стул. — Что с тобой, Мишенька? Саша подошёл к нему сзади и опустил ладони на усталые плечи. Миша тут же прижался спиной к его бёдрам, чем вызвал приятное урчание у Саши. — Говорил сегодня с Василисой. Саша почувствовал, как плечи под ладонями мгновенно напряглись. Он стал мягко массировать шею Миши, чтобы тот расслабился. — И что? — Я понимаю её, и это меня печалит. Вот знаешь, когда чувствуешь человека, когда понимаешь, что он прожил, чтобы сидеть сейчас с тобой? Она нас всех понимает. Тебя, меня. Она словно мать, которую я никогда не видел. Наверное, будь у меня выбор, то я бы навсегда остался здесь. Я ей верю, верю в то, что она защитит. Но при этом я понимаю, что стоит за ней. Понимаешь? Саша понимал. Ещё как понимал. Он плакал каждый раз, стоило Василисе упомянуть своего мужа. Он рыдал от её взгляда в небо, полного надежды. Сашу скручивало в её тёплых объятиях, когда он вспоминал, что пришлось ей прочти ради того, чтобы сейчас обнимать его. — Понимаю, Мишенька. — Она сложная, и это я понял только сейчас. Почему-то раньше я совсем не думал о ней так глубоко. А сейчас не могу выкинуть её из головы. Она просила меня беречь тебя. Миша запрокинул голову, чтобы увидеть Сашу. Взгляд его был полон нежности. Сашины глаза заслезились от такой невообразимой любви, ему захотелось раствориться на месте под лучами этой звезды. — Я знаю, — тихо ответил Саша. — Я напоминаю ей её сына. — И тебе от этого больно? — Больно, — согласился Саша. — Я не знаю, кем он был и каким он был. Но... просто чувствую, что занимаю чужое место. Миша мягко улыбнулся, вытягивая руку вверх, чтобы притянуть Сашу к себе за шею. Саша охотно подчинился, позволил чужим губам мягко пройтись по собственным. Миша целовал мягко и невинно, он жалел и сочувствовал. И всё это было в одном только поцелуе. — Если бы он был жив, то она бы любила тебя так же, — прошептал Миша Саше в губы. — Ты так думаешь? — Знаю. — Но почему?... — Потому что это ты, — улыбаясь, ответил Миша. Он встал со стула и положил руки на Сашины плечи. — Мягкий и ранимый Саша. Весёлый и грустный. Заботливый и всегда помнящий о том, что кому нравится. Даже косички умеешь девочкам заплетать, — Миша мягко улыбнулся, протягивая ладонь, чтобы заправить прядку Саше за ухо. — Даже волосы мягкие, словно море вечером. И глаза добрые, хотя очки твои мне совсем не нравятся. Миша аккуратно стянул с него очки, положил их на стол, а сам продолжил оглаживать взглядом Сашу. — Голос приятный, речь плавная, будто ветерок. Миша медленно наклонился к его шее, прикоснувшись к ней губами. — Кожа мягкая, так и хочется укусить, чтобы попробовать на вкус. В подтверждение своих слов Миша так и сделал. Саша легонько вздрогнул от укуса. Саша пылал, его сердце стучало так громко, что было понятнее любых слов. — Пальцы красивые. Думаю, что они были всё время испачканы в чернилах, — Миша хмыкает, а руки его гладят Сашины ладони. — Ты прав, — хрипло отвечает Саша. — Поэтому как тебя можно не любить? Как можно делать вид, что ты просто пустое место? Ты, Саша, больше, чем любой из нас. Ты свет, нетронутый тьмой. Кто тебя охранял? Боги или кто-то другой? Саша совсем так не считает, поэтому резко вертит головой, отказываясь от всех слов Миши. — Не думаешь так? — спокойно спрашивает Миша. — А мне всё равно. Миша целует его ладонь, ласковыми движениями поглаживая костяшки пальцев. — Прекрати, Миш... — И пьёшь ты очаровательно. Потом сиди в лесу и думай, действительно ли это тот Саша? — Что? Саша сам не понимает, когда Мишины слова становятся насмешкой, когда его губы перемещаются на подбородок. — Прижал меня к дереву, пока Татищев со своим дружком о жизни болтали, и давай расцеловывать. Я уже думал звать на помощь, чтобы меня спасли от тебя, так сильно пригвоздил меня к себе. Сначала отвёл вглубь леса, сел ко мне на колени и прилип. Пришлось насильно тебя уводить. А там мы, Сашенька, встретили моего бывшего подчинённого и врача. Мы с тобой проявили настоящую стойкость характера и не испустили пару сотен стонов на всю округу. Саша настолько был потрясён, что казалось, его глаза