***
Когда учитель приходит в собственный деревенский дом, то дети уже сидят на его кровати в ожидании. — Где вы были? — вскрикивает Анечка, как только замечает. Девочка бросается к нему, припадая лицом к его бедру. Её рост идеально подходит, чтобы так делать. Она всячески приставала к Мише, точно также прижимаясь к его ноге. — Здесь и был, Аня, — он треплет её по незаплетённым волосам, а она довольно мурчит. Почему Ане приятно от его прикосновений, а сам Саша не ощущает такого трепета, когда касается себя? Неужели это и есть потребность в других людях? Ты никогда не сможешь сделать себе настолько приятно, как другие тебе? — Василиса Ярославовна сказала, что вас здесь не было, — пробормотал Денис, стоящий у кровати. Мальчик тряс Данилу, развалившегося на кровати Саши. Бедняга, видно, опять не выспался, раз даже то, что это кровать учителя, не стало для него преградой. — Разве? Саша задумался. Если Василиса не нашла его в собственном доме, то пошла бы искать. Саша ведь обычно не уходил. А здесь пропал на целую ночь. Саша в ужасе закрыл глаза руками, когда пришло понимания. Василиса всё поняла, поэтому и искать не стала. Как ему теперь смотреть ей в глаза? Он провёл целую ночь у другого человека, целовался, обнимался. Это было слишком хорошо для него, но для других это могло выглядеть излишне пошло. — Василиса Ярославовна что-то говорила? — Что-то про черта! — воскликнул Данила, когда тычки в бок от Данилы, наконец, разбудили его. — Какого «черта»? — Мы не знаем, — ответили все, кроме Дениса. — Она сказала: «Всё таки увёл его чёрт», — спокойно сообщил Денис. Щёки сами собой вспыхнули. Ну, теперь Саша точно не сможет смотреть ей в глаза. Если он увидит женщину, то сразу упадёт замертво от стыда. — Правда? — ахнул он. Головы детей закачались, словно они были китайскими болванчиками. Сбежать ещё не поздно, — подумалось Саше. Возьмёт детей в охапку в одну руку, Мишу схватит в другую и убежит в другую страну, лучше даже на другую планету. — А кто такой чёрт? — любопытно спросила Катя. «Михаил Московский» пришло в голову. На самом деле он больше походил на благословение, но в случае с Василисой всё по-другому. Саша тяжело вздохнул, сел на собственную кровать и стал заплетать причёски девочкам. Заболтал детей так, чтобы они забыли про чертей. А потом пошли к реке, сегодня хотелось туда сходить без Миши, чтобы остудить разум.***
К вечеру Миша принёс очень много застреленной живности, за что Василиса наградила его подозрительным взглядом. Она ожидала, что Московский сегодня принесёт самую жалкую добычу за всё время. Но мяса оказалось столько, что было решено устроить своеобразный пир. К вечеру хозяйка созвала всех жителей деревни, даже её обожаемые девушки пришли. Врач Константин Уралов и его пациент тоже удостоились чести быть приглашёнными. Косте пришлось потратить минут десять, чтобы уговорить Юру пойти. — Катя, не бегай вокруг огня, — Саша едва не вскочил с места, чтобы оттащить радостных Серёжу и Катю от огня. На плечо опустилась рука, и Саша резко развернул голову. Улыбка появилась раньше, чем сконцентрировались его глаза. Саша знал, кто стоит сзади. — Здравствуй, — прошептал Саша. — Привет. Миша сел на бревно, которое служило здесь местом для сидения. Он словно случайно погладил Сашу по спине, заставив того покрыться мурашками. — Где ты был весь день? — спросил Саша, наклонившись к уху Миши. Миша едва не отпрыгнул от такого, но Саша придержал его рукой. В их игре нет проигравших, только победители. Они просто изводят друг друга до изнеможения. Оно наступит, когда они снова запрутся в чьём-нибудь доме и набросятся друг на друга. — Хотел порадовать тебя чём-нибудь вкусным. Искать в лесу в это время года пришлось долго, зато, как сказала Василиса, получилось очень интересно и вкусно, — Миша ярко улыбнулся, глядя на то, как жители небольшой деревни устроились в ряд за своей порцией. — А ты сам уже ел? — Не-а, я просто по запаху чувствую. — И я ещё не ел. Жду, пока дети одолеют любопытство перед огнём. — Хочешь, пойду тебе возьму порцию? Саша благодарно улыбнулся, незаметно для других сжав Мишину ладонь. — Жди, учитель. Миша встал в эту нескончаемую очередь, что