Только сейчас мысли более менее начали вставать на свои места. Но вспомнить произошедшее – все еще казалось непосильно задачей.
Что делать? Очевидно, пытаться вспомнить предыдущую ночь. Или день. Как повезет. Однако в этих подземельях, ни ночи, ни дня не видать. Счет времени – непостижимая роскошь, доступная только тем, что встают с восходом солнца, и ложатся на покой с приходом сестрицы луны. Все, что есть здесь - только пустые коридоры, с иногда вдалеке отказывающимися на шаги рычанием чудовищ и эхом сознания, медленно пожирающим самого себя.
А стоящий рядом андрогин терпеливо улыбался, пока Энки, хватаясь за болящую голову пытаясь вспомнить, как он здесь очутился. Помнит сон. Помнит Викторию. Рассвет. Снова эти мысли. Неприятно вспоминать. Но вот как он из сырых коридоров очутился в удобной постеле в компании приятного человека - он без понятия. Анкариан пока что молча смотрел на алхимика, так и не ответив на его вопрос. Тот самый алхимик, которого однажды встретил в коридоре.
Он очень похож на Викторию. Чем – Энки сказать не мог. Просто похож. Глазами наверное. Может их осторожной нежностью?
Не выдержав упорного молчания темного жреца, Нозрамус подошел чуть ближе. Все так же аккуратно и ненавязчиво, как кошка, умоляющая кинуть ей еды. Гляди, начнет тереться о ногу, ласкаясь. Но здесь, скорее, обессиленным зверьком был Энки. А Нозрамус – просто осторожным человеком, пытавшимся приручить тощую, испуганную кошку.
Черт, но как же его зовут? Что-то на букву “н”. Но как именно, Энки никак не может вспомнить. Остается только кусать локти, и с необъяснимым доверием и уважением смотреть на высокую фигуру.
Алхимик приблизился, слегка наклонил голову вбок, как собаки, глядя на своих хозяев, но сейчас он скорее напоминал любопытную, сытую сову.
— Можешь говорить? — спросил тот. В руках того, была какая-то чашка. Энки посмотрел сначала на его лицо, затем снова на чашку. И снова на его лицо. Голова сейчас, казалось, готова была расколоться как грецкий орех. Серая жидкость бы вытекла на простыню, а обездвиженное тело упало на пол с приглушенным звуком. Хватит у Нозрамуса силы, чтобы утащить Энки отсюда?
— Я… Могу… — также хрипло как и в прошлый раз. Гр! Хватит кряхтеть. Говори четко! Хотя, только сейчас Энки почувствовал, как его язык вот вот рассыпется как горстка песка. Во рту все пересохло. Попить бы чего. Да виал с водой нечаянно разлил. А лучше бы поспать.— Но мне очень плохо. Голова…
— Я понял… — тот понимающе кивнул, сев рядом. — Энки, верно? —- спросил тот, глядя сверху вниз. У него очень приятный голос. Хотя в его голосе чувствуется какая-то старина. Нет. Даже древность. Нозрамус уложил ладонь на лоб Анкариана. Прихмурился.
— Да… а ты ведь… эм…
— Я Нозрамус. Приятно снова познакомиться, Энки. — он улыбнулся. — Путники никогда не запоминают как меня зовут, ха-ха. Однако, по их словам, даже слишком уж четко помнят нападавших на них чудовищ. Наверное, они предпочли бы помнить меня, чем здешнюю нежить.
— Точно… — согласился Анкариан, вспоминая глазища того ворона. Он вздрогнул. Глянул на лицо алхимика. Сколько вопросов хочется задать. И непонятно, какое желание сейчас было сильнее – лечь на покой, или перебороть свою боль и поговорить с новым знакомым.
— Обычно ко мне заходили стражи… — продолжал Нозрамус поставив чашу на столик рядом с кроватью. — Это ведь, что-то вроде тюрьмы. Но ко мне редко заходили. Да и я, редко пускал. Нечего шастать. Еще и у меня проблемы будут. А мне они не нужны. Хотя, на самом деле, они могут помочь иногда. У меня здесь спокойно. Да, и, выпей это. Желательно пока теплое. Когда оно застывает – становится липким, как сопли. Так что, пей сейчас.
Энки взглянул на жижу. Темно зеленая, с синим оттенком, с какими-то желтыми плавающими семенами. Напоминало что-то вроде кашицы, только менее густой. Плавающие не до конца раздробленные синие листья напоминали синие травы. Они имели исцеляющий эффект, только совсем небольшой. В этом Энки убедился на своем опыте.
— Я узнаю синие травы, — сказал Энки, приподнявшись на одну руку. — Но что все остальное? Впервые вижу.
