***
К утру они добрались до деревни. Василиса улыбалась, слушая рассказы Ани. Даня весело обсуждал с молчаливым Денисом что-то, мальчик даже ему отвечал. Катя шла за руку с Костей, слушая его разговоры с Юрой. Серёжа любопытно рассматривал винтовку, которую Татищев нёс в руках. Миша напряжённо оглядывал деревню в поисках людей, но никого не было. Его тело сотрясало плохое предчувствие, но тёплые пальцы Саши, поглаживающие его собственные, успокаивали. Казалось, что всё хорошо. — Успокойся, Миша, — улыбнулся Саша. Миша натянуто улыбнулся в ответ. Пустая деревня вызывала в нём воспоминания об отряде, он то и дело оборачивался на Татищева, который делал вид, что не замечает этого. Юра вообще не думал о плохом, он слушал, как Костя рассказывает историю из их детства. Всё, что его беспокоило, это весёлый голос Кости. Юре хотелось его съесть, слопать прямо там, чтобы все увидели, что Костя Уралов, этот молчаливый врач, только его, ничей больше. С Юрой он цветёт, только с Юрой он такой открытый. Миша успокоился только через несколько часов. Он лежал в пустом доме, где они нашли простыни и одеяла. Василиса искала еду, а Саша возился с детьми. Всё было хорошо. Подозрительно хорошо. Мишу изводило это спокойствие. Его тело было мобилизовано и ждало чего-то плохого, страшного. Нервы напрягались от каждого шороха, шолоха, хотелось держать Сашу возле себя, прятать его и детей. Миша грыз губы и заламывал руки, он проводил эти дни в страхе, а теперь оказывается, что всё это было напрасно. «Не может такого быть», — говорил его разум. «Может», — отвечало наивное сердце. Саша пришёл, когда уже стемнело, он лёг рядом и сразу заснул. Мише стало легче. Тепло Сашиного дыхания согревало шею, а руки, обнимающие Мишу за талию, сжигали сердце от любви. Миша слушал своё дыхание полночи, прежде чем позволил себе забыть то самое утро, когда не стало Коли. Он забыл и про свои видения, и про страхи. Ему было спокойно и ясно, что даже если что-то случиться, то он вынесет это. Только бы Саша был рядом. Миша сросся с Сашей за такой короткий срок, он влюблялся в него по новому каждый миг. Сначала он влюбился в большое сердце, в эмпатию и тот факт, что Саша его мог принять. Пока Татищев обвинял его воспалённое сердце, Саша нежно на него смотрел. Миша помнил, как упал перед ним на колени, как желал высказать все те чувства, что сводили его с ума тогда. Он помнил и своё нелепое признание, исповедь и раскаяние. Миша ощутил голод, когда представил, что мог бы покинуть ту деревню так быстро, даже не познакомившись с Сашей. Он сильнее сжал Невского в своих объятиях и вдохнул запах его волос. Московский не знал, чего ожидать от будущего. Он не знал, сколько ещё будет длиться война, найдёт ли он Диму. Но он знал, что Сашу запомнит навсегда.***
Он стоял рядом, весь его вид поражал сознание Ильи. Его трясло и тошнило, хотелось умереть. На руках были жгуты и бинты, которые остановили кровь. Илья знал, что там останутся шрамы, и что его мать и сёстры обязательно спросят об этом. Он молился, чтобы никогда не пришлось снова смотреть им в глаза, позорить их одним своим видом. Пока он здесь лежал, они работали в родном городе, принимали раненых солдат, ходили работать на завод, чтобы помочь стране выиграть. А он что? Илью давно сломали, взяли под контроль. — Илья, — тихий голос с немецким акцентом вызывал в нём рвоту. — Уходи... — Илья, уже пора идти. Глаза распахнулись от ужаса. Он не хотел. Он хотел, чтобы его оставили в покое. — Илья, чем быстрее ты встанешь, тем быстрее это кончится. Жизнь не длится вечно, а страдания заканчиваются с жизнью. Отдышка от волнами накатывающего страха не давала сосредоточиться. Илья сжимал залитые кровью от разорванных зубами ногтей пальцы. Он не мог остановить дрожащий подбородок, не