Сестринские покои

      Знакомое карканье. Это он. Пришел по душу Энки, с палицей вместо косы. Унюхал слабость жреца. Энки моментально оборачивается, завороженный, надеясь, что это просто бурное воображение. Нет. Это не воображение. Это реальность. Реалии подземелья страха и голода. Резкий, быстрый вдох, облака пыли поднимающиеся от массивных шагов чудовища, надвигающегося прямиком к Энки. Сомнений быть не может: это ворон. Чудовище уже предвкушает сочащуюся слабость в клюве безжалостной птицы. Энки не вскрикнул, не ахнул. Лишь вздрогнул, а глаза приобрели форму блюдечек в которые часто наливали глупым толстым котятам молоко. Нет. Откуда все эти ассоциации? Это все происходит… казалось… нет, не казалось. Хотелось бы, чтоб все происходящее - воистину, просто мерещилось. Когда шальное сознание прорисовывает образы изогнутых веток в форме устрашающих, неведомых монстров. Когда странной формы дерево вдали заставляет сознание вырисовывать чудовищные иллюзии. Но сейчас не так. Это не ветки, и, не неудачно падающая тень камня. Это чудовище. Настоящее чудовище. Которое с каждым шагом становилось все ближе и ближе. И быстрее. Так почему же ты стоишь, Энки? Невольно, сам того не замечая, Энки задвигал губами. Отчаянное «Нет… нет» мог услышать рядом стоящий. Энки ринулся прочь. Удрал, словно, и позабыв о слабости собственного тела. Как часто бываешь, когда бежишь прочь от бешеных собак, и шанс на победу только один: ты должен пересилить возможности собственного тела. И забыв о слабых легких и шумной одышке что смогла бы с легкостью привлечь другую нечисть подземелья, Энки удирал прочь. Но куда бежать? А может, стоит и вовсе атаковать? Нет, не получится. Если есть возможность - беги. Так всегда мама говорила Виктории… Виктория. И каждый раз, когда дело доходит о смерти она тут как тут… смеется мне в лицо. Яркая. Живая. Насмехается над страхом. Смеется смерти в глаза. Поэтому она и умерла, недооценив смерть. Нужно уходить. Нужно уходить, убегать, удирать, сделать все, чтобы оказаться как можно дальше от предвестника смерти - черного ворона, с палицей, вместо косы. Но даже отсутствие косы, не мешало ему исполнять роль суровой смерти. Самой кошмарной. Рывок, еще один. Что бы сделал Ворон? Массивным клювом, сначала, выкливал бы глаза, а затем заживо начал вытаскивать кишки падшего в битве за жизнь. Вытаскивать их словно червяков из земли, как часто делает заботливая мама птица для своих птенцов. Но птенцов не было. Не в этот раз. Энки чувствует, что ему словно что-то дышит в спину. Но это уже и было лишь воображением. Ворон был далеко, не смотря на то, насколько было реалистичным и горячим дыханием сзади, обжигающее кожу. Энки слушал как гулом отдается биение собственного сердца. Словно сверху сотня мужчин бьет тяжелым молотом по наковальне. Энки обернулся, в ужасе, чтобы увидеть, что ворон настигает. Крупными, большими шагами наступает. Он словно не бежал, а решительно шел, зная, что эта гонка будет длиться недолго. Недолго. Один неосторожный шаг. Энки слишком поздно развернулся телом. Не успел среагировать по кошачьи, выставив руки вперед, да упав на подушечки лап, или ловко схватится за что нибудь. Энки упал в колодец. А пока падал, слышал громкий, пронзительный крик птицы. *** Судя по тому, что Энки все жив после падения - ворон решил не рисковать, и не преследовать Энки дальше. Или просто потерял интерес, посчитав, что жрец уже умер. Энки лежал на спине, глядя вверх. Только сейчас понемногу начал вспоминать, что вообще произошло. Он свалился вниз, и чудом выжил: в пару сантиметрах от его головы лежал кирпич. Некоторое время он еще лежал на спине. Смотрел вверх. Вокруг на удивление было тихо. Тишина. Снова тишина и одиночество. На поверхности, ради минутки тишины и уединения Энки готов был отдать душу дьяволам, а сейчас, больше всего хотелось услышать вновь людской голос. Смех. Разговор. Вздохи. Ласковый женский шепот. Желания двигаться нет, даже если есть силы. Даже если Энки сейчас встанет на ноги и поднимется: что изменится? Куда бы Анкариан не пошел, его везде будет ждать одно: одиночество и погибель. Стены пропахли