***
Саша вздрогнул, когда ночью Миша вдруг подскочил с кровати, надевая рубашку и тормоша его за руки. Саша сонно открыл глаза и увидел полные ужаса, страха и презрения глаза. — Что происходит?... — Бегом вставай, — прокричал Миша и выбежал из дома. Рядом с Сашиным домом в этот же миг что-то громко упало и взорвалось, Миша тут же вбежал обратно. Он стал натягивать на Сашу рубашку и завязывать шнурки на ботинках, в этом действе больше не было трепета и интимности, был только животный страх. — Миша, что... — Напали, Саша! — рявкнул Миша и снова бросился из дома. Саша так и стоял бы до конца дня с открытым ртом, если бы Миша не вернулся ровно через тридцать секунд. В руках у него было ружьё, которое он наспех перезаряжал. Именно в этот момент Саша понял: вот он — конец. Миша с оружием был точно пощёчиной, чтобы Саша очнулся. Он тут же стал хватать вещи: одежду, очки и небольшие куски хлеба, которые остались со вчерашнего ужина. — Нужно бежать к Василисе! — закричал Миша, когда взрыв раздался совсем рядом. Миша потянул его за руку, но Саша всё равно увидел, что бомба упала на Мишин дом. Он содрогнулся всем телом, но устоял на ногах. Дети выбежали из соседнего дома и, едва заметив Сашу, бросились к нему. Аня плакала, Катя прижималась к Серёже, а Данила крепко сжимал руку Дениса. Миша на несколько минут оставил их, забежал в дом и взял одежду для детей. Саша едва не упал в обморок, когда снова прозвучал взрыв. — Александр Петрович, что это? — пропищал Серёжа. Саша не услышал вопроса из-за своего громкого облегчённого вздоха, когда Миша выбежал из дома с комком одежды. Он бросил Саше всё и схватил его за руку. Дети бросились за ними. — Что происходит, Миша? — кричал Саша, пока Миша тащил его в сторону окраины. Но когда дом в том направлении загорелся, резко развернулся, утаскивая их левее. Саша совсем потерялся и не смог найти дом Василисы, хотя постоянно мотал головой из стороны в сторону. Он слышал всхлипы Ани, слышал стонущих от быстрого бега детей. Но ничего сделать не мог: в руках была одежда и еда для него, Миши и детей. Пробегая между домов, они встретили помятого и нервного врача из Свердловска, он быстро шагал рядом с крыльцом другого дома. — Костя! — закричала Катя, бросившись из последних сил к нему. Врач подхватил её на руки, прижимая к себе. Серёжа обнял его за ногу, будто бы пытался спрятаться. — Где Татищев? — рявкнул Миша, открывая дверь. Он практически сорвал её с петель. Юра презрительно смотрел на него, завязывая шнурки на ботинках. — Снова ты, — прошипел он. Московский схватил его за шиворот и бросил на землю, тот вскрикнул и громко застонал от боли. — Возьми себя в руки, Татищев. Хочешь повторить то утро снова? — гадко прошипел Миша, снова хватая его за шиворот. На этот раз он поднял его и вручил в руки нож. Столовый и почти тупой нож, даже странно, что такие в деревни вообще были. — Найдёшь другое оружие — бери. И снова он вернулся к Саше, схватил его за руку, а другой крепко вцепился в ружьё. Костя подхватил на руки Катю и Аню, бросившись за Юрой, который не отставал от Московского, мальчики цеплялись за Александра Петровича. Саша вздрагивал при каждом взрыве, стёкла его очков загрязнились от пыли, что окутала деревню. Василисы и девушек не было нигде видно. Миша, словно животное, тащил их всех за собой, что-то разглядывая вдали. Он будто бы чувствовал выход. И пусть сейчас у Саши совсем не было времени, чтобы задать вопросом, откуда в нём нашлась эта холодность рассудка и сохранность, чтобы тащить их всех за собой. Он найдёт ответ позже, когда Миша станет прежним. Он привёл их к дому Василисы, когда взрывы уже перестали звучать. Их, словно крыс, собрали в одном месте, запугав звуками. Теперь пришло время ужасов и крови. Василиса облегчённо выдохнула, заметив их, несущихся к ней бегом. Она едва не рухнула от облегчения, если честно. В руках у неё появилась еще одна винтовка, которую она