мог собрать себя по частям в единое целое. Он вообще ничего не мог. — Стыд и вина за свой поступок исчезает со смертью. Смерть забирает всё, — эти философские рассуждения всегда вызывали в Илье панику. Будто немец был богом, не иначе. — Я не дал тебе умереть только потому, что ещё рано. Тёмная комната уже давно превратилась в тесную кабину танка. Илью трясло не от нервов, а от неровной дороги. — Чего ты там так долго с ним возишься? — шипящим голосом спросил другой немец. Берхард. Илья не понимал немецкий, он едва ли русский мог воспринимать после стольких дней. — Успокойся, — ответил Вильгельм. — Они бегают от нас, как от дураков! Я не позволю так с собой обращаться! Вильгельм равнодушно отвернулся. Уязвлённая гордость Берхарда его совсем не интересовала. — Илья, тебе всего лишь нужно изобразить, что ты добежал до них. Веди себя естественно и дружелюбно. Радуйся, что ты мне больше не нужен. Когда мы придём, ты можешь точно так же сбежать, как сделал это тогда. Больше тебя никто не тронет. Илья знал, что верить Вильгельму нельзя. Он чётко знал это, но теперь он ему верил по какой-то неизвестной причине. Возможно, Илье больше не за что было цепляться. Илья кинул. Вильгельм безразлично отвернулся. Отпуская Илью, Вильгельм лишь думал о том, что теперь ещё больше потерялся в прочитанных трактатах и философских рассуждениях. Неужели человека так легко сломать? Неужели его желание жить можно так просто пресечь? Он ведь ничего особенного не говорил Илье, не пытался запутать его, не ломал ему голову. Вильгельм не понимал брата, не понимал своих сограждан, никого не понимал. От этого отчаяния он стал пытаться их понять, уяснить для себя правду и ложь. Но, может быть, Конфуций был прав? «Как мы можем знать, что такое смерть, когда мы не знаем еще, что такое жизнь?» Нужно было начать с другого? Не с грязных улиц избитой войнами Германии, не с Третьего Рейха, возжелавшего дать врагам по заслугам. Вильгельму стоило остаться с умирающей от жуткой болезни матерью. Ему нужно было позволить ей сказать всего несколько последних слов. А он дал ей умереть, чтобы всё деньги отца больше не шли на её бесполезное тело. Берхард мучился от голода, отец каждый день возвращался голодный. Знал ли это мальчик Илья, что не один Советский Союз страдает? Знал ли он, что Вильгельм тоже страдал от голодных криков маленького брата? Знал ли, как больно от голода грызть свои пальцы, пока мать кричит от судорог? Правильно или неправильно, Вильгельм уже ступил на эту тропу. Жалости и остаткам человечности уже поздно прорываться наружу.***
Юра вяло потянулся, расправил руки и открыл глаза, когда в комнату ввалился Костя. Уралов обеспокоенно стал тормошить его, чтобы Юра поскорее проснулся. — Юра... Юра, там, — казалось, что Уралов сам поверить в это не может. — М? Юра недовольно застонал от пробуждения и, наконец, открыл глаза. Костя выглядел нервно, он сжимал руки, переступая с ноги на ногу. Юра подозрительно прищурился. Что случилось? — Пойдём скорее, — наконец вымолвил Костя, утягивая Юру на улицу. — Напали? — испугался Татищев. — Нет. Голос Кости звучал так, будто лучше бы действительно на них напали. Юра пошёл за ним, оглядываясь по сторонам. Прежде всего он увидел стоящих в стороне учителя и Московского. Александр гладил Михаила на щеке и что-то бегло шептал. Командир выглядел очень нервно. — Юра! — крикнул кто-то. Татищев развернул голову и не поверил своим глазам. Перед ним стоял Илья, тот самый Илья, который сгорел в танке. Илья улыбался. Он громко рассмеялся, когда увидел Юру, обнял его, похлопал по плечу, весело начал шутить. Татищев стоял на месте, не смея пошевелиться. В голове было пусто, только шум, как от доигранной пластинки, звучал в ушах. — Юрка! Как вымахал! — смеялся Илья. В каждом