напомнило Саше о Ленинграде. Он помнил такие ряды вдоль длинных улиц города, голодных детей и взрослых, ворчащего отца и холод. Но сегодня было тепло, горел костёр, всюду доносились довольные крики и комплименты Василисе за её потрясающие умения готовить. А ещё был Миша. Миша, что махал всякий раз, стоило Саше глянуть на него. Он радостно улыбался, когда видел, что на него смотрят, словно изначально полагал, что Саша потеряет его среди этой толпы. Но Саша бы никогда его не потерял, только не такого яркого человека. Саша уставился на языки пламени, на которые так заворожено смотрели его дети. В этом действительно было что-то потрясающее, что-то манящее. Хотелось потрогать огонь, понять его движения и ритм потрескивания веток. Наблюдая за огнём, Саша не заметил, как ему в руки всунули тарелку и стакан с чем-то странным. — В стакане какая-то настойка из запасов Василисы. Она раздала такую почти всем, а когда за стаканом потянулся Данила, хлопнула его по рукам, — Миша рассмеялся, начиная есть. — Он расстроился? — Нет, он просто печально вздохнул и сказал, что в следующий раз получится. — Проказник. — Согласен. Но тем мне Даня нравится, он так похож на меня в детстве. Настоящий разбойник, я тоже всюду совал свои руки. И к Коле в кастрюлю с горячим супом. — Саша в ужасе сморщился, посмотрел на руки Московского и, не увидев ничего плохого, выдохнул. — Когда Дима ходил на рыбалку, я даже крючки в пальцы себе вставлял. Дурень, да и только. — Был бы ты моим учеником, я бы сбежал, — со смехом говорит Саша. — Был бы ты моим учителем, я был бы счастлив. И братья были бы счастливы, что я взялся за голову. — Они бы с радостью переложили такого ребёнка на меня. — Они всю жизнь так и мечтали сделать. Митя после очередной моей выходки обещал, что будет ловить на меня рыбу, если я не прекращу беспокоить Колю. А я знаешь, что ему отвечал? — Что? — Что на меня будет клевать лучше. Саша хватается за живот, стараясь не упасть на землю от смеха. Миша смеётся с ним, вот только уже от Сашиного смеха. — Он жутко разозлился, отправил меня самого рыбу ловить. Дал палку и листья с дерева сорвал. А я притащил ему рыбину. Саша не мог прекратить смеяться, ему становилось уже больно, но Миша продолжал. — Я увидел на берегу заснувшего рыбака и утащил у него рыбину. Видел бы ты лицо Коли и Димы, которые уже готовились отмывать меня от песка. А я им, значит, рыбу сую. Саша настолько развеселился, что залпом выпил всю ту настойку, что была в стакане. Он закашлялся, Миша постучал его по спине, пытаясь помочь. — Ну что ты, Саша, разве так можно? Сашу отпустило только после нескольких вздохов и выдохов. Он снова приступил к еде, Миша последовал его примеру. Но они раз за разом поглядывали друг на друга, глупо замирали, а потом отворачивались. Любой, кто бы обратил внимание на них, понял бы всё без подсказок. Особенно Василиса, что поглядывала на Сашу и Мишу. — Очень вкусно, — благодарит Саша. Миша кивает, довольно улыбаясь. — Правда вкусно? — издаётся Московский. — Правда. — За вкусный ужин требуется, — Миша наклонился к уху Саши, тихо прошептав, — по-це-луй. Саша судорожно завертел головой по сторонам, надеясь, что Мишины слова никто не услышал. Если и не услышали, то поняли, что что-то странное сказал Московский, раз Саша, весь красный и в то же время бледный, вертится, как сумасшедший. — Тише ты, — шикает на него учитель. — Никто не услышит, — отвечает Миша ему на ухо. Мурашки расползаются по плечам, которые вчера обласкали вниманием. Миша ловко забирает пустую тарелку из рук учителя и уходит, оставляя Сашу одного сражаться с этим жаром. Ему только и остаётся смотреть, как Миша берёт тарелки у Данилы и Дениса, как Московский им что-то отвечает, а сам поглядывает на Сашу. — Что это такое, Саша? — строго спрашивает женщина за спиной у Невского. Саша разворачивается и видит, как хмуро нависает над ним Василиса Ярославовна. — Ты что, уже с ним... — её лицо искривляется. — Нет! — Саша вскакивает, размахивая руками в сторону. — Что это тогда было? Будь приличнее, нечего пропадать по чужим домам. — Не буду, просто так получилось, — он стыдливо опускает голову. — Получилось? — хмыкает