— Не мудрено. Они довольно редко встречаются. — говорит Нозрамус. — Зеленые – молотые листья растения, имеющего успокаивающий эффект. А семена – для вкуса. Сама по себе похлебка довольно горькая, пить можно только если не чувствуешь вкуса, или если у тебя очень сильная сила воли. Поэтому добавляю эти семена. Они сладкие. Немного скрашивают этот ужас. Пей, а я кое что закончу, и приду к тебе.
И снова тишина. Лишь отдаленное мычание Нозрамуса, бульканье чего-то, шелест страниц… Энки приподнялся, оперся о стену. На удивление – здесь даже удобно. Видно было, что Нозрамус не первый год живет здесь. Интересно только сколько. Хотя это не так важно. Напиток остывает, а собственно, скоро превратится в чашу соплей. Этого не хочется. И все же. Тревожные мысли куда-то пропали. Стало как-то непривычно спокойно. Да… точно…
“У меня здесь спокойно” — проносятся в голове слова Нозрамуса. Ведь правда. Нет этого нагнетающего глухого стука собственных каблуков по полу, каких-то падающих на землю капель, сырости и рычания чудовищ в непонятно каком направлении. Нет этой вечной игры в монетку - выживешь, или умрешь, но чуть позже?
А что вообще произошло? Этот вопрос уже в какой раз всплывает в голове Энки. Он немного жмурится. И не понятно, от собственных воспоминаний, или из-за горькой похлебки, которую спасали только эти сладкие желтые семена.
Сначала ворон… сон…
сестра.
В месте, где гуляет смерть, она возраждается тревожными, липкими воспоминаниями. Словно…
жила здесь.
Голова все так и не прекращала звенеть. Словно жрец попал под удар колокола, находясь прямо в нем. Да и тело немного трясло. Знобило. Хоть и, наверное, в подземельях это нормальное состояние. Понемногу Энки начал приходить в себя. Похлебка уже спустя пару минут подействовала, как успокоительное
Как успокоительное… но, какое-то слишком сильное успокоительное..?
Энки стало очень спокойно. Даже… даже чересчур спокойно. Нет, стоп, даже слишком. Перед глазами все поплыло, тело стало каким-то резиновым. Так и не допив содержимое, упал на кровать. Словно что-то внизу тянуло, как болотный ил. Веки сейчас казались тяжелее некуда, а тело наоборот, хотело двигаться. Да не могло. Мышцы начинали приятно зудеть, а голова перестала болеть. Все перестало болеть. Он умер?
Боль ушла.
Что происходит?
Что случилось?
“Это конец..?” — спросил себя Энки, пытаясь открыть глаза. Но удар изнутри означал – что это только начало.
В этом подземелье все равно, выход был только один - смерть. Но был и другой.
Слияние. В глазах рябило… И все кажется таким… медленным… Как же хорошо, что он решил слиться с подземельями страха и голода, и стать с ними одним целым. Одним целым. А разве, мы уже не одно целое? Анкариану казалось, что мы работаем сообща. Но сейчас, Анкариан убедился: он сливается с чем-то единым. С чем-то большим, и непостижимом. Неужели Бог? Энки расслабил мышцы. Чувствовал, как его тело растворяется в холодных кирпичах темницы. Настоящая эйфория. Как кусок льда на ослепляющем солнце. Ох, солнце улыбается. Энки никогда не замечал, что солнце – может улыбаться. И ее улыбка ярче других, миллиард звезд, собранных вместе. Солнце покачивается из стороны в сторону, пока Энки – глыба льда, становится все менее и менее цельным. Из четкого вырезанного жреца Анкариана по итогу остается лужица, впитывающееся в золотистый сияющий песок. И из которой, затем, вырастет прекрасный цветок. Сняв с себя темную оболочку, наконец сможет быть собой! Красный! Красный, восхитительный цветок. Красный, как ковры в больших замках, расстеленные по полу. Красные, как полыщающие леса в далеке. Красные, как кровь молодого ягненка… и… и… неважно. Лепестки сияют, подтанцовывают головкой под немой танец святого святилища! И все спокойно, и все хорошо. Все идеально. Ах, черт. Как же хорошо. Слияние.Однородная жизнь для слабаков. Создавайте союзы, и станьте счастливы в новой нечеловеческой форме! Ведь быть человеком грустно и глупо– а цветы любят все!