его действии было что-то чужое, наигранное. Он совсем не был похож на того шутливого и простого Илью из прошлого. — Ч-что ты здесь делаешь? — Не ожидал, да? Я смог спастись тогда! В последний момент выпрыгнул из танка и убежал. — Н-но почему ты?... Илья заметно покраснел, глаза его заметались по сторонам. Костя напряжённо подошёл к ним, он хотел было отвести Юру в сторону, так как чувствовал напряжение. Он не верил, что Илья действительно друг Юры. В ответ Илья нервно засмеялся. — Да брось ты, Юрка! Главное, что спасся! Так неожиданно на нас напали! Я так обделался, ты не представляешь! А тут и наш Михал Юрич выжил! Я когда его увидел, то едва не расплакался. Он только про брата спросил, я даже не знал, что он... того. На лице Ильи после череды натужных и неискренних эмоций изобразилось настоящее сочувствие. Он кивнул в сторону Московского и учителя, который стоял рядом с ним. — А кого он тут подцепил? Ты знаешь этого мужчину? Нервная улыбка мелькала на губах Ильи, словно он сошёл с ума. — А где Фёдор? Ты же с ним в танке был? Мышцы на лице Илья дрогнули, его веки задрожали, а сам он снова обнял Юру. Костя напряжённо наблюдал за ними. — Ты же знаешь, Юрка, я... совсем не ты. Струсил, убежал в последний момент. — Убежал? — прохрипел Юра. Костя приготовился сделать шаг и оттаскивать Юру от Ильи. — Да, ты же тоже смылся. И наш Михал Юрич с тобой. Юра поражённо смотрел сквозь Илью, он осознавал, что друг говорил чистую правду. Юра Татищев действительно убежал, бросил всё и смылся. У Ильи подрагивала губа, а когда он то и дело натыкался на лицо Кости взглядом, то сжимался от страха. Уралов, как врач, сразу видел очевидную нервозность и едва ли не сумасшествие. — Ю-Юрка. — А где вы были? — включился в разговор Костя. — В-в... я пытался вспомнить карту местности, чтобы найти вас. — Ты же убежал из той деревни, — медленно произносит Юра. Костины глаза расширяются, когда он слышит этот тон. Голос Юры как сталь, он никогда так не говорил с Костей. Татищев медленно поднимает голову к Илье, он внимательно смотрит в бегающие глаза. — Я-я потом вернулся! Вернулся и не нашёл тебя и Московского! — вскричал Илья, хотя поводов для крика совсем не было. Юра был холоден. Московский, стоящий в стороне, обернулся. Он быстрым шагом подошёл к ним и вгляделся в Юру. — Но только Московский знает план местности. Это же нужно для того, чтобы он составлял стратегию. — К чему ты это, Юрка? — Почему у тебя такой вид? — прошептал Юра. Он был в абсолютной прострации, словно мозг уже догадался, а сердце упиралось до последнего. — Я-я же без еды был... Изголодался, а... — А немцы? Ты их не встречал? — без подозрений спросил Юра. — Нет! Юра натянуто улыбнулся, а затем увёл в сторону Московского. Саша хотел было пойти за ними, но его остановил Костя. — Подожди, — прошептал он. Юра отошёл недалеко, но достаточно, чтобы Илья их не слышал. — Вы сказали, что все умерли. — Все и правда погибли, Татищев, — напряжённо ответил Миша. — Но тогда почему Илья здесь? — Я не понимаю... Юре захотелось задушить его. И это желание возникло не от ненависти или от презрения, нет. Юра его больше не винил, потому что, оказывается, убегают все. Московский не бросил их товарищей умирать, они уже погибли. Московский схватил живого и побежал, он бросил своего брата, самого дорогого человека. Юра презирал себя. — Но тогда откуда немцы? — Авиация? — предложил Миша. — Над нами никто не летал. Разве у кого-то ещё могли быть карты местности? — У своих точно нет. Как он смог подглядеть? — Из любопытства? Юра предложил это так, будто действительно в это верил. Но на самом деле всё давно уже прояснилось в его голове. Недавний налёт немцев, приход Ильи и скорый бой. Их сдали. Это было очевидно. Московский кивнул, он понял его без