Уйдём вместе

      «Моя милая, вот так мы и жили. Проживали долгие десятилетия, смену порядков и нравов, новых людей и новые события. В нашей жизни не было чего-то особенного, если сравнивать с другими людьми. Я знаю, что после войны многие жили как мы. Люди искали себе новую семью, если потеряли старую. Безутешные родители брали себе сирот, а вдовы и вдовцы встречали новую любовь. Война есть война, и после нее люди совсем другие.       Я прожила долгую жизнь и сумела понаблюдать за окружающими. И знаешь, что я поняла? Люди всегда остаются людьми, порой жестокими и бесчеловечными, но они всё так же имеют свои привычки, у них есть любимые книги и любимые люди. Вот какие они, люди.       И наша страна тогда медленно, но верно излечивалась. Мы часто посещали Сталинград, а впоследствии Волгоград. Пусть Александр Петрович не мог видеть этот город, но здесь была часть души отца, которую он оставил в бою. Мы держали друг друга за руки, кто-то плакал, кто-то читал стихотворения. Обычно там было много людей. Там погибли многие, поэтому теперь там обязана была поселиться жизнь.       Я помню и то, как много времени мы тратили, чтобы найти ту самую деревню. Но, как оказалось, там развернулось нешуточное столкновение войск. Деревня была полностью уничтожена. Даже странно представить, что место, которое так сильно въелось в душу, больше нет. Там пепел и сырая земля.       Могилу Василисы Ярославовны мы так и не нашли.       Но я никогда не печалюсь из-за этого! Хоть сейчас я не помню, как она выглядела, я знаю ее по рассказам. Александр Петрович очень часто говорил о ней. Отец лишь устало кивал головой на каждое его слово.       И Колю, папиного брата, мы не нашли. Он тоже остался где-то лежать. Но отчего-то мне кажется, что именно там и нужно было ему остаться. Это правильно, что земля его спрятала от людей. Он был слишком хорошим.       Хочется закрыть глаза и представить, что где-то в глубинке леса, среди заросших мхом деревянных домиков лежит Коля. Среди деревьев и листвы ему безопаснее и спокойнее. Мы его все помним и забывать никогда не станем, а это лучшая забота о погибшем в бою.       Но, конечно, помимо горя и слез, у нас было столько всего хорошего, Алечка! Не описать словами все мои чувства от нахлынувших воспоминаний. Я держу в руках фотографии с моря, с Харькова, с Москвы, где мы все вместе стоим напротив Кремля и улыбаемся. И хочется плакать, правда, хочется. Их уже давно нет, а я закрывая глаза и вот — снова Данила бегает вокруг нас, догоняя Дениса. Снова Александр Петрович ругается, снова отец смеётся и ласково что-то шепчет ему.       И как же мне нравится вспоминать родителей! Я всю жизнь искала кого-то, кто будет так же сильно меня любить, как отец Сашу. И нашла, ты же знаешь, что твоего дедушку я очень люблю, пусть он и иногда дурачиться.       Тебе бы тоже понравилось наблюдать за ними. Вот он, Михаил Московской, суровый политический деятель, которого невозможно подкупить. А вот он стоит в коридоре весь красный и держит в руках большой букет цветов. До чего же весело! А потом его обязательно расцелуют, отправят мыть руки и накормят.       Сашу я тоже очень люблю, хоть и почтительно всю жизнь называла его исключительно «Александр Петрович». Мы все так и называли его, кроме отца. Это казалось посторонним людям холодным обращением, но объяснять совсем не хотелось. Меня как-то раз спросил об этом дядя Дима. А я ответила, что так люблю его, так уважаю, что просто не могу называть по-другому.       Про дядю Диму тоже стоит сказать! Ох, как я его люблю! Это что-то невозможное, что-то настолько неожиданное, что сложно поверить. Я так ждала каждой нашей встречи, а когда мы ехали все вместе в Киев, куда он с семьей переехал, прыгала от счастья. Папа тоже прыгал от счастья, хоть и пытался сделать вид, что его совсем не волнует, что Митька уже давно его ждёт в гости.       