сразу же кинула Татищеву, за что получила благодарный кивок Московского. — Откуда они пришли? — Со стороны реки. Миша громко ругнулся, и Саше бы закрыть уши детей руками, но сил совсем не было. Он безвольной куклой держался за Мишу, готовый упасть в любой момент. — Где ближайший населённый пункт? — Пятьдесят километров к югу. Миша кивнул, сурово буравя женщину. — Сражаться или нет смысла? — задал он, наконец, самый важный вопрос. — Их много, но самолёты уже перестали стрелять, они улетели дальше, на юго-запад. Возможно, в их вооружении есть танки. Татищев громко выругался и стал расспрашивать про девушек, которым, как оказалось, Василиса приказала бежать. — Тогда нужно бежать, — отрезал Московский, и Василиса согласно кивнула. Саша удивлённо на неё посмотрел, вспоминая те ночные разговоры, где он всячески уговаривает её пойти с ними. Василиса забрала у него одежду и еду, бросив собственное оружие в слабые руки Саши. Московский пронзил её ненавидящим взглядом, словно она посмела запятнать Сашу. — Скорее! — крикнул Костя, утягивая Юру за собой. Они бросились бежать в направлении населённого пункта, о котором говорила Василиса.***
Среди тихих перешёптываний подчинённых раздались шаги. Все обернулись на Вильгельма, идущего за командиром. Немцы знали, что если их командир злится, то непременно все недовольства перепадают на брата. — Так быстро убежали? — недовольно рявкнул Берхард. — Ты же знаешь, что мы можем их догнать, — безразлично протянул Вильгельм. — Мы можем всё, брат. Потому что правда на нашей стороне и справедливость тоже. — Тогда поймай их. — Я загоню их в ловушку, Вильгельм. Я сломаю их, как ломал других. Быстрые ноги не спасут от смерти, ты же знаешь. — Быстрые ноги никого ещё не спасали от тебя, — негромко ответил Вильгельм. Стоящих рядом с ними солдат передёрнуло. Впервые, когда они узнали своего командира, то подумали, что на свете нет человека более верующего в нацистские идеи. Они молча ужасались его жестокой натуре, но стоило разглядеть чуть лучше суть его старшего брата, как страх наполнил их до такое стени, что они тряслись в присутствии Вильгельма.***
Миша не мог закрыть глаза, даже когда солнечный свет особенно сильно слепил его. Он боялся всё упустить, боялся потерять всё в один миг, как было это тогда, тем утром. Тогда он проспал начавшуюся битву, тем самым предав брата. Сейчас он не мог позволить себе подобного, поэтому бежал, подтягивая за собой Сашу, который тяжело дышал и нуждался в периодических остановках. Миша приказывал ему дышать, он умолял его дышать. Сашу он потерять не мог. Только не снова. Проходить все эти круги ада, которые забирали у него частичку себя, он просто не вынесет. Василиса бежала за ними, поэтому часть беспокойства Миши улетучилась. С ней он всегда чувствовал себя более безопасно, чем обычно. — Миша, пожалуйста, давай остановимся... Я больше не могу бежать, — повторял Саша уже в сотый раз. Он точно так же умолял его сделать передышку, но Миша не мог остановиться. Ноги сами несли Мишу в безопасное место, где он мог бы выдохнуть. А среди поля, открытого, как на ладони, ему было совсем не спокойно. — Саша, — раздражённо прикрикнул Миша, но отпустить Сашину руку не посмел. — Если мы не убежим, то нас убьют. — Я понимаю, но ведь... — Что с тобой, Саша? Где твои силы?! Как ты можешь защищать кого-то, хотя даже не в состоянии пробежать пару километров? — Миша, что ты... — Тебе пора очнуться, Саша. Мы не выберемся отсюда, если ты не переломишь себя. Миша не хотел этого говорить, но слова вылетали сами. Вся агрессия, которая копилась в нём всё утро, весь страх и ужас вылились на Сашу холодной водой. Бедный Саша замер, не веря своим глазам и ушам. — Не будь слабаком, Саша. Не будь слабаком. Не будь. Не будь. Слова отца звучали в голове эхом. Они приносили много боли, тормоша старые шрамы. Саша мог привыкнуть к тому, чтобы слышать их от отца, но то, что их произнёс