слов. Юра побежал направо, а Миша налево. И оба бежали за оружием. Но было поздно. Послышался громкий взрыв, а за ним другой. Землю сотрясло, и Юра поскользнулся и упал. От падения он прикусил язык, поэтому теперь по его губам текла кровь. Миша уже не видел Татищева, он бежал за Сашей. А Саша бежал за детьми к Василисе. Он рвал лёгкие от нехватки дыхания, ноги подводили, в них не хватало силы. Но Саша бежал. Место, где утром была Василиса, было самой окраиной. Сюда в самую первую очередь должны были прийти немцы. Саша увидел, как Василиса с оружием стоит одна против целого танка. Через несколько домов он увидел бегущих детей. Он готов был рвануть к ним, но заметил, что совсем рядом был Костя и Татищев. Костя кивнул ему, Саша кивнул в ответ. — Саша, уйди, — прошипела Василиса, заметив его. Она стояла одна против целого танка, направив дуло ружья на огромную железную машину. Она даже не боялась. В ней пылала решимость стоять до последнего. Саша смотрел и не мог поверить. А танкисты, будто в насмешку, перевели огромное дуло танка на женщину. Но и тогда она не боялась. Но танкисты, видимо, стрелять не собирались. Крышка танка открылась и из неё вышел весёлый и довольный фашист. — Видишь, Вильгельм! Вот и они, — прощебетал он. Саша его понял, он ведь знал немецкий. Сзади к нему подбежал Миша, он был с нацеленным ружьём на Берхарда, спрыгивающего с танка. — Ненавижу, когда сопротивляются, — прошипел Берхард. Со всех сторон послышались взрывы. Немцев было много. Миша едва успевал оценить обстановку и одновременно с этим следить за Сашей. Хмурое небо было готово вот-вот пролить дождь на землю, лишь бы остудить её от царившего в воздухе напряжения. Ветер задал так сильно, что у Саши едва не слетели очки. Он сильнее прижался к Мише. Миша оглянулся, только сейчас он заметил Татищева, который прикрывал детей собой. Рядом стоял Костя и пытался успокоить Катю с Аней. Данила сжимал руку Дениса, а тот всячески храбрился. Картина, достойная быть написанной. Если они выживут, то Миша обязательно научится рисовать. Каждый из находящихся здесь боялся пошевелиться. Ружьё Василисы было направленно на Берхарда, на Василису устремлялся танк. Немцы не действовали без приказа, а если и знали, что делать, то ждали знака. Берхард молчал. — И где этот Илья? Или твоя крыса сбежала? Что ты с ним сделал? — Берхард продолжал смеяться. Миша с Сашей не понимали, с кем он говорит; немцы ожидающе направляли на них оружие. — Выходи, братец, — гаркнул Берхард. Признаться честно, Вильгельм не ожидал, что его брат будет сходить с ума. Он надеялся, что Берхард избежит этой участи, но, по всей видимости, нет. Берхарда он любил, правда, любил. Ради него пришлось пожертвовать больной матерью и собой. Вильгельм много работал, учился, чтобы удовлетворить потребности брата. А в итоге из Берхарда получилось такое. — Ну же! Только Саша и немцы понимали, что говорит командир. Вильгельм неожиданно вылез из кабины танка, и внимание Василисы сместилось на него. Только позже Саша будет прокручивать этот момент тысячи раз, чтобы убедиться — Берхард не смотрел на Вильгельма, он ждал, пока женщина потеряет бдительность, чтобы сделать решающий шаг. Василиса подняла голову, встретилась взглядом с Вильгельмом, в её глазах он не увидел страха. Она знала, что умрёт. Вильгельм ненавидел такое больше всего. Те, кто смерти не боялись, вызывали у него диссонанс, поэтому он открыл было рот, чтобы остановить Берхарда, как в следующий миг уже лежала на земле. Её светлые волосы были испачканы в грязи, а по груди расползалось красное пятно. Саша медленно открыл рот, глаза его расширились. Он всего на секунду моргнул, а в следующий миг она уже падала. Выстрел обозначал, что немцы, наконец, могут открыть огонь. Вильгельм так и стоял, высунув