кровью. Влагой. Сыростью. Одиночеством. Одиночеством. «Как я вообще пришел к такой жизни?» — спросил сам себя Энки, прикрывая глаза. Где все пошло по наклонной? Нужно вспомнить. Нужно вспомнить, когда жизнь превратилась в нечто отдаленное даже от существования. Напоминала скорее работу ржавого механизма, который забыли отключить, и он изо всех сил, без цели и смысла продолжает шевелить шестеренками, жалобно скрипя. Сначала было темно. Энки время от времени дергался, чтоб понять умер он, или нет. И каждый раз судорожно выдыхал. Но глаза не открывал. Как интересно. Сколько раз он видел смерть, сколько раз убеждал себя: смерть это не страшно. Смерть это освобождение. И даже уже был на пороге смерти, сам доведя себя до такого состояния. Но как слаба человеческая натура. Слишком слаба, чтобы действительно принять смерть. И сейчас, темный жрец, покровитель мира усопших, словно побитый барашек боится волчьей пасти. Сражается ради… ради чего? Ради ничтожного шанса на выживание. А что этот шанс даст? Снова барашек будет прыгать по траве. Снова будет бодаться с другими барашками. Снова будет радостно прыгать под лучами солнца. И все равно будет загрызан дикими собаками. Выживание лишь откладывание необратимого. Так для чего ты сражаешься, Энки? Снаружи все так же было тихо. А потом он услышал кашель. Знакомый кашель. Стало тепло.        Энки не мог понять, проснулся ли он, или наоборот, вновь заснул. Вместо холодных камней под копчиком располагалась мягкая, бархатная подушка. Обычно на ней спала кошка, но сегодня она куда-то убежала. Он дома. Тепло. Спокойно. Лекарь, который приходил в поместье каждый день не подпускал питомца слишком близко к спальне мамы. Он был убежден, что шерсть Литы раздражает и без того больные легкие госпожи Анкариан, поэтому, когда-то лежащая на груди матери, пушистая черная кошка, теперь одиноко бродила по коридорам, а мама иногда рефлекторно начинала гладить грудь. Словно Лита сидела там и ласково мурчала. Лита не любила никого кроме мамы. Никогда не признавала даже Викторию, и тем более Энки. Лита всегда была кошкой с характером. Виктория в шутку сравнивала Литу с Энки. — Ты прям как Лита, — смеялась она, поправляя белоснежные волосы за ухо. — Снаружи злая, заносчивая, и недоверчивая но внутри только и молишься чтоб тебя погладили и обняли. Хи-хи. “Возможно когда-то это было и так.” — невольно отвечал Энки ей в голове, девять лет назад. — “Но где найдется такой человек как матушка, чтобы снова погладить и обнять? Таких добрых дураков на свете больше не осталось. Ты была последней.” И снова кашель. Лекарь вышел куда-то из комнаты. В последнее время, вид у мамы был совсем нездоровый. Впалые щеки, круги под глазами. Иногда она кашляла кровью. Когда-то румяная красавица превратилась в груду костей, обтянутые такой же белой как и волосы кожей. Отец молча стоял над кроватью супруги. У них были странные отношения. Они почти не говорили. Их разговоры заканчивались на фразе “подай соль”. Папа взял ее в жены только чтобы сохранить чистоту крови семьи Анкариан. Да и у него не было выбора. Она оказалась единственной оставшейся родственницей. Остальные не пережили чуму. Ему нужен был наследник. Наследник который продолжит его религиозные бредни. Энки никогда не думал, что папа на самом деле любит маму. Даже в раннем детстве он понимал это. Но в тот день, Энки вздрогнул. Папа держал ее за руку. В последний день папы не было. Никто не знал, что это был последний день. Только матушка. Энки, возвращаясь с библиотеки, ненароком заглянул в спальню мамы. Тогда ему было тринадцать лет. — Мама? — прошептал мальчик, заходя внутрь. В спальню к матери заходить нельзя было. Но это мало интересовало Энки. — Энки..? Ты? — Я пришел проведать тебя. — Заходи… заходи… — ее голос звучал очень слабо. В голове воспоминанием прозвучал ее когда-то звонкий смех. Что-то внутри неприятно съежилось. Энки зашел внутрь, прикрыв за собой дверь. Он не боялся заразиться. Он вообще об этом не думал. Это казалось чем-то второстепенным рядом с худым силуэтом мамы. Энки старался не думать о том чтоб могло быть завтра. Энки сел рядом на кровать, глядя в ее глаза. Они были слегка прикрыты. Очень