выпадут из орбит. Миша с каждым словом проливал свет на события прошлой ночи, на развратные вещи, которые Саша вдруг решил сотворить под действием настойки. — Что? Ч-что ты такое говоришь? — судорожно зашептал Саша. — Хочешь, покажу, что ты делал? — Миша приложил его руку к своему рту и стал облизывать ладонь Саши. Саша тут же зашипел, постарался оторвать руку от чужого рта. Он едва мог такое вынести. А Миша продолжал свои издевательства. Он облизывал его пальцы, целовал ладонь. — Прекрати, пожалуйста. — А я ничего сказать тебе не мог, — шепнул Миша ему на ухо. — За несколько метров от нас были люди. Саша ужасно покраснел от этой картины, ему захотелось упасть в тот колодец, что был рядом с его домом. — А потом ты вдруг решил, что таких издевательств тебе мало... Миша схватил его за руки и прижал к стене, Саша подавился воздухом от возмущения. Пусть он делал всё возможное, чтобы эта пытка скорее закончилась, в глубине души ему хотелось это повторить. — Прижал меня к дереву и стал кусать за шею, — Миша отодвинул воротник, и Саша увидел россыпь укусов по ключицам. — Это совсем не по канонам романтической литературы, Сашенька. Миша так громко цыкал, что Саша почувствовал — ещё немного, и он точно свалится в обморок от смущения. Ему было ужасно стыдно за своё развязное поведение. А если ещё и включать тот факт, что рядом были люди, то Саше грозила преждевременная седина. — Но ничего, — Миша хитро улыбнулся. — Я придумал, как тебя обыграть. — Ч-что?... Саша не успел втянуть воздух, как Миша стянул с него рубашку. Невский задохнулся, когда к губам припали чужие. Миша целовался, как вчера Саша. Он бренчал по струнам резко, быстро и страстно. Он кусал Сашины губы, сплетал их языки. А попутно с этим Миша гладил спину Саши, касался живота и рук, сжимал плечи. Он изводил его. Только в сотню раз хуже. — Прекрати... — выдохнул Саша, разорвав поцелуи. — Прекратить? Сашенька, вчера ты хотел совсем другого. — Я... Миша хитро приподнял бровь, заставив Сашин рот наполнился слюнями. Он был очень хорош, с ним хотелось заняться этим развратом. Но... — Я... — Что ты, Сашенька? — Миша, так нельзя, — прошептал Саша. — Что мешает? Покажи, и я это устраню. — Мы же... — Может быть, мне сходить к Василисе за той бурдой, что она подала за стол? — Миша усмехнулся и припал к шее Саши. — Миша!... Стон вырвался сам собой, стоило Мише коснуться чувствительной зоны. Саша вовсе не хотел быть таким громким, но Миша его вынудил. Это «А» в конце получилось излишне громким, почти кричащем о том, чем они тут занимаются. — Прошу... — Чего ты хочешь, Саша? Миша, наконец, оторвался от Сашиной шеи и посмотрел ему в глаза, в серые бездонные глаза. О, они у него были великолепны. Слишком хороши, чтобы видеть в них своё отражение. Миша выглядел ничуть не лучше Саши. Такой же растрёпанный и красный, он сам смущался, но очень хотел отомстить Саше. — Скажи, и я это сделаю. Миша прислонился своим лбом к Сашиному, заставив того мгновенно потерять весь воздух. Саша горел, Саша умирал. И всё из-за него. Саше хотелось согласиться на всё, что предложит Миша. Ему хотелось утонуть в нём, отдать себя полностью. — Скажи же, Саша, — нетерпеливо пробурчал Миша, голодные глаза которого смотрели на Сашу. Слишком голодные, будто он не ел сотню лет, а теперь добрался до самой вкусной еды. Саша был его едой, он был его лакомством. — С-сделай это, — едва слышно пробормотал Саша, краснея в тот же миг. — Что? — не понял Миша. Было ли дело в том, что Саша сказал это слишком тихо, или в том, что Миша едва мог держаться на ногах, непонятно. — Сделай то, что хотел. От дрожащего голоса Миша весь покрылся мурашками. Ещё немного, и он точно сойдёт с ума. — Это то, чего ты хочешь? — Да. Миша прижал его к стене, обвивая руками талию. Саша опустил лоб на Мишино плечо и тихо выдохнул. Он это сказал. Именно это. То, чего так хотел. Даже если он пожалеет, то он сделал это с Мишей. С Мишей жалеть не о чем. — Хорошо, — выдохнул Миша. — Раз это то, чего ты хочешь... Саша смотрел на то, как Миша медленно обхватывает его лицо руками, целует в лоб, а