голову из танка. Он смотрел, как смеётся Берхард, как он треплется о своей гениальности. Вильгельм попытался найти глазами Илью, того мальчишку, которого он раздробил, но не увидел его в гуще сражений. Мысленно он сделал выдох, будто радуясь, что мальчика убежал. Московский прикрывал Сашу, тянул его за руку, отстреливался. Немцы были хорошо подготовлены, они стреляли метко. Ему немного задели ногу, но Саша был цел. Он также продолжал поражённо смотреть на лежащую у танка женщину. Василиса была мертва. Её убили. Она встала против целого танка одна, а после её ловким манёвром убили. Всего секунда потребовалась командующему отрядом убить женщину. Жалкая секунда. Заметив, что не только на них с Сашей нападают, Миша стал двигаться в сторону Татищева и детей. Он убивал жестоко, бездумно, ожидая, что чем больше он убьёт, тем быстрее всё кончится. Отряд фашистов был не большим, это спасло Мишу и Сашу, который неожиданно оживился. Его глаза продолжали гореть, глядя на Василису. — Бежим. Саша бежал к детям, он спотыкался, падал на землю, укрываясь от пуль. Он чувствовал, как несколько из них пролетают прямо рядом с ним. Возможно, им не хватало миллиметра или двух. Сашу задела всего одна, она попала в его правое предплечье. Миша побледнел сильнее, стоило Саш вскрикнуть. Татищев, словно зверь, кружился с ружьём. Он то и дело что-то выкрикивал из-за фасада дома, за которым он укрывался. Где-то рядом прятался Костя с детьми, дети тихо подвывали, это сильно их выдавало. Берхард что-то говорил по-немецки, а Саша больше не мог понять, что. Он смотрел на ружьё в руках Миши, потом смотрел на Василису, а затем переводил взгляд на детей. Миша упал на землю, в его голень попала пуля, на этот раз застряв в ноге. Он сжал губы от боли, но продолжал стрелять. Саша упал с ним. Всё это было словно в забытье, словно всё это сон. Каждый выстрел, каждый звук казался нереальным для Саши. Он не верил, что это всё взаправду. А затем пришло осознание, когда оказавшийся рядом Мишей немец упал замертво. Только тогда Саша понял весь ужас. Он поднял голову, увидел Берхарда, а дальше руки сами собой действовали. Он выхватил у Миши ружьё, толкнул его за деревянный забор, возведённый вокруг одного из домой. Громкий выстрел ударил по ушам, его окатило сначала воздухом, а затем ветром толкнуло назад. Очки разбились от удара, Саша больше ничего не видел. Он крепко держал в руках ружьё, откуда только что вылетела заветная пуля. Вдруг выстрелы остановились. Только Татищев кричал что-то, продолжая стрелять. Немцы молчали. Рядом с Василисой лежал убитый Берхард. Завыл ветер, тучи устали держать в себе это отчаяние. Дождь ударил по ним сильнее, пригвождая к земле. Миша смотрел на то, как Саша лежит рядом, пока он сам волочится по земле, придерживая раненую ногу. Сашу откинуло ответной силой ружья. Когда Миша только взял в руки винтовку, то с ним случилось то же самое. Коля рассмеялся и помог ему подняться, вот только теперь Саше подняться никто не помогал. Он так и лежал, ничего не чувствуя: ни дождя, ни холода, ни страха. Вильгельм вытянул шею, чтобы приглядеться. Перед танком лежал такой же мёртвый брат, как и та женщина. Он моргнул, затем снова. Снова были выстрелы, кто-то кричал, плакал. Только секунда нужна была, чтобы понять: командир мёртв. Вильгельм спрыгнул с танка, он на ватных ногах присел рядом с телом брата, пощупал пульс. Он сам не дышал, пока пытался почувствовать удары сердца. Было тихо. Сердце не стучало. — Берхард, — произнёс Вильгельм. — Берхард! — Берхард... И ничего. Полное молчание. Пуля проникла в точное место, раскроив оболочку — грудную клетку, а затем и пройдя в сердце. Это мгновенная смерть, он знал. — Берхард, — пробормотал Вильгельм. Он потряс его за руку, будто пытаясь разбудить. Вильгельм