уставшие, не смотря на то, что она постоянно спала и почти не двигалась. Она попыталась приподняться, но вместо этого издала непонятное кряхтение, и снова упала на подушку. Она улыбнулась, положила ладонь на руку Энки, нежно погладила. Когда-то мягкие, теплые прикосновения, превратились в сухие и холодные. В них все равно чувствовалась любовь и забота. — Энки, — прошептала она. Ее губы напоминали высушенные дольки персика. — Расскажи мне, как проходят твои дни? Не дразнитесь больше с Викторией? Даже сейчас, она думала о других больше чем о себе. В этом была вся госпожа Анкариан. — Не дразнимся. Помогаем друг другу. — соврал он, слегка улыбнувшись. Не то что они сильно ссорились, но иногда что-то проскальзывало. Скорее в шутку, хоть и мама все равно такое не любила. — Хорошо… — промолвила, прикрыв глаза. Ее холодные пальцы поглаживали костяшки сына. Как бы она не старалась выглядеть сильной и счастливой, всем все уже было понятно. — Как ты себя чувствуешь? — спросил Энки, уложив вторую ладонь поверх пальцев мамы, осторожно поглаживая. — Я рада, что ты спросил. — она немного помолчала, а затем усмехнулась. — Скоро мне станет совсем хорошо. Энки промолчал. — Я слышала, что когда медленно умирает, ему становится очень хорошо и приятно. Словно… на седьмом небе от счастья. — продолжала, повернув голову в сторону сына. — Еще я слышала, что больные обычно умирают перед рассветом. Глядя в окно, ожидая когда солнце поднимется. Но не поднявшееся солнце забирает их с собой. — она устранила взгляд в окно. Было темно. По телу Энки пробежала дрожь. Виктория начала бы успокаивать, и говорить, что она еще застанет рождение правнуков, и будет жить долго и счастливо. Но Энки не такой. Он опустил глаза. — Тебе принести что-то напоследок? — негромко произнес он. — Ха-ха. Я знала что ты поймешь меня. Ты умный. Мой умный ребенок. — она нежно улыбнулась. Энки кивнул. Сердце обливалось кровью от осознания того, что уже утром мама станет холодным, обездвиженным телом. — Ты сильный Энки. И не смотри на физическую слабость. Ты силен духом. Ты холодный - и в этом твоя сила. Ты пойдешь далеко. — Сомневаюсь. — Нет… ты… я чувствую, что ты совершишь что-то большое. Что-то огромное. Это по твоей натуре. У тебя все будет хорошо. — Оставь предсмертные речи на потом. — усмехнулся Энки, слегка сжав руку матери. Он не хотел слышать это. Нет. Пожалуйста. Замолчи. Каждое слово проходится по сердцу ножом. — Ха-ха. — женщина откинула голову на подушку, широко улыбаясь. — Хорошо. Потом скажу тебе все что я думаю. Но задумайся над моими словами. Я не вру. — Обязательно. — кивнул Энки. В горле образовался ком. Больно. — Скоро рассвет. — сказала она, прикрывая глаза. — Принеси мне Литу, пожалуйста. Я так соскучилась по ней. Лита сидела в гостинной. Обычно Энки старался не будить кошку, но сегодня особенный случай. Она бы начала царапаться, попытайся Энки поднять ее. Но сегодня она словно поняла в чем дело, покорно повисла на руках юноши. Энки старался успеть до рассвета. Он приоткрыл дверь, в страхе не успеть. Она все еще дышала. Молча посадил кошку на грудь мамы. Лита начала мурчать, уложила голову на шею женщины. Мама начала гладить Литу. — Спасибо. — произнесла она. — Энки, пожалуйста, последняя просьба. — Что? На момент в комнате повисла тишина. С каждой секундой Энки чувствовал груз все тяжелее на своих плечах. — Пожалуйста… в моем комоде я написала всем прощальные письма. Там есть и тебе. Не читай чужие письма пожалуйста. Просто раздай их всем. Энки попытался сглотнуть ком в глотке. Но он, по ощущениям, словно стал еще больше. В груди закололо. — Хорошо, мама. — Энки резко развернулся к двери. Нет. Он не вынесет этого. Он не может смотреть на это. Слишком больно. — Я люблю тебя. Резко закрыл дверь. Побежал в комнату. Вся многомесячная злость и боль вырвалась наружу громким всхлипом. Он попытался сдержать его, схватившись за рот. Но словно на зло, стал заложником собственных эмоций. Плотину прорвало. Ноги задрожали под невидимым грузом на плечах. Вбежал в комнату. Дрожал. Упал в постель и носом уткнулся в подушку. Слезы лились не прекращая, а крики приходилось сдавливать, запихивая