Наверное, настоящие предназначение Энки, быть прекрасным цветком. По настоящему счастливым, в лучах ласкового нежного солнца. И не нужно ни о чем думать и переживать. Солнце согреет, дождь пойдет, и напоет. Как заботливые мать и отец. А однажды, его прекрасная дева сорвет, поставить в вазу на подоконнике в своей комнате, и будет томно вздыхать, глядя на него. Ведь тоска создана для людей. А цветы нужны чтобы ими восхищались тоскливые, сопливые создания.
И Энки, как и подобает любому красивому цветку срывает какая-то оголенная девушка. Ах, как же прекрасна. Длинное, тонкое тело, ласковые худые пальцы, осторожные движение. Небольшая, но тем не менее мягкая грудь. Ребра вот-вот готовы проткнуть тонкую, бледную кожу, но от этого еще красивее. Она выглядит неживой. Но такой привлекательной.
Она ступает по раскаленному песку, и совсем не морщится, и длинные светлые волосы блестят на опьяняюще ярком солнце.
Энки всегда думал, что смерть это конец. Что нет ничего впереди. Но когда его срывают нежные руки, стало даже не больно. Он поднялся вверх, как раненая синица в ласковых руках крестьянки, пока ее осторожные девичьи пальчики гладят нежные как кожа младенца лепестки. Девушка быстро облизала губы, шумно вдохнула.
Красив
Голос исходил не от нее. Отовсюду. Словно слова Бога. Девушка подняла цветок вверх.
Ты много можешь поведать миру, но выбрал собственное счастье, обратившись в бесподобный цветок?
Ты много продал ради этого, дорогой?
Ты часто задумывался о цене собственного счастья?
Энки почувствовал как стал тяжелее. Его лепестки начали опадать. Нет. Нет. Нет! Только нет. Лепестки падали вниз пухом. Скользили по ветру, не чувствуя грани земли и воздуха. Падали в лужи. Окрашивая их в красный.
Или тебя никогда не волновало, что твои лепестки окрашены моей кровью?
И только сейчас Энки понял, что вместо восхитительно прекрасного цветка, он, сидит в луже крови в колодце. Девять лет назад. И снова грязь. Снова восклики тех жалких отродьей человечества. Жрецы. По вашим законам, гадкие мрази, близнецы должны боротся насмерть? По вашим законам, смерть - это сексуально? Вы, чертовы некрофилы и мерзкие, гадкие свиньи с большими пузами, предназначенные только для вспаривания. Это все ваша вина! Это вы, во всем виноваты, ублюдки. Жалкие сволочи.
Волна гнева охватила Энки. Но пошевелится, не давали кандалы. Толпа улюлюкала. Все в черных мантиях. Отвратительно. Мерзкие животные. И лишь одна, в белом платье, просачиваясь через толпу, кричала. И только подняв голову, Энки мог что-то разобрать.
— Убийца! Убийца!
Мама.
— Убийца! Ты убил ее! И она лежит в лужи своей крови, даже сейчас, разделяя ее с тобой. Убийца! Убийца!
Она рыдала. Нет прощения. Темные жрецы, оттасиквают ее назад. Она кричит. Они улюлюкают. Зрение покрывается пеленой.
У Виктории в спине торчит кинжал. Она лежала, повернув голову к нему. Пустые. Светлые глаза. Холодное оголенное тело. Она уже остыла. Как тогда мама, не дождавшись рассвета. И сейчас, ее тело лежит, засыпанное землей, пожираемое червями. И это ждет и Викторию.
С убитого животного нужно снять шкуру. Энки вынимает кинжал из тела сестры.
И снимает кожу со своей правой руки.
ПЛЕШИВЫЙ ПЕС ДОЛЖЕН УМЕРЕТЬ.
**********
Снова перед глазами все плывет стоит их только открыть.
Все это был просто глюк. Он снова в чертовом подземелье. Кости ломит. Нет. Черт. Снова все болит. Все болит. Адски болит. Это был сон? Галлюцинация? В груди словно не хватает воздуха. Энки жадно хватает кислород губами. Сейчас словно каждую косточку в его теле прокрутили пару раз и отпустили. В горле все сжалось и ссохлось. На лице Анкариана пот, капает на подушку. Постель под ним уже давно им пропиталась. Или это кровь? Первое время даже тяжело сообразить что произошло, и на удивление, чем сильнее Энки пытается что-то понять, тем сильнее боль немного успокаивалась и отпускала Энки. Это была даже не боль. Скорее какая-то странная нагрузка на тело. Тело кажется ватным. Тяжелым. Неужели наркотики? Энки начинает видеть все четче, хоть и, голова ходуном. Неважно. Не настолько, чтобы снова упасть в сон. Он пытается понять, что к чему, и только сейчас понимает — на нем алхимик, ноги перевязаны — а Нозрамус держит в руках нож, и тряпку.