любил брата таким, каким он был. Безумным, глупым и абсолютно фанатичным. Он следовал за ним, потому что видел, что для брата это важно. Вильгельм имел и свои причины пойти на войну, но если бы Берхард пожелал не идти туда, то Вильгельм бы в Америку увёз его, лишь бы было всё так, как хочет брат. И смотреть на мёртвого, ещё совсем недавно живого брата... было неописуемо. Вильгельма словно пробили пулей насквозь, дали пощёчину. Его ударили топором, чтобы он очнулся. — Берхард! — крикнул он, ударяя его по груди. Ни звука не вырвалось из груди брата. — Ты же не мог умереть так просто, это глупо даже для тебя. Ты ведь сам придумал эту гениальную стратегию отвлечься внимания, ты так гордился этой детской шалостью. Вильгельм бормотал отчаянно, хотя никогда раньше не знал, что такое отчаяние. Он безразлично смотрел на голодных женщин, выпрашивающих у него последние монеты. Он безразлично смотрел, как умирает мать, как иссыхает отец. Но видеть мёртвого брата... это значило крах всего. Теории, философские идеи, трактаты больше не имели значения. Был Берхард. Мёртвый. Вильгельму было всё равно, когда его схватил русский мальчишка. Ему было всё равно, когда его ударили в первый раз, во второй. Он не чувствовал, что его руки связывают прочными верёвками, а затем тащат за собой, будто пса. Он умер. Его душа и всё, что от неё осталось, погибло вместе с братом. Вильгельм никогда не боялся своей смерти. Он считал, что Кант не прав, когда говорил, что смерти «смерти меньше всего боятся те люди, чья жизнь имеет наибольшую ценность». Это неправда. Его жизнь с самого рождения не имела ценности. Кант ошибался. Грязь отлипла от его ладоней и упала на землю, когда он встал и осознал, что Берхарда нет.***
— Что ты сделал, Саша? — вскрикнул Миша, когда всё кончилось. Саша покачал головой. По вискам его текли слёзы, сам он громко плакал. По вискам катились не только слёзы, но и кровь от царапин, оставшихся после разбитых очков. Саша ничего не видел, ничего не чувствовал. В голове было тихо. Только глаза безостановочно слезились. Он помнил её, стоящую совсем одной против целого танка. Он помнил, что она не боялась. — Господи, — только и мог прошептать он. Миша упал рядом с ним, он стал смахивать с нежной кожи остатки стекла. Миша делал это нервно, дрожащими руками, он сам поранился, но Сашу защищать не прекратил. В ноге у него была пуля, которая каждый раз заставляла его сжимать зубы. Повезло, что две пули задели именно эту ногу, потому что если бы боль была в обеих, то Миша бы хотел отрезать сразу две. У Саши тоже была ранена рука. Но и этого он не замечал. Он всхлипывал, продолжал звать Василису, молился, вспоминал слова отца и иконы. Сашенька хотел, чтобы всё было хорошо, чтобы всё вернулось. — Саша... Саша не прекращал плакать, сжимая ружьё в руках. Он вцепился в него так сильно, что Миша едва ли смог вытянуть его из рук. Московский сжимал зубы, поднимал голову к нему, пытаясь остановить слёзы. Сбежались дети, они облепили учителя, а Костя стал осматривать их раны. Татищев схватил пленника. Кто-то из немцев убежал, а кто-то умер. В деревне не осталось никого, кроме одного немца и нескольких русских. Миша просил Сашу встать, умолял очнуться, а Саша его не слушал. Он так и продолжал едва заметно качать головой и плакать. Василиса умерла. Миша только надеялся, что её жертва не напрасна, что она прочертила им дорогу в будущее, отдав свою жизнь. Ещё Миша надеялся, что она его простит за то, что он не смог удержать винтовку в своих руках. И простит за рыдающего Сашу. Аня плакала громко, Мише хотелось зажать уши, чтобы не слышать её всхлипов. Девочка упала и поранила коленки. А ещё её близкий человек умер. Мальчики прижимались к ней, Катя всхлипывала, а Данила обнял Мишу. Было больно всем.