Миша... Этого Саша не мог выдержать. — Соберись и беги. Василиса смотрела на него осуждающе, даже Татищев было думал вмешаться, дети прижались к бедру Саши, испуганно пряча головы. — Мы не солдаты, — неожиданно рявкнул Саша. — Мы не можем столько бежать. — Тогда сиди и жди, пока тебя пристрелит немец. Детей твоих знаешь куда заберут? — Мишины глаза сверкнули красным. Первым не выдержал Татищев. Он подбежал к Московскому и сильно врезал кулаком по скуле, так что Саша охнул и бросился к нему. Но Миша всё равно не пришёл в себя, он смотрел на Сашу взглядом, в котором смешались презрение, слабость и любовь, невероятная любовь. — Прекрати, Московский, — Юра встал перед командиром и пристально вгляделся в его глаза. — Что ты такое несёшь? Миша этого только и ждал. Вся та ярость, которая копилась в нём, вся та ненависть и презрение смешались воедино. Он смотрел на Татищева красными глазами, в который не было жалости, пощады и любви. Он ненавидел их всех. Словно зверь, Миша ловко подхватил Татищева за грудки, поднял его над землёй и, бросив на Уралова предупреждающий взгляд, прошипел. — Немцы не ушли, Татищев. А мы уйдём, если ты закроешь рот. Миша отбросил бледного Юру в сторону и взглянул на Сашу, дрожащего и испуганного. Саша его не узнавал. Разве это его Миша? Миша, в котором нет злости, Миша, в котором есть только любовь по отношению к Саше и бесконечная нежность. Московский схватил его за руку, до синяков сжав запястье. Василиса молча смотрела на то, как в испуганных глазах Саши появляются слёзы. Всё-таки Миша предал его. Но Миша больше на него не смотрел, не чувствовал, как Сашу бьёт дрожь. Теперь Московский смотрел только в глаза Василисе. — Бежим до леса, там легче будет. И они побежали. К вечеру они выдохлись, спрятались в глубине леса и молча слушали стрекотание кузнечиков. Василиса молчала, она весь путь не проронила ни слова. Всё в ней будто протестовало. Тело ещё помнило ночной взгляд звёзд, а глаза уже не помнят мужа, не помнят и уши его тела. Но вот молчаливый нежный взгляд — да. Она мучилась от вины и от беспокойства, её терзали странные чувства того, что всё наладится, хотя разум то и дело напоминал, что сейчас они в ужасно сложной ситуации. Она посмотрела на Сашу, сидящего у соседнего дерева. Он весь дрожал. Бедный Сашенька то и дело поглядывал на Московского, ожидая чего-то. Её сердце разрывала эта любовь, которая витала в воздухе рядом с ним. Он любил Московского нежно, горячо и совсем не понимал, чем заслужил такого обращения. Саше не ведома война. Он не знает её запах, не понимает отчаяния и никогда не ощущал горящей от страха плоти. Василиса говорила ему о том, что было с её мужем. Пусть первая война в жизни её мужа кончилась на бумагах, но в его сердце она длилась вечно. Она предупреждала об этом Сашу, она умоляла его не отдаваться этим чувствам сейчас. Потом, после войны, но не сейчас. — Саш, — позвала она его. Он, словно оленёнок, потерявший свою мать, обернулся на звук её голоса. Московский вздрогнул, но не отвернулся от той стороны, откуда они пришли. — Саша, милый, сядь сюда, — она похлопала на землю рядом с собой. Саша покорно опустился. Он взглянул на неё, а потом снова на спину Московского. Василиса тяжело вздохнула. Юность и наивность, которая была присуща Саше, могла быть задавлена только смертью. Ей было страшно, что совсем скоро Саша может навсегда повзрослеть и стать таким же, как они с Московским. Загнивающим, под тяжестью прожитых лет. Скованным смертями товарищей и воспоминаниями о них. Больным, словно в его теле яд, поражающий окружающих. В них ведь не было ничего хорошего: обугленная душа, разбитое сердце, мечты и надежда на то, чтобы поскорее умереть. Разве это то, чего она хотела для Саши? Нет, конечно, нет. — Приляг, Саша, поспи. Василиса не смотрела на вытянутое от напряжения тело Михаила, она смотрела на болезненный взгляд Саши. Она протянула руки и уложила Невского