потом внимательно рассматривает его. — Ты слишком прекрасен, — бурчит Миша. — Ты тоже, — невольно отвечает Саша. Миша смеётся, он смеётся, как ветерок, летний ветерок. Так же смеются звёзды, глядя на них сейчас. Они ликуют, что у них всё получилось. Миша нашёл Сашу, а Саша нашёл его. Московский одной рукой держит Сашу за талию, а второй гладит его спину. Губы его прижаты к соску, что вызывает в Саше мгновенный стон удовольствия. Ему хорошо, очень хорошо. Пусть даже он попадёт в ад, но будет помнить это. Хотя в Советском Союзе нет ни ада, ни рая. Это утешает. Значит, они могут согрешить. Всё ради светлого будущего. Саша откидывает голову назад, прикрывая глаза. Ему тяжело смотреть на это, сердце сразу отказывает. Миша действует медленно, неуверенно. Он внимательно следит за каждым движением Саши, за каждым его вздохом. — Хочешь такие же? — спрашивает Миша, показывая на собственные ключицы. Саша видит там россыпь фиолетово-красных засосов и укусов. Видно, вчера он никак не мог успокоиться, пока не покрыл Мишино тело своими знаками. — Хочу, — отвечает Саша, ничего не соображая. Миша кивает и делает. Он прикусывает кожу, всасывает, а потом зализывает. На коже остаются багровые засосы, которые позже проявятся фиолетовым. Саша сотню раз завтра пожалеет об этом, но будет нежно хранить воспоминания об этой ночи всю жизнь. Миша спускается ниже, он облизывает его живот, ласкает руками поясницу. Иногда возвращается к Сашиным губам, чтобы не скучали. Саша что-то шепчет, вспоминает выученные когда-то стихи и произведения, цитирует отрывки из них, чтобы успокоиться. Знали бы все эти писатели, что будут упомянуты в таком развратном действе? Могли бы они хоть на миг предположить, что Сашино тело будут ласкать чужие руки, доказывающие, что у него есть шанс. Саша бы сам себе не поверил. И сейчас не верит. Миша стягивает с него штаны, просовывая руку в нижнее бельё. Саша громко стонет от мягких поглаживаний. Московский и сам не понимает, что творит. Им действуют инстинкты и знание собственного тела, Сашино ему ещё только предстоит изучить. — Скажи, если будет плохо, — напоследок говорит Миша, прежде чем навсегда сломать прежнего Сашу. Горячий и жаждущий внимания орган Мишу тянет к себе, ему хочется сделать что-то с Сашиным возбуждением, хочется доставить удовольствие ему и себе. И он делает. Осторожно ведёт рукой вверх-вниз, вызывая у Саши сдавленный вскрик. Невский зарывается ладонями в его волосы, тянет их на себя, заставляя Мишу шипеть от боли. Эта боль приятная, отрезвляющая. Миша целует его живот, пока руки действуют сами. С корточек он опускается на колени перед Сашей, удобно устраиваясь. Саша в его руках дрожит. Кажется, что если его отпустить, то он сразу же упадёт на пол. Московский касается свободной рукой Сашиных ягодиц, проводит по ним пальцами, внимая мягкую кожу. Это приятно, это слишком приятно. Миша даже не ожидал, что всё случится именно вот так. — Я люблю тебя, — в порыве выдаёт он, хотя эта мысль быстрая и совсем необдуманная. Чтобы любить друг друга, им нужно пройти вместе больше, нужно пережить ужасы и остаться вместе. Вот такая любовь у них может быть, но никак не та, что полна молодости и резвости. Саша стонет, совсем не в силах услышать его. Он прижимается животом к Мишиной голове, опираясь на него. — Я... И ничего. Саша глотает воздух, пока его члена впервые касаются чужие губы. Он начинает дрожать сильнее, пот стекает по спине, сбиваясь только о Мишины руки, опоясывающие спину. Миша ловко обхватывает головку губами, пробуя Сашу на вкус. Солоноватый от пота член подрагивает от его действий. Саша сжимается, не в силах успокоиться. — Тише, Саша, — утешающе шепчет Миша. А Саша не слышит. Он сильнее вплетает свои пальцы в Мишины золотые волосы, оттягивает их. Саше хорошо, Саше плохо — и всё от горячих губ на собственном члене. Миша касается органа у основания, обхватывая по всей длине. Саша закрывает глаза, чувствуя только искры. Миша вбирает в рот столько, сколько может, получается не много, но Саша громко, слишком громко мычит. Он прикрывает рот рукой, кусая