Отношения между ними были самыми близкими, которые только могут быть у братьев. Дядя Дима смеялся над ним, шутил, а папа отвечал тем же. Порой у Александра Петровича болел живот от смеха еще долго. Да и у меня, когда я подросла и стала понимать все шутки.       Мы с Олесей стали очень хорошими подругами! Она была ненамного младше меня, и у нее у самой было мало подруг. А мы с ней где только не были! Лазили по деревьям, снимали кошек с крыши дома. Бедному папе приходилось искать нас везде, а потом мы приходили чумазые обратно. Дядя Дима много смеялся, но сейчас я понимаю, что он жутко беспокоился тогда. Он ведь не мог бегать, чтобы найти нас. Он вообще, в конце концов, перестал двигаться. Папа привёз ему лучшую коляску из Германии, но на этом всё. Больше никак он ему помочь не мог. Врачи разводили руками, но дядя Дима не унывал.       Знаешь, милая Алечка, когда я думаю о своей семье, то невольно у меня замирает сердце. Это сложно понять человеку, который никогда не знал войны, потому что обычным людям неведом такой страх. Этот страх похож на голод, на разбитые в кровь ладони и на пулю в сердце. Ты понимаешь, что всё кончено, но продолжаешь надеяться.       Моя юность прошла хорошо, я почти не помню всех тех ужасов. Не помню родных родителей, хотя после войны Александр Петрович часто говорил мне о матери, он старался найти её место захоронения, но ничего не вышло. Став взрослее, я убедила его, что не стоит этого делать. У меня есть отец и есть учитель, которые мне дороже всего на свете. Папа строго-настрого наказывал, чтобы я не выводила Александра Петровича на слишком сильные эмоции, он боялся, что потрясения плохо скажутся на его здоровье. Но и я не могла сдерживать себя. После моих слов о том, что они мои родители, он заплакал. Я редко видела, чтобы он плакал, но в тот момент мне показалось, что что-то в нём навсегда было сломано. Он обнял меня и стал шептать о том, что всё будет хорошо, обязательно будет хорошо. Потом нас нашёл папа рыдающими в обнимку и наругал. Он увёл Сашу в комнату, и весь вечер они провели наедине.       Впрочем, о любви Александра Петровича и папы я могу говорить много. Знаешь, какого это — расти в таком доме? Ты видишь грозного отца политика, видишь его решительный взгляд и неумолимую натуру, а затем в комнату входит Александр Петрович, и он замирает. Он даже голос ни разу на него не повышал с войны, руки целовал часто — у них такая привычка была. Любили они друг друга неимоверно, неописуемо. Иной раз глядишь на них и поверить не можешь: неужели и правда такая любовь существует.       Папа его очень берёг. После войны здоровье у Александра Петровича ослабло, даже зрение упало. Мы два раза в год по две недели проводили в Ялтинском санатории. Тогда они, право, были похожи на детей. Я иногда сомневалась в том, что это действительно два взрослых человека. И я уверенна в том, что война их, может быть, покалечила, но не сломала. Они жили дальше, этим заставляли и нас жить.       Впрочем, я не рассказала о папе и о его отношении ко мне. Знаешь, Алечка, он меня любил; может быть, не так сильно и глубоко, как Александра Петровича, но он за меня готов был любому жизнь испортить. А он ведь мог. Я не помню военные годы, но я помню остальную жизнь. Он отпрашивался с работы, чтобы отвести меня в музыкальную школу, а потом и в балетную. Он всегда поддерживал меня, когда я вдруг хотела попробовать что-то новое. И всегда ждал меня у выхода из здания культуры с чем-то вкусным. Я бежала к нему, а он ловил, смеялся со мной и радовался. Когда Александру Петровичу становилось плохо, и он не мог посетить собрания в школе или мои концерты, то папа всё равно приходил, потому что знал, как это важно для меня.       