себе на колени. Саша покорно подчинился. Дети, заметив, что учитель улёгся, тоже решили поспать. Василисе было жалко их, бедных сирот, выброшенных на поле боя. Аня легла ближе всего, обняв учителя за ноги. Мальчики пристроились к ней. Получился такой странный комок из живых людей, что стало смешно. Из них выйдет отличная куча пепла и костей. Ничего не останется, только молчаливый лес сохранит их тайну. Просторные поля и забытые всеми леса кроют в себе столько человеческих тайн, что становится страшно. Может быть, природа — это и есть Бог? Бог, которого забыли и оставили где-то там, в прошлом. Леса помнят смерти и счастье, они дышат этой жизнью, ожидая, когда же к ним снова придут за укрытием. Они тихо плачут, когда идёт дождь, молчат, когда ветер бушует где-то в другом месте. Будут ли плакать леса, когда здесь умрут они, собранные со всего Советского Союза сироты? Если леса не будут о них помнить, то кто вообще будет? Есть ли родственники у Московского? У Саши? Может быть, у Татищева и Уралова? У Василисы их нет. Её смерти никто не заметит, даже в общей могиле её имя не запишут. Останется блуждать звезда Василисы Калининой где-то посреди полей и рек. — Если они знают местность, то будут двигаться в направлении следующей деревни, — сухо произнёс Московский. Саша вздрогнул в руках Василисы, он хотел подняться, но она удержала его на месте. — Нам больше некуда идти, еды нет и сил тоже, — тихо сказал Уралов. Он проверял былые раны на животе у Татищева, пока тот что-то бурчал себе под нос. Василиса только надеялась, что с Московским этот юнец спорить, если что, не будет. — Ну и пусть, мы соберём сопротивление. Наверняка наши самолёты и танки только ждут того, чтобы ударить по ним, — произнёс Татищев, вопреки надеждам Василисы. — Авиация — сложная вещь, Татищев. Не надейся за зря. Вся авиация может быть сосредоточена на более важных объектах, а не на деревнях в глубинке. Юра фыркнул, но после того, как Костя проникновенно и очень многозначительно на него посмотрел, замолчал. — Нам ближе к Ростову-на-Дону, чем к Москве. Мы в опасной зоне, а значит, здесь будет много фашистов. — Так убьём их! — громко заявил Татищев. Грозный взгляд Московского заставил Сашу трепетать, он едва не бросился к нему, чтобы проверить, а точно ли этот тот самый Миша. Василиса сжала волосы на его голове, прикрывая ладонями серые глаза. — Кого ты убьёшь, идиот? — хмуро спросил Московский. — Нам, видимо, попался отряд искренне жестоких людей, а ты против них собираешься драться? — С чего вы решили так? — прошипел Юра. Московский засмеялся ужасным лающим смехом; спина Саши покрылась холодным потом. — Татищев, не стоило тебе на войну идти, — с каким-то сожалением произнёс Миша. — Учился бы в школе, читал книги, бегал по городу. Зачем ты сюда пошёл? Никто не понимал, к чему он ведёт. Даже Василиса не могла понять. В ней росла тревога за Сашу и его чувствительное сердце. Ей хотелось укрыть его и спрятать от всего. Он был для неё сыном, которого она когда-то потеряла. — Кто в здравом уме будет тратить время на сбрасывание бомб на глупую и никому не нужную деревню? Да уж если на Москву и Ленинград тратить много надо, то зачем спускать на деревню в глубинке? Нет, Татищев, здесь есть что-то жестокое, извращенное. Если бы я хотел над кем-то поиздеваться, заставить, как кроликов, бежать от дула ружья, то так бы и сделал. Саша больше не мог терпеть, он вскочил на ноги, разбудил детей, лежавших на нём. Василиса быстро успокоила их, прижав к себе. Саша нервно подбежал к Московскому и сжал его предплечье. — Миша, — только и смог выдавить он. Василиса внимательно смотрела на Московского, она замечала даже небольшие изменения в его выражении лица. Но больше всего её поразило это внезапное изменение: стоило Саше подойти к нему, как напряжение в его теле исчезло; но поразил Василису не его вид, а взгляд. В глазах Миши не было прежнего животного страха и готовности схватить оружие, он теперь смотрел нежно. — Миша, прошу... Московский взял его за руку, и они ушли. Василисе оставалось только тяжело вздыхать, поглаживая мягкие волосы Ани, лежащей у неё на коленях. Саша сделал правильный выбор, когда последовал за Московским. Но Миша балансировал между войной и остатками той души, что медленно умирала в нём. Он хватался за это тихое и нежное «Миша». И Василиса его не винила за эту внутреннюю войну, у её мужа было всё в точности так же. Но стоило помнить, что он проиграл войну. Проиграет ли Московский её, зависит от его силы воли.