женщина. — Хорошо получилось. Сашины уши пылают от её пристального взгляда. — Когда я тебе давала благословение, я не думала, что ты сделаешь всё так скоро. Саша неопределённо пожал плечами, пытаясь скрыть заметное смущение. Перед Василисой он уже открывал сердце, но каждый новый раз давался ему с не меньшими тяжестями. — Так получилось. — Ну что ты заладил! — Не пугайте его своими угрозами, Василиса, — рядом с Сашей встал Миша. — Угрозы адресованы здесь только тебе, Московский, — прошипела она. — Не бойтесь, я вас не подведу, — он положил руку на сердце и немного наклонился вперёд. — Не нужны мне твои клятвы. — Тогда поверьте, — Миша легко улыбнулся, будто совсем не испытывал напряжения. — Буду следить, — бросила она и ушла. Миша незаметно для других погладил Сашу по спине, успокаивая его. Посадил на бревно и сам сел рядом. — Ну и женщина. Ну даёт. — Я уже подумал, что умру прямо здесь. Она всё поняла, Миша, — Саша в панике взглянул на Мишу. — Да ладно тебе, ничего страшного. Какая ей разница? Главное, чтобы всё было хорошо. — Она знает, что... Миша зажал ему рукой рот, чтобы лишнего не сболтнул на всю деревню. — Тише, Сашенька, — прошептал Миша. — Успокойся. Вот, — он протянул свой стакан с настойкой, — выпей. Саша выпил всё содержимое стакана залпом, а затем снова закашлялся. — Идём куда-нибудь? — Пойдём.***
— Юр, как ты себя чувствуешь? — заботливо спросил Костя, войдя в комнату Татищева. Им нужно было уже идти на ужин. — Скверно что-то. — Рана опять ноет? Юра покачал головой. — Голова болит? — Нет. — А что тогда? — Грустно как-то, — Юра задумчиво провёл рукой по стене. — От чего? — Друзья приснились, — пусто ответил Татищев. Костя замер. Его сердце участило стук, а руки вдруг вспотели. На ум сразу пришёл учитель, который обычно был склонен к избеганию проблем. Но в тот день он пришёл к Косте, пришёл за помощью. Может, этот разговор был нужен не только Александру, но и ему? — И что там было? — Как обычно, развлекались. Всё было как после каждого боя. Мы сначала оплакивали погибших, а потом пили за будущее. Слушали речи Московского, его брата, ну и сами что-то говорили. — Разве не хорошо, что такой сон был? — Хорошо, — согласился Юра. — Только они в этот раз молчали. В моём сне говорить смогли только мы с Московским. Юра сел на кровать и похлопал на место рядом с собой. Костя немедленно сел. — Я пришёл туда, радостно помахал ребятам, пожал руки, а они только улыбались. Причём во весь рот, будто нет ничего прекраснее, чем наши вечера. И я был счастлив, мы не похоронили во сне никого. Мы вспоминали что-то, болтали, а ребята просто кивали. Костя внимательно его слушал, подбирая нужные слова. Ему было тяжело за Юру, хотелось помочь ему, но Костя не знал чем. Юра медленно гнил изнутри, обвинял во всех своих проблемах Московского, которого уже так сильно полюбили дети. Татищев ошибался на его счёт. Юре нельзя быть ребёнком, как в детстве. Пришла пора расти дальше. Нельзя было оставаться тем самым мальчиком, который верит власти. Нельзя. Нужно было снимать пелену наивности. — Юра, — Костя мягко взял его за руку, поглаживая по выступающим венам на тыльной стороне ладони. — М? — На их месте я был бы счастлив, что ты выжил. — Но... — Послушай, Юрочка. Пожалуйста, послушай. Я уже не могу смотреть на то, как ты мучаешься! Юре сложно было думать о том, чего бы хотели его друзья. Какая разница, если они уже умерли? Тела их лежат холодные и обескровленные. Какая разница, в самом деле? Татищеву бы узнать, как жить дальше. Как просыпаться не от снов, где всё плохо или слишком хорошо. Ему бы видеть будущее впереди и чёткую дорогу из этого дерьма. Вот, что было ему нужно, а не какие-то слова о том, что будь Костя на их месте, он был бы за него счастлив. Юре не хотелось хоронить ещё и его. Костя — всё, что у него осталось. Юра сначала помялся, но затем кивнул. Пусть скажет ещё сотни слов о том, как ему жаль. Но они не помогут залечить открытую рану. Быстрое течение реки не перекроешь листами бумаги с обещаниями. — Юр, я давно хотел это сказать. Я честно пытаюсь понять тебя, пытаюсь достучаться до того Юры, который мне так дорог. Но твой взор закрыла бесконечная