губы. Саша весь горит, его кожа пылает, а шея саднит от засосов. Но больше всего удовольствия приносят Мишины губы на члене. — Ты... Но Миша не слушает. Он, развратно причмокивая, двигает головой, а вместе с ней и ведёт рукой. Миша находит подходящий темп лишь после нескольких Сашиных стонов и мычаний. Саша что-то пытается сказать, а Миша мурчит ему в ответ. От вибраций голоса Сашу скручивает, раздирает изнутри, он едва не сходит с ума от ощущений. А Миша продолжает. Придерживая его за ноги, чтобы не упал, он двигает головой. Но больше всего Сашу выводят его глаза, которые он поднимает, чтобы посмотреть на Сашу снизу-вверх. Саша едва не отталкивает его от своего члена, чтобы припасть к чужим губам. Миша слишком совершенен, слишком хорош. В нём нет ничего, что могло бы Сашу оттолкнуть. В нём нет ничего плохого. Даже то, что другим кажется плохим, для Саши прекрасно. Потому что он знает Мишу, того Мишу, что стоит перед ним на коленях. И этот Миша совсем не тот, кого описывал Татищев. — Миша, я... И Миша понимает. Он замедляется, начинает мягко гладить свободной рукой все части тела, до которых может дотянуться из своего положения. Он оставляет пару поцелуев на выпирающих косточках бёдер, сжимает ладонью ягодицы. Нервы Саши натягиваются до предела, прежде чем он подходит к финалу. Миша успевает убрать рот с его члена, и только тонкая ниточка слюны растягивается от члена до его рта. Думали ли жители Помпеи, что однажды Везувий уничтожит их? Думали ли они, что это конец? А может быть, у каждого из них был свой собственный Миша, который сжёг их ранее, поэтому они не боялись лавы? И Саша теперь её не боится. Знает, что есть вещи горячее огня. Знает, что Миша — один из этих вулканов. Он сжигает точечно, но так, что не остаётся ни одной пещинки. Саша сжимается в судорогах, а затем с тяжёлым вздохом кончает. Это мучительное мычание выводит Мишу из себя окончательно, он быстро поднимается и припадает к его губам. — Ты... Саша целует его, ощущает собственный вкус и горячее дыхание. Миша тоже горит, тоже взрывается. Он едва держится на ногах. И всё это потому... потому что Саше так хорошо? От этого осознания Мишу хочется обнять очень крепко. Так, чтобы он не смог дышать, но знал, что Саша его обожает. — Миша... Но Миша не слышит. Кладёт лоб Саше на плечо, как он любит это делать всякий раз, когда чувствует себя уязвимо. Саша чувствует шеей его горячее дыхание, его судорожные движения рук и удары сердца о грудную клетку. Так бились раньше церковные колокола, отчаянно и обещающе. Саша позволяет Мише прижиматься к себе, пока он стягивает его штаны. Невский старается повторить Мишины действия, и у него и правда выходит. Миша стонет громко, не стесняясь. Он хрипит Саше в ухо, позволяя касаться своего члена. Он кончает с громким «Саша» на устах, а Невский его осторожно прижимает к себе. Они оба это сделали. Преодолели черту, которую им лучше бы никогда не переходить. Но Миша и Саша в самом деле лишились рассудка. Было ли у них спасение из этого капкан, или они были обречены? Это вопрос истории, не подвластный никому другому на этом свете. «Просто так получилось», — сказали бы другие. «Мы к этому долго шли», — ответил бы Миша. И он был бы прав, потому что, чтобы стоять сейчас здесь, им нужно было пройти через самые грязные улицы Советского Союза. Им нужно было впитать человеческую грязь и порок, нужно было научиться у людей лучшему. И они это сделали. Вышли лучшими версиями себя из всего этого. Миша пришёл в эту деревню в крови брата, он не мог закрыть глаза, не возвращаясь к тому роковому дню. А Саша пришёл избитый жизнью, голодный и недолюбленый. Он ждал отца, а пришла смерть и война. Но выйдут они вместе, если позволит судьба.***