***
— Миша, что с тобой? — прошептал Саша. Они ушли подальше в лес, но не достаточно глубоко, чтобы потерять из виду их товарищей. Миша ничего не сказал, только сжал лицо Саши в ладонях, а затем прижал его всего к себе. Сердце у Миши билось особенно быстро, будто он только что ожил. — Я... — Что с тобой, Миша? — трясущимися руками Саша сжал Мишины ладони. — Скажи мне. — Я... Я полагал, что время ещё есть. Вообще буквально вчера строил планы, — голос у него сорвался, и он сглотнул. — Сколько не живи в этой войне, к ней никогда не привыкнуть. Проснувшись, я подумал, что это сон. Всё было сном. Я вскочил с кровати и бросился бежать за Колей, но рядом был ты. На миг в его голове прозвучало разочарование, которое больно ударило Сашу. Он быстро собрался и снова взглянул в синие глаза. — Потом мной овладел страх, животный, непобедимый страх. Я вдруг испугался, позорно испугался. Первой мыслью было: «Беги, Миша, хватай Сашу и убегай». Саша и сам не заметил, как звуки леса стихли, и вместо них звучали лишь судорожные стуки сердец о грудную клетку. — И я бросился бежать. Я даже сейчас готов бежать, несмотря на истощение и усталость. Я буду бежать, пока ноги не сотрутся в пыль. Чего мне только стоит эта остановка! — болезненно прохрипел он. — Я еле держу себя в руках. Саша был тронут такой заботой, ему хотелось ответить Мише тем же, но в то же время хотелось и успокоить его, заверить, что они уже далеко от деревни. — Почему ты думаешь, что там жестокие солдаты? — мягко спросил Саша, поглаживая спину Миши. — Нас бы не выдавливали из домов обстрелами сверху. Нас бы просто убили, понимаешь? На войне быстрая смерть — это самое большое богатство. Если нас хотят замучить или поймать в плен, то мы обречены на бой. Саша сжался, и Миша, почувствовав это, прижал его к себе ещё сильнее. Их объятия странно походили на то, если бы они хватались за утопающий плот — смерть уже близко, но сердце хочет жить. — Тебе нечего бояться, Саша. Просто беги, собери все силы и позволь мне вести тебя. Саше не хотелось этого, ему было тяжело бежать и видеть перед собой такого же хищника, как и те фашисты, что преследовали их. Миша становился таким же, в его руках было смертельное оружие. Саше хотелось видеть его под лучами солнца, обнимать его крепкое расслабленное тело и слушать тихое дыхание. Ему нравился такой Миша, а не испуганный зверь. Саша, возможно, во всей этой ситуации был бесхребетным существом, слабой ланью. Но Саша вёл себя так, как знал. Он не строил из себя воина, потому что знал свою суть. Он не сможет взять оружие, даже если придётся отбиваться. Саша без Миши вообще не выживет. — Если ты погибнешь, то я не вынесу этого, понимаешь? Поэтому, если я скажу бежать, то ты схватишь детей, убежишь и оставишь меня, — последние слова звучали твёрдо и уверенно. Саша молча смотрел на лес, на усталые деревья и пролетающих мимо птиц. На душе было тихо, в голове билось сердце от близости Миши. — Сказка твоя была нелепой, это не сказка вовсе, — задумчиво произнёс он. — Что? — Я имею в виду, что это было глупо, Миша. Помогать мне и предлагать свою помощь в обучении детей. Только сейчас понял, что ты хотел меня впечатлить, да? Петром Первым и любовью к стране, — Саша тихо хмыкнул. Миша смотрел на него несколько смущённо. Саша поднял взгляд на него, и в серых глазах Миша увидел