тьма. Прошу, послушай, — Костя сжал его ладонь сильно-сильно. — Ты — мой друг. Я был в Ленинграде и жил тобой. Я был в Москве и всё время представлял, чтобы ты сказал, увидь то или иное здание. Юра, я ужасно скучал без тебя. И когда нашёл, то поверить не мог своему счастью. Костя замер, глядя на то, как Юра наклоняется головой к коленям и закрывает глаза руками. Его сгорбленная спина несла на себе столько боли, что Костя почувствовал её по прикосновению руки. — И я хочу понять, хочу помочь. Но, пожалуйста, пойми и ты наше положение. Не отталкивай меня, не трать драгоценное время на то, чтобы вспомнить сто и одну причину того, какой у тебя плохой командир. Михаил Московский не плохой. О нём здесь говорят только хорошее. Он очень помогает моему знакомому, дети просто обожают его, а Василиса признаёт его как своего. Юру бьёт мелкая дрожь от Костиных слов, ему хочется протестовать, хочется кричать, что и он попался на его крючок. — Пожалуйста, Юр, пойми. Надо взрослеть, надо разбираться в ситуации основательнее. Я говорю тебе это не для того, чтобы ты пошёл и стал снова солдатом Московского. Я говорю тебе это как друг, который дни и ночи не спит, а думает о том, как бы помочь тебе. Ты в детстве таким же был, помнишь? — Костя горько улыбается. — Везде ходил ради партии, участвовал, помогал. Отца моего так любил, так восхищался им. А он обычный таракан, которого не интересуют другие люди. Ему бы только денег, нескончаемых денег. А как другие жить будут, его уже не касается. — Советская власть борется с такими. — Но он и есть советская власть! Он — часть её. Его там уважали, Юра! Знаешь, сколько таких же людей я видел в своём доме. Им также наплевать на тебя и на твою семью. — Но... — Тех, кто действительно в это верит, очень мало. Только ты следуешь этому пути честно, — Костя нежно смотрит на него, восхищаясь. — Ты, Юрочка, лучше любого из них. Только ты потерялся. Ты, как и предполагалось, стал пешкой в их руках, оружием. Им всё равно на то, как долго ты проживёшь, как долго будут жить твои друзья. Власть — вот, что их интересует. Юра сжался, сильнее уткнувшись лицом в колени. Ему было тяжело слышать такое, почти больно. Будто все убеждения разрушались у него прямо перед носом. — Я слушал каждый день о том, какой твой командир плохой. И знаешь, я стал ненавидеть его. Стал ломаться вместе с тобой. А я хотел жить с тобой, а не умирать. Грубил своему другу, хотя он совершенно искренне просил у меня совета. Мне так стыдно было, что я так себя вёл. И, Юр. Может быть, всё совсем не так? Может быть, в ту ночь случилось что-то другое? Что-то более простое и понятное, нежели чем предательство Московского. Юра молчал. Его словно по голове огрели большой доской, а затем сказали, что пора идти в бой. Слова Кости казались чушь, которая и не стоила ломанного гроша. Но это был Костя. Костя говорил, что он бы хотел с ним жить, а не умирать. Костя, который был так рад его видеть, что заходил к нему каждую ночь. Юра однажды увидел, как он приходит под свет луны, как садится около кровати Юры, проверяет его дыхание и сердцебиение, как берёт его за руку и сжимает. Костя ему друг. Друг, про которого он забыл. И даже не вспомнил, если бы не судьба. — Я не прошу тебя отвечать сейчас или завтра. Или вообще хоть когда-нибудь. Просто хочу, чтобы ты понял меня. И себя. У меня больше никого нет. Только ты, Юрочка. Только ты. Костя в последний раз провёл сухими пальцами по спине Юры и убрал руку, будто верил, что может не остановиться. — Нам нужно идти. Там ужин ждёт. Василиса Ярославовна сказала, что очень вкусно. Ты же любишь мясо, — Костя слабо улыбнулся. — Люблю, — отозвался Юра. — Тогда пойдём скорее? — Костя протянул руку, напрягаясь всем телом, в надежде, что Юра его действительно услышал. Юра ещё минуту провёл в том же положении и, когда рука Кости уже почти безвольно опустилась, поднял голову к свету. Глаза Татищева были красными, а губы подрагивали. В ониксовых глазах едва горела неуверенная надежда. — Пойдём, — Юра перехватил почти опавшую руку Кости. Костино сердце вновь вернулось к жизни. Не зря он изводил себя несколько дней подряд, гуляя под дождём. Не зря он ломал и перекраивал свою неуверенность тысячи раз. Юра того стоил, даже сломанный.***