до рвотных рефлексов в рот подушку. Нет. Прекрати. Не кричи. Ты знал, что это произойдет. Ты готовился к этому. Так почему все равно так больно? Сдавленное мычание и вопли все равно было слышно. Никогда он не позволял себе так плакать. Никогда не позволял себе такой слабости. Она не заслуживает этого. Она не заслуживает так умереть. Нет. Это все просто шутка. Часть истории с хорошим концом. А сзади чья-то рука погладила спину парня. Кровать скрипнула. Энки рефлекторно дернулся, повернулся в сторону гостя. И все равно, что лицо зареванное. И все равно, в каком слабом положении он сейчас. И все равно, насколько он уязвим сейчас. На дворе начало светлеть. — Мама..? — прошептала рядом сидящая Виктория, ласково поглаживая по тощей спине. В ее глазах читался страх и сочувствие. Она поджала губы. — Да. — сквозь слезы отвечал Энки, снова начиная реветь. Боль преодолела гордость. Виктория слегка приподнимает Энки. Прижимает к себе, целует в лоб. Ее поцелуй отдавал какой-то горечью на коже. Напоминало маму. Виктория была слишком похожа на нее. Закрывая глаза, можно было представить, как худое тело обхватывает не старшая сестра, а мама. Но так было еще больнее. А рыдания не прекращались. — Тише… отец услышит. — шептала девушка, целуя брата в щеку. Ее голос дрожал. — Я здесь. Пожалуйста, успокойся. — Ее больше нет… — снова провыл Энки, кидаясь в объятия сестры. Ночная рубашка Виктории уже успела пропитаться слезами. Она легла на кровать, заваливая и Энки. Крепко прижимала себе. Юноша мог услышать биение сердца сестры. — Успокойся. Я рядом. Попытайся заснуть. — прошептала она вновь, поглаживая брата по спине. — Тише. Пожалуйста. Такая нежность была неприемлема в доме Анкарианов. По крайней мере, Энки так казалось. А может, он был не прав. В голове метались воспоминания. Везде она улыбалась. Она была слишком хороша, чтобы так все просто закончится. Хоть это и было очевидно, что все так закончится. К смерти близкого нельзя подготовиться. Как бы близко ты был не готов - она все равно будет болезненной. А Виктория просто продолжала успокаивать, поглаживая спину. Она тоже плакала. Ей тоже было больно. Но еще больнее становилось от завываний брата. Она тихо всхлипывыла, то и дело, целовала близнеца. “Пожалуйста, успокойся”, “тише, прошу”, “все будет хорошо”. Такая же нежная как и мама. Но мама больше не улыбнется никогда. И снова ее голос в голове. Снова ее смех. И ее последние слова. “Я люблю тебя” “Я тоже люблю тебя. Прости” — эхом отозвались в голове несказанные слова. “Я тоже люблю” Тоже люблю. …а на улице небо уже окрасилось в розовый, когда зареванные близнецы, заснули в обнимку. И словно забыли, что всего через пару недель, у них будет битва не на жизнь, а на смерть.       ***              Когда Энки проснулся, долго не мог понять, что с ним произошло. Сначала думал, что умер. Было неестественно тепло и спокойно. Неестественно для этого места. Заняло несколько минут чтобы вспомнить все, что произошло за пару несчитанных дней. Но стоило открыть глаза, как понял: рай не может состоять из комнаты подземелий страха и голода. Черт. Воспоминания начали возвращаться. Походу он уснул, когда упал в колодец. Но проснулся явно не там, куда попал в побеге от ворона.              Он лежал на относительно мягкой поверхности, чем-то укрытый. Какое-то шерстяное одеяло. Энки все еще отходя ото сна, погладил покрывало. Что-то не похоже на что-то опасное, но и доверять этому он бы не стал. Подозрительно как-то.              С другой комнаты доносились какие-то ароматы трав, странное бульканье и чье-то мычание. Затем, шелест переворачивания страниц, и снова приятное мычание. Что это за место?              Только Энки попытался встать, как уронил виал с водой, стоящий на полу. К счастью он не разбился, но Энки в неловкости вжал голову в плечи, поджал губы.              Мычание резко прекратилось, а в сторону Энки близились шаги. Энки занервничал. И как оказалось зря.       Перед ним встал алхимик. Тот, которого он когда-то повстречал в коридоре.              — О, ты проснулся! — протянул тот, мягко улыбнувшись. Энки в удивлении похлопал глазами. — Выспался?