необыкновенную горечь. — Сказка дурацкая, абсолютный бред. Услышал бы Пушкин эту чепуху, так бы и застрелился. И я с ним, потому что, Миша, — он оттолкнул Мишу от себя и сел на землю, прислонившись спиной к дереву, — это нечестно, так нельзя. Сначала показываешь мне, насколько я тебе нравлюсь, а затем рушишь меня этими мерзкими словами. Беги, Саша! — он захохотал. — Хорошо тебе так говорить, прекрасно! Сначала я страдаю от твоих слов о том, что тебе нужно будет уходить, а потом... это! Нравится тебе быть мучеником, да? Ведь после смерти ничего, а мне жить! Как ты себе это представляешь, Миша? — О чём ты говоришь? — удивлённо прошептал Московский. — Что ты там себе придумал? Сам умрёшь на поле боя, а я? Что мне? Ехать в Ленинград, в разрушенный город без дома и средств на жизнь. Что мне делать с детьми? У меня слабое тело, поэтому если только в качестве пушечного мяса отправят на поле боя! — Саша!... Миша не успел продолжить, Саша его перебил. Уже был раз, когда Саша впадал в горячий гнев. Вся злость и отчаяние, которые копились в нём, прорвались наружу. Его слова были хлёсткими и жесткими. — Я даже убежать не смогу, потому что слабый. Или меня могут отправить в больницы помогать врачам. Но чем я там помогу? Расскажу стихи умирающим? — он громко засмеялся, хотя в глазах блеснули слёзы. — Тебе легко говорить. Смерть... Ох, если бы я мог! Бросил бы всё к черту и прыгнул бы с тобой в пекло. — Саша... — Я, может быть, и маленький человек, но... что-то из меня точно должно выйти! — Конечно... Саша мрачно посмотрел на него, и Мише вдруг захотелось упасть перед ним. В нём было столько слабости и любви к Саше, что Миша был готов идти за ним, он готов был ползти за ним с пулей в сердце. В Саше не было храбрости, не было силы, но в нём было что-то, что цепляло. За ним хотелось идти, потому что Миша уже знал, что получит в конце. Он помнил нежность и ласки Саши, он помнил его горячий взгляд. Вот за этим хотелось идти. — Я побегу только с тобой. Кричи, плачь, умоляй меня этого не делать. Я не смогу простить себе, если уйду без тебя. Миша закрыл глаза. Это звучало, безусловно, прекрасно. Лучшего признания и быть не может. Тяжело переставляя ноги, Миша шёл в деревню с одним осознанием: он либо умрёт на войне, либо найдёт Митю. Но теперь появился и третий исход, более сложный и непонятный. В нём не было определённости, потому что всё зависело от двух людей. В нём даже чёткого и структурного плана не было. Просто Саша, просто быть с ним. — Посмей ещё раз мне сказать, что ты уйдёшь куда-то. Попробуй только, Миша. Я уничтожу тебя в тот же миг. — Я не хочу уходить без тебя, — слабо прошептал Миша. Саша посмотрел на него жадно, забирая всю власть в свои руки. Только теперь Миша увидел его настоящего, только теперь понял окончательно. В Саше было много любви, но была и жестокость, взращённая отцом и улицами Ленинграда. Мише вдруг стало интересно, а смел ли Саша проявлять что-то подобное раньше? Или его совесть накрепко заперла эту дверь, пока не пришла война и не распахнула настежь. — Значит, не умирай, — твёрдо произнёс Саша. В этот миг он был прекрасен. — И не смей мне говорить про мою смерть, детей тоже не трогай. Сойдёшь с ума от призраков прошлого и станешь метаться, как сегодня — я брошу тебя. Миша слабо улыбнулся. Саша не сможет его бросить, но смысл он уловил. — Как скажешь. Только сейчас Саша позволил себе облегчённо выдохнуть.***