Темнота леса едва давала разглядеть что-то впереди, но Саша продолжал вести его за руку вперёд. Он не обращал внимания на тропинку под ногами, не боялся, что запнётся и упадёт. Саша вообще никуда не смотрел, кроме того, как вперёд. Миша уже сотню раз пожалел, что дал ему выпить так много стаканов настойки. Кто же знал, что Сашу унесёт с них так сильно, что он предложит уйти Мише с ужина. И если бы они просто ушли спать, то Московский бы понял. Но они идут целоваться. — Долго нам ещё? — недовольно проворчал Миша. — Надо уйти подальше, чтобы Василиса нас не нашла. — Она не найдёт и не станет искать. Она прекрасно всё понимает. Мы не дети, Саш, — Миша закатил глаза, стоило увидеть на пьяном лице Саши недовольство. — Я умру со стыда. — Не умрёшь. — Умру. — Не умрёшь, Саш. — Мне лучше знать! — сказал он учительским тоном. Мише даже показалось, что сейчас он идёт целоваться со своей учительницей русского, которая постоянно его ругала. — Как скажешь. Саша снова потащил его вглубь леса. Мише только и оставалось покорно идти за ним. Всё-таки, если посмотреть на ситуацию с другой стороны, то Миша сейчас получит, несомненно, одну из лучших вещей в жизни. Придётся, правда, это делать в тёмном лесу, а не в тёплой кровати. — Здесь, — произнёс Саша, стоило им прийти на нужное место. — Садись. — На бревно? Саша тупо кивнул, оглядываясь по сторонам, словно сюда кто-то мог зайти. — Да. — Так неудобно. Может, вернёмся? — Нет, — Саша забавно нахмурился, пьяно качая головой. — Ради тебя, хороший мой. Миша сел на лежащее дерево и стал смотреть на Сашу. Тот подошёл совсем близко, встал между разведённых ног Миши и просунул пятерню в волосы Московского. Мягко прошёлся рукой вверх-вниз, а затем почесал макушку. — Хорошо? — Ага, — Миша закрыл глаза, прислоняясь лицом к Сашиному животу. — А когда я так себе делаю, то мне всё равно, — задумчиво пробормотал он. — Потому что без любви делаешь. — Да? — Ага, — промурчал Миша, стоило Саше ещё раз пропустить сквозь пальцы его волосы. — Тогда понятно... От таких приятных действий Мишу начало клонить в сон, он облокотился на Сашу, обнимая его руками за талию. — Мне нравится, когда тебе приятно, — пробормотал Саша. — Мне тоже. Только сейчас ты странный. Саша вообще был ужасно странным под действием алкоголя. Он совсем не смущался и не краснел, говорил заученные фразы. Действовал он механически. Миша даже сначала не поверил, что это один и тот же человек. — Ты засыпаешь? — Так хорошо, что клонит в сон, — зевнув, ответил Миша. — Тогда надо начинать. — А мы не начали? Я думал, что уже почти закончили. Саша удивлённо убрал руку от его волос, хмуро глядя на Мишу, что обнимал его за талию и чуть ли не спал. — Ещё рано. — Тогда давай быстрее, я хочу спать. Саша осторожно убрал руки Миши со своей талии и сел ему на колени, заставляя того мгновенно потерять всякую тягу ко сну. Миша поражённо смотрел на спокойное лицо Саши. — Так? — Да, так. — Не слишком ли это?... — Нет. Миша неуверенно обнял его за спину, притянув к себе поближе. Саша весил мало, но его вес всё равно хорошо ощущался. Это было приятно, даже очень. Не то, что нести на своих плечах Данилу, который постоянно вертелся и забывал держаться руками за Мишину голову. — Тебе так не нравится? — Нравится, но это... слишком близко. — Тогда ещё лучше. Саша положил горячие ладони на Мишины щёки, чтобы притянуть его лицо к своему. Вблизи Миша увидел его стеклянные глаза, и ему подумалось, что, наверное, не стоило идти сюда. Нужно было уложить его в кровать и подождать до утра. Учитель коснулся губами его щеки, прижался лицом к ней и вдохнул. Сашины глаза закатились от этого вдоха, будто ему было очень приятно. — Сходишь с ума? — отшутился Миша, хотя по всему телу прошёлся электрический разряд. Саша что-то промычал в ответ и прикоснулся губами к губам. Наконец. Его движения были тягучими, плавными. Он словно медленно высасывал из Миши всякие чувства, забирая себе всё. Его руки огибали всё тело, обжигая прикосновениями Мишу. Если вчера это была нежность, до которой они, наконец, дорвались, то сегодня это было полное