Вот такая у меня большая семья. Теперь ты тоже её часть, чему я очень рада. Ты напоминаешь мне всех их, хоть по крови мы совсем не связаны.       И я не знаю, как распорядишься ты этими воспоминаниями, не знаю, продолжишь ли ты хранить о них память. Может быть, ты напишешь что-то. А может, молча будешь нести эту частичку света у себя в груди. Я буду рада всему. Но одна женщина говорила, что её муж смотрит за ней с неба, где-то среди звёзд он тихо бродит и подглядывает за ней. Она каждую ночь выходила на улицу, чтобы найти своего мужа. А он прятался за облаками.       Вот и они все тоже смотрят за тобой, Алечка».       Она дочитала до конца, а затем свернула бумагу по сгибу. По щекам текли слёзы, но это были слезы счастья. Бабушка всегда была такой светлой и забавной, к ней хотелось ехать на выходные, кушать её блины и слушать их с дедушкой причитания.       И только сейчас она поняла, что кроется за ней. Война, а затем такая чудесная семья, о которой можно только молчать, счастливо улыбаясь. Ибо словами это не описать.       Она закрыла глаза, и перед ней открылось широкое поле. Громкий крик:       — Митя! — завопил Миша. — Зачем ты облил меня холодной водой! Ах, ты!       Дима громко засмеялся, руками крутя колёса коляски, быстро стал отдаляться. Он пытался как можно скорее уехать от злого брата.       — Я тебя поймаю и окачу ледяной водой!       — Миша, Дима, идите кушать! — крикнула Рада.       Дима тут же остановился, отправил ей воздушный поцелуй, от которого Рада то-ли поморщилась, то-ли улыбнулась. И в этот момент он оказался облит водой.       — Получай!       Миша довольно улыбнулся. Дима от удивления открыл рот, зажмурив глаза.       — Мишка! Ах, ты! Ну я тебе покажу!       — Кушать!       — Подожди, Рада, — нервно взвизгнул Миша. Подожди! Спаси меня!       На крик выскочил из дома Саша, в руках у него была тарелка с овощами.       — Сашенька! Ты — моё спасение! Митя меня убьёт!       — Что?       — Спасай!       Миша бросился в дом и спрятался за дверью. Он вылез оттуда после всяческих заверений Саши, что Дима уже не в обиде.       — Точно? Митя мне такое может устроить, уж он-то научен меня пугать!       — Раньше тебя чудищами можно было пугать, а сейчас, небось, не боишься! Жук ты, Миша! — хохотнул Дима.       — Не боюсь! И тогда не боялся!       — Даже духа капусты?       Миша весь сжался, будто действительно испугался.       — Какого ещё духа капусты?       — Я тебя им пугал, когда ты капусту есть не хотел. «Дух капуты придет и Мишу с собой унесёт»! — Дима повернулся к Саше. — Мишка наш в штаны сразу дул от такого! Он всему, что я говорил, верил. И ел капусту, да ещё и добавку просил.       За столом раздался громкий смех, а громче всех смеялся Саша, у которого вот уже несколько дней не перестаёт болеть живот от смеха.       — Никакой здесь правды. Всё ты опять придумал! Ничего я не боялся.       — Знаем, Миш.       Миша отвернулся, жутко краснея, и стал жаловаться на Митю Саше. Тот весело поцеловал его в щёку, и всякая обида на мир у Миши сразу же прошла. Теперь он сиял, как начищенный пятак.       — Ты сам много всего боялся, Митька!       Дима нахмурился. Рада отвлеклась от еды и стала внимательно слушать.       — А помнишь, как ты от Кольки бегал, чтобы в лес за ягодами не идти?...       — А как там, кстати, Катенька с Серёжей? — перевёл тему Дима.       — Константин Уралов и Татищев за ними присматривают в Свердловске, Митенька. А теперь я, пожалуй, расскажу...       Здесь был смех и счастье, а сверху на них весело поглядывал Коля. Василису поцелуями ласкал муж. Даже не верилось, что это действительно она. От счастья она совсем походила на девочку.       И там хорошо, и здесь.       Главное, чтобы семья была. А дальше можно идти куда-угодно вместе.