— Напомни мне, милый друг, о чём мы беседовали в прошлый раз. Он вошёл в деревенский дом, нетронутый пожаром и обстрелами. Пришлось отругать брата за такое глупое решение использовать бомбардировки, чтобы извести бедных жителей. Конечно, Берхард с лёгкостью аргументировал это тем, что самолёты как раз летят на юг, поэтому им не составит труда сбросить несколько снарядов. Всё же Берхард по-прежнему оставался глупым и не мыслящим командиром, который постоянно допускает ошибки. Но Вильгельм согласился пойти с ним, потому что он был его братом. — Напомни, друг мой. Сидящий в углу испуганный и избитый советский солдат трясся от голоса Вильгельма. Он провёл с ним уже довольно много времени, чтобы сначала ловко расколоть личину, а затем разломать полностью советского солдата. — Ты же знаешь, что я совсем не люблю ждать. Мне бы лучше походить по этой деревне, подышать воздухом. Здесь твой командир был столько времени? Солдат сжался, он истерично разглядывал окна и разрушенные дома, которые виднелись в округе. Совсем ещё молодой, в точности как Вильгельм и Берхард. Вильгельму было даже почти жаль эти детские глаза, которые испуганно смотрели на него. Жалость была одной из тех эмоций, которую он старательно давил в себе. Пробегающий под ногами заяц не стоит жалости, он бежит, чтобы попасть в пасть волка. Природа сама жестокая и порой несправедливая, и выживает сильнейший. — Столько времени прошло, почти целое лето. Неужели он так и не вернулся за вами? Или ты один успел выскочить из горящего танка? — Вильгельм громко цыкнул, безразлично осматривая солдата. — Он решил, что все мертвы. — Конечно, он так решил, — спокойно протянул Вильгельм. — И ты решил, что он умер по дороге сюда, поэтому привёл меня и моего брата в эту деревню. На лице солдата изобразилось неимоверное страдание. Он сжал плечи, прижимая подбородок к груди. Из его рта вырвался всхлип. Предательство у них каралось тяжко, в Советском Союзе таких людей, как он, называли предателями родины. — Ты меня заставил... — Ни в коем случае. — Ты вынудил меня. — Я предложил тебе жизнь, за которую ты ухватился. Так делают все люди. — Ты не человек! — сорвался солдат. Он хотел было прыгнуть на Вильгельма, но тот ловко отпихнул его от себя. Солдат упал на пол, а Вильгельм надавил на его грудь сверху. Тяжёлая подошва давила на лёгкие, вынуждая просить пощады. Солдат вновь предал себя. — Прекрати... Прошу, прекрати... Вильгельм сделал мысленную заметку в голове: какой уже по счёту человек поступает одинаково. Сначала они кажутся несгибаемыми, а затем разрушаются, стоит надавить на нужные места. — Тогда скажи мне, куда они пойдут дальше? Солдат замялся, но затем всхлипнул, когда подошва сильнее вжалась в рёбра. Он мотал головой, стараясь терпеть до последнего, но не смог — было больно. — Есть деревня в пятидесяти километрах отсюда... — плача, признался солдат. — Московский пойдёт туда, потому что он вызубрил карту... — Вызубрил? Больше ничего солдат не сказал, только распластался по полу и тихо выл. Он был ещё совсем ребёнком, было даже жаль посягать на его невинность. Странное чувство совести не покидало Вильгельма, когда он смотрел на этих бедных жертв войны. Он часто вспоминал, как плакал Берхард, когда умерла их мать. И то, как плакал сейчас солдат, было очередным напоминанием о тех днях. Но Вильгельм тщательно давил в себе это: он уже вступил на путь науки, именуемой смертью, у него нет права отвернуться и уйти. — Ты, Илья, хороший человек, только сил признать смерть, нависающую над головой, не можешь. Признал бы, то я бы пощадил. — Оставьте меня... Умоляю... — К сожалению, у нас нет точных карт этой местности. Нам нужен кто-то, кто знал бы командира, который так быстро убегает от нас, и эти поля. Германия, знаешь ли, милый друг, не такая. Она узкая, как клетка. В полях рождается свобода, а в клетках безумные идеи, — задумчиво пробормотал Вильгельм. — Прошу вас... — Я бы хотел жить здесь, чтобы никто меня не трогал. Я понимаю, почему вы так боритесь за эти земли, но совсем не понимаю вашего страха умереть. Что есть смерть? Кто она? Какая? — Оставьте м-меня! Илья снова взметнулся к нему, он хотел было ударить Вильгельма, но тот быстро увернулся. Пусть главным оружием его всегда был ум, силу он тоже старался тренировать. — Вот опять. Зачем ты сражаешься дальше? Остался бы в танке и сгорел, тебя бы знали как героя. А сейчас что? — Замолчи! Вильгельм