слияние. Саша забирал контроль у Миши, позволяя ему только касаться себя. Учитель управлял своими и чужими губами, задавая темп. Мише только оставалось всякий раз двигать шею, не позволяя Сашу увильнуть от прикосновений. Сложно описать то, что творилось между ними. Это было иррационально и совершенно необъяснимо. Как два совершенно разных человека, смогли сейчас быть такими? Как Миша мог посмотреть на очень ранимого и неуверенного учителя из Ленинграда? А как Саша смог преодолеть себя и позволить другому человеку заполнить его сердце и душу? Саша решил, что одних губ Мише мало. Он просунул пальцы в золотые волосы, что поблёскивали даже в ночи. Мягко поглаживая, он целовал Московского, заставляя того сходить с ума. — Ты мне так нравишься, — пробормотал Саша сквозь непрекращающиеся поцелуи. Миша и не слышал его откровенных слов, просто продолжал следовать заданному темпу. Водил ладонями по спине сидящего у него на коленях Саши, заправлял ему волосы за ушко, чтобы не мешались, и наслаждался. Над высокими деревьями летали птицы, что-то прикрикивая. Наверное, они были ужасно недовольны таким ночным концертом, но Миша с Сашей ничего с собой поделать не могли. Миша продержался полчаса, прежде чем усталость постепенно проникла в его тело. Он дал знать об этом Саше, но тот, казалось, его совсем не слышит. Саша продолжил нападать на его губы. — Саш, нам уже пора... И снова поцелуи. Это не имело конца, Саша просто из раза в раз нападал на его губы, не желая прекращать. Миша сотню раз проклял Василису и её чёртову настойку. — Пойдём, Саш, — отлепившись от Саши, прошипел Миша. — Но я хочу ещё, — непонимающе произнёс он и снова потянулся к Московскому. — Хватит на сегодня, я устал. — Устал? — глупо повторил Саша. Мише пришлось сдержаться, чтобы не закатить глаза от его слов. От алкоголя Саша терял весь разум и становился похожим на наивного ребёнком, который не понимает, почему нельзя продолжить играть. Вот только их игра уже давно стала совсем не детской. — Саш, — Миша устало выдохнул и прислонился своим лбом к Сашиному. — Нам нужно идти обратно. Саша неуверенно оглянул лес, в котором они провели больше получаса. Когда он, наконец, обвёл всё глазами, то вернул взгляд на Мишу. — Давай ещё пять минуток?... Невский обхватил Мишу за шею, притягивая к себе. Едва Саша только соприкоснулся с чужими губами, как его остановила ладонь. — Саш. — Пожалуйста, Миш, — умоляюще пробормотал Саша. — Если мы останемся ещё на пять минут, то не закончим никогда. — Разве это плохо? Миша внутренне взвыл. Ему завтра рано вставать, а Саше нужно думать об учениках. Тем более они под присмотром Василисы, которая точно всё поймёт, если заметит их выходящими из леса. — Саш, нужно идти. Саша расстроено вздохнул, разомкнул руки и оставил прощальный поцелуй на краешке рта Миши. Миша в ответ поцеловал его в сморщенный в недовольстве нос. — Нужно знать меру, Сашенька, — Миша пожурил его по волосам и поднялся с места. Его спина ужасно затекла, а ноги тем более. Он едва не упал, когда поднялся. Саша отсидел ему бёдра, от чего сейчас было ужасное ощущение. — Больно? — заботливо спросил Саша. Миша бы рассмеялся с его невинного тона, но сил уже не было. — Очень. — Может быть, всё-таки передохнём ещё пять минут. — Нет, Саша. Нужно идти. — Ладно, — пробормотал он под нос и пошёл следом. Миша даже удивился, как они успели зайти в такую глубь. Неужели нельзя было остаться где-нибудь рядом с выходом из леса? Обязательно нужно было так тщательно прятаться? Даже если бы Василиса их и нашла целующимися, то чтобы сделала? Они оба взрослые люди. Да, они живут у неё, но Миша тоже вносит свой вклад в жизнь деревни. А Сашу она точно не выгнала бы. Они почти вышли из леса, когда их заставили замереть голоса. Саша ничего даже не понял, пока не оказался прижат к стволу дерева с закрытым Мишиной ладонью ртом. — Здесь хорошо, — сказала первый. — Мне тоже очень нравится. Намного спокойнее, чем в Ленинграде. — Я так и не спросил ничего про Ленинград. В детстве ты часто мне рассказывал, что туда твой отец ездил. Послышался тихий смех. — У меня не много рассказов про Ленинград, Юра. Я учился и в основном всё. Просто