Свеча на столе горела едва заметно. Косте то и дело приходилось щуриться, чтобы разглядеть улыбку Юры. А он улыбался сегодня весь вечер. — Я тогда говорю ему... И снова эти разговоры о моментах из прошлого. Костя слушал каждую фразу внимательно, продолжая вытирать мокрые волосы Татищева. Ему было приятно, что Юра наконец его услышал. Ему было хорошо, когда Юрочка вернулся. Не тот угрюмый и полный ненависти, а тот, что был сейчас с ним. Улыбчивый и приятный собеседник. Юра в детстве отличался чрезмерным талантом болтать. Он мог говорить часами, обсуждая каждую тему. Ему даже не требовалась ответ, было достаточно факта того, что его слушают. А Костя был счастлив его слушать. Ему не хотелось отвечать, не хотелось думать. Было просто приятно сидеть и слушать болтовню Юры. В молчании он прожил свою жизнь, а когда пришёл Юра, то всё наладилось. А потом он снова ушёл. И настала тьма и молчание. — Катька. Когда я в последний раз тебя так называл? Что за чудное прозвище! — Юра рассмеялся, а потом поморщился от щекотки. Костя мстительно улыбнулся, будто его это прозвище задевало. Но это было не так. Косте было приятно. Юра весело вздохнул и прижался головой к торсу Кости, смахивая мокрые пряди чёрных волос. — Тебе не кажется, что всё стало вдруг хорошо? Просто так. Иногда я думаю, что уже никогда не смогу жить нормально, но вот... мы живём же. Костя не отвечает. Он совсем не согласен. Их нормальное общение длится несколько дней от силы. Всё то время, что Юра провёл в деревне, было полно ужасных моментов. А самое ужасно — это видеть Юрино саморазрушение. — Просто вдруг всё стало тихо и я подумал, что это подозрительно. — Нет, Юрочка, совсем нет. Мы столько времени жили в хаосе, что совсем забыли про нормальную жизнь. — Думаешь? Но тогда почему в груди это предчувствие взрыва? Будто я стою на маленькой лодке посреди океана, а где-то вдали назревает шторм. — Ты просто не привык. Это нормально. Я тоже первое время не мог привыкнуть, что у меня больше нет горы пациентов. Смирился с тишиной леса, когда мы пришли сюда. В прошлый раз, конечно, там была слышна возня каких-то животных. Но... — Какая разница? Это же лес! — Да, — мягко улыбнулся Костя. — В любом случае, Катька, мне на душе не спокойно. Просто зудит кожа, понимаешь? Хочется что-то делать, а не знаю, что. Ужас какой-то. — Юрочка, тебе не нужно так убиваться. Позволь себе отдохнуть, расслабиться. Такое бывает, когда пережил ужасные события. Сложно понять и перестроить себя. — А ты? Как ты себя сейчас чувствуешь? Костино сердце наполнилось теплом. Юра редко спрашивал его про самочувствие, он почти не интересовался им. А теперь спрашивал. — Хорошо. Рад, что у тебя всё хорошо. — Душа радуется, да? — весело спросил Юра. — Да, радуется. — Хотелось бы мне, чтобы ты прав был. Я-то беспокоюсь, а ты вон как вода тих. Неужели настолько тебе хорошо? — Очень. — Что на тебя так действует? Расскажи. Сказать это заветное «ты» Костя не мог. Это было слишком. Нельзя было ломать тонкую дорожку, которую он так старательно проложил. Ему нужно было быть аккуратным, чтобы сохранить Юру. А это было важно, важнее этого, пожалуй, ничего не было. — В этой деревне мне хорошо. Воздух чистый, нет шума. Да и люди здесь приятные. Василиса Ярославовна вкусно кормит, да и девушки приятные. — Так ты с девушками знакомство имеешь! Ты должен меня с ними познакомить, вдруг там ходит моя будущая жена. — Юрочка, ну брось. Василиса никогда этого не допустит. Она их бережёт как зеницу ока. — Истинной любви нет преград. Сбежим, если потребуется. Костя устало вздыхает, присаживаясь рядом. Кладёт голову Юре на плечо, закрывает глаза. Юра без колебаний принимает это. Знает, что Костя устал. — Это точно, — тихо говорит Костя. Он надеется однажды стать для Юры кем-то таким, ради кого все преграды перестанут иметь для него значения. Юра для него уже такой. Костя бы сделал всё для него. — Но всё равно я послежу за ними, вдруг моё сердце найдёт ту самую? — Найдёт, — устало говорит Костя. «Уже нашло», — хочется ему услышать от Юры. Потому что для него у Кости уже есть пара тысяч слов подобного смысла. — Тогда давай спать, Катька. — Давай, Юрочка. Утром они проснутся от тихого пения птиц и ветра. Будет хорошо от этого спокойствия, что дарит им уединённая деревня в глубинке. Василиса, сама того не зная, создала место, которое стало точкой на карте. Она взрастила его, словно дитя. И здесь было хорошо. Даже враги не доходят.