удивлённо выгнул бровь, будто, наконец, понял, что всё, что он говорит, для этого человека не имеет абсолютно никакой важности. Этих людей не интересовали значения жизни, природы и людей. Их не интересовал смысл рождения и смерти, их вообще ничего, кроме спокойной жизни, не интересовало. — Неужели вы настолько счастливы, что никогда не думаете о таком? — поражённо спросил Вильгельм. Он один жил в клетке? Он один видел, как умирает страна? Неужели он один не верил, что Германию спасёт ещё одна смерть, которая лишь временно дарует экстаз? Берхард радовался, когда они впервые смогли побывать у моря. Он превозносил новую работу отца и фюрера. Он счастливо лепетал что-то про чистую кровь и про то, что довольно над ними издеваться. Пришло время соединиться, стать одной большой властью. — Я... — прохрипел Илья. — Убейте меня... Вильгельм оттолкнул его от себя, Илья больно упал и разодрал ладони о деревянный пол. — Жить будешь, пока не признаешься, — бросил Вильгельм и ушёл. Илья отчаянно впился в деревянные доски и оглядел дом. Белые простыни были смяты, а кровать по-прежнему хранила на себе отпечатки тел. Здесь будто лежало два человека, причём прижавшись друг к другу. На столе стояли две чашки и небольшой листок бумаги. На нём аккуратными буквами было выписано имя, которое заставляли последние несколько месяцев Илью дрожать в страхе. «Миша Московский» Михаил Московский. Командир, брат которого умер в тот день, умный человек и тот, кто раз за разом заставлял их команду двигаться вперёд. Он разрабатывал планы, которые очень редко оказывались неудачными. Илья сжал бумагу в руках, разрывая края. Если он встретит командира, то тот точно его убьёт. В тот вечер погиб брат Московского, а значит, тот, кто выжил путем побега, станет для страны врагом. Илья не трусливый, в общем-то, парень, но тогда он просто сбежал. Танк с Фёдором взорвался, а он, перебирая ногами, несся к лесу. Тогда было в голове пусто, он думал лишь о себе. Были всё также слышны выстрелы и громкие крики. В тот день его поймал командир другой бригады, прибывший соединиться с теми, кто совсем недавно умер. Немцы догадались, что что-то произошло, но что именно, понять не могли. Илья молчал до последнего, он хотел откусить себе язык, но так и не смог. Если бы его продолжал пытать Берхард, командир, то Илья бы действительно откусил себе язык, но на место командира пришёл тот, кого теперь Илья боялся больше всего. Вильгельм не был примечательным. Он выглядел как ещё молодой мужчина, но взгляд его пробрался до дрожи. Он много знал, оттого становилось ещё страшнее. Даже свои же немцы часто его не понимали. Ещё Вильгельм знал несколько языков и свободно мог изъясняться на любом их них. Илья часто думал, в чём же его главная способность, но потом забывал, потому что думать о Вильгельм в свободное время от пыток совсем не хотелось. Вильгельм перекраивал его личность, он ломал кости его стана и основ. Илья сначала слушал его с насмешкой, а потом впадал в панику и отчаяние. Не было никого хуже, чем Вильгельм, потому что он мог словами разрушать мир. Илья признался ему во всём, что знал. Он больше не мог терпеть эти психологические пытки, он просто устал. Ему хотелось увидеть мать, сесть, услышать хоть один живой голос на русском. Ему так надоело слушать пусть и чистую русскую речь Вильгельма, но с сильным акцентом. Илья тихо заплакал, сжимая заветное имя. Тот, кто писал его, очевидно, очень любит командира. На обратной стороне листа это имя было выведено ещё много раз, и каждый был нежнее другого. — Простите, — умолял он. Плохие чернила размазались по листу, и остались только изгибы букв. Илье было жаль, ему хотелось ещё раз посмотреть на буквы. Утром Вильгельм обнаружил Илью с порезанными венами, но порезы были настолько неумелыми, что почти никакого вреда не нанесли. Пытка продолжалась, как и задумывал Вильгельм. Только жалости к этому существу становилось больше.