учился, не замечая ничего другого. Бывали моменты, когда случалось пробуждение, и тогда я тосковал по тебе. Но потом снова погружался в работу. — Жаль, что ты не обращал внимания на всяческие места в городе. Рассказал бы мне про великий город Ленина, может быть, даже про дворец, который штурмовали наши. — Ты же знаешь, что как такового штурма не было. — Да знаю я, просто хочется там побывать. Думаю, это будет странно. Я, Юра Татищев, из глубины страны приеду в великий город, где столько всего решалось. — В этом и суть таких мест. Раньше они были доступны для малого количества людей, а теперь почти для всех. — Эх, Катька! Как завидую твоим глазам, такую красоту видели! Небось, и людей каких важных видел, а молчишь. Ну, что за человек? Миша выглянул из-за дерева и увидел, как Татищев перекинул руку через плечо Уралова и засмеялся. На секунду его сердце вернулось в другое место, где часто разносился мужской смех. Признаться честно, Миша дорожил и Татищевым. Он за всю свою команду умереть был готов. Хотел быть хорошим командиром для всех. И совсем не ожидал, что в конце концов всё сложится именно так. Татищев винил его в том роковом дне, он кричал и ругался, не желая слушать Мишу. И от этого было обидно, но Московский не привык опускать руки. Тем более нельзя, в его-то положении. Надо помогать местным и собирать силы на поиск старшего брата. — Этот учитель, может, тебе что-нибудь рассказал? — Мы с ним не близко общались, о чём я сейчас жалею. Он хороший человек, я и сам им восхищаюсь. Спас детей, увёл из блокадного города, оставил ради них всё. Такое должно оцениваться очень высоко, надеюсь, ему дадут орден какой-нибудь. — Дадут. Товарищ Сталин всех наградит. — Ты так уверен? — Конечно! Он праведный человек, своих не забудет. — Надеюсь, и ты получишь своё. — За чтобы мне получать награды, интересно? — За то, что ты тоже герой, Юра. Ты солдат, а это очень важно сейчас. — Я ничего не делаю в данный момент. — Потому что ты был ранен и нуждаешься в отдыхе. Солдаты ведь тоже не всё время сражаются. Перераспределения бывают, да и отдых дают. — Всё равно странно это. Не представляю, как получу награду. Да и на кой чёрт она мне? — Не знаю. Миша едва не подпрыгнул, когда, подслушивая разговор, почувствовал, что по его сухой ладони приходится что-то мокрое. Стоило посмотреть на Сашу, он заметил блестящие зрачки и пьяный взгляд. Саша, видимо, всё ещё не мог простить Мише то, что они так быстро закончили, что решил отомстить. Он облизывал его ладонь! Огибал языком костяшки пальцев, водил кончиком по линиям на Мишиной ладони. Он издевался. Да ещё и так, что выглядело это совсем невинно. От правильного учителя такого нельзя было ожидать. Миша поражённо смотрел на Сашу, который совсем не прекращал свои извращения. Продолжал лизать ладонь, пока Миша пытался подслушать чужой разговор. — Московский говорил, что ордена дадут каждому. Но сейчас я в этом сомневаюсь. Не думаю, что наш отряд даже вспомнят. Наверное, они просто отправили свободных не пойми куда и забыли. — Ну и хрен с ними, Юра. К чему расстраиваться. Вернёшься в Свердловск и напомнишь о себе, а я помогу. От Сашиных движений всё внутри потеплело, низ живота напрягся. Миша едва не рявкнул на Сашу, когда тот стал засовывать его пальцы себе в рот. Это было настолько невыносимо, что Миша даже не смог вынуть ладонь из его хватки. Саша так и продолжал свои действия, пока Миша громко дышал, прижавшись лбом к его плечу. Позже он на него накричит, наругается, но сейчас нельзя было выдавать себя. Слабое «прекрати» на ухо на Сашу совсем не подействовало. Он так и продолжал свои блядские движения. Теперь ещё и холодные руки двигались у Миши под рубашкой, касаясь кожи. — А Москва тебе понравилась? — Да, она показалась мне намного приятнее Ленинграда. Там всё просто и лаконично, думать не надо о том, куда идёшь. В Ленинграде я всё время путаюсь. Он напоминает мне тебя, — задумчиво пробормотал Костя, посмотрел на Юру. — Ты во мне путаешься? — В каком-то смысле. Просто я пытаюсь понять тебя, часто захожу в тупик. Особенно тяжело мне было, когда ты каждый день упоминал Московского. Я тогда подумал, что окончательно потерял тебя, Юрочка. Но сейчас понимаю, что такой период тяжёлый был. Надо было тебе помочь, но я не знал, как. Этот самый Московский сейчас стоял совсем рядом. Его тяжёлое дыхание горячило шею учителя, а слабые руки не могли подчиняться голове. Саша выпустил его пальцы изо рта, теперь он всячески кусал его шею, оставляя неумелые засосы. Саша сходил с ума от алкоголя, забирая Мишу с собой. — Мне жаль, что тебе пришлось такое пережить, — виновато признался Юра, чем сразу улучшил Костино настроение. Как же он был рад, что Юра, его Юра вернулся! — Ничего. Главное, что сейчас мы с тобой во всём разобрались. В какой-то момент Саша снова забрал всё в свои руки. Он ловко прижал Мишу к стволу дерева и продолжил свои действия. Миша покорно открыл ему путь к своей шее, позволив Сашиному языку облизывать чувствительную шею. — Я рад, что снова встретил тебя, Юра. — Всё к лучшему. Наверное... Татищев тяжело вздохнул, чем заглушил тихий стон Миши от особенно сильного укуса. Миша поклялся, что никогда больше алкоголь не появится в радиусе десяти километров. — Юр, мне правда очень жаль. — Знаю. Просто не знаю, что мне дальше делать. Идти снова на войну, быть в команде с другими? Или остаться здесь? — Здесь, конечно, — сразу ответил Костя. Юра рассмеялся, заглушив ещё один стон своего командира. — Хочешь здесь остаться, Катька? — Хочу. — Здесь, конечно, хорошо. Но бездействием победу не призвать. — Да разве что-то изменится? — нервно спросил Костя. Ему всегда становилось страшно от того, что Юра может ему сказать насчёт будущего. — Не знаю. Меня самого это беспокоит. — А что Московский делать будет? Ты, может, у него спросишь? Юра фыркнул, а Миша беззвучно застонал от укуса за ушком. — Ещё чего! У этого черта спрашивать буду. Миша, в общем-то, и не собирался отвечать: его рот был занят собственной рукой. И всё, что он мог — это сдерживать звуки, вылетающие откуда-то из глубины. Саша касался в таких неприличных местах, что по-хорошему бы ударить его по рукам и сказать, чтобы больше никогда такого не повторял. Но Миша уже давно упустил возможность, когда его можно было бы остановить. Оставалось только покорно терпеть все прикосновения. — Но что он делать-то сам будет? Вернётся или здесь будет? Он в последнее время с учителем сблизился. Саша замер, остановив свою пытку. — Да? — удивился Юра. — Даже за советом приходил. Видно, сошлись они. — Как бы и он от его руки не пострадал. Миша перевёл взгляд на Сашу, что внимательно вслушивался в разговор Татищева и Уралова. Невский выглядел задумчиво, казалось, что внутри этой пьяной головы идёт тщательное размышление. — Я думаю, тебе стоит поговорить с ним, Юра. Что-то в этом нечисто. — Нечист здесь только он. Мне всё ясно. Дело его, учителя твоего, пусть сам решает. Я не стану лезть и говорить про него, если тебе в тяжесть это слушать. — Нет, конечно, нет, Юра! Мне просто... — Да знаю я, — Татищев отмахнулся и развернулся в сторону деревни. Костя оглядел лес и вздохнул, развернулся и побежал за Юрой. Им предстоял долгий путь, чтобы понять друг друга. Сегодня они сделали большой шаг, но могут и быть дни, когда придётся шагать назад. Поэтому очень хотелось сохранить или увеличить прогресс. Хотя бы сегодня. Миша облегчённо вздохнул, когда они ушли. Его трясло от Сашиных действий до сих пор. Хотелось продолжить, но нельзя. — Саша, — тяжело произнёс Миша, откидывая голову назад. Если бы не дерево, на которое он опирался, то точно упал бы. — М? — Что ты делал? — вышло совсем слабо и совершенно не осуждающе. — Мне хотелось этого. Захотелось закрыть лицо руками и забыть всё, что только что было. С Сашей бесполезно говорить, пока он готов голодно набросится на него и снова повторить все те пошлости. Миша устало вздохнул, пообещав себе, что завтра наругается вдоволь. Сейчас хотелось только одного — упасть лицом в подушку и завернуть одеялом. — Ладно, идём. Саша покорно последовал за ним, ещё не зная, что завтра ему захочется вырыть себе могилу и закопаться в неё. А пока можно было наслаждаться тем, как сжимается Мишина рука в его руке, как тихо и спокойно на улице. Ну и действие настойки всё ещё влияло на восприятие всего, поэтому было хорошо.