Под контролем

Соуп дёргается, как от удара. Пытается выскользнуть, вырваться из хватки застывшего каменным изваянием Гоуста, но тот неожиданно не позволяет: смыкает пальцы на его бедре, удерживая Соупа у стены, и, не отводя взгляда от его испуганного лица, сухо произносит: — Я разве давал разрешение прерывать тренировку? — Н-нет, но… — Боже, Соуп никогда не видел старину Роуча настолько смущённым. Когда их глаза встречаются поверх плеча так и не обернувшегося Гоуста, рожа сержанта Сандерсона напоминает по цвету свёклу. — А раз нет, — медленно, тихо и вкрадчиво, в самой жуткой своей манере шелестит Гоуст, не сдвинувшийся ни на дюйм, — то какого чёрта ты здесь забыл? Роуч белеет. Соуп никогда не видел, чтобы кожа человека так стремительно меняла оттенок: от насыщенно-бордового к мертвенно-бледному. — П-понял, — интересно, это заикание останется с ним навсегда? Тахикардия с Соупом уж точно. Когда дверь за Роучем захлопывается, он хрипит: — Какого хуя только что произошло? — О чём это ты? — Гоуст не спешит отстраняться. Их носы почти соприкасаются, так близко друг к другу они стоят. — О чём это я?! — бравого сержанта МакТавиша начинает изрядно подтряхивать. — Хватит делать вид, что ты не врубаешься. Ты… ты же понимаешь, что теперь будет. Гоуст кивает. — И знаешь, — голос у Соупа позорно дрожит, — что Роуч растреплет всем. Подтвердит и без того гуляющие по части слухи. — Ага, — безразлично соглашается Гоуст, поглаживая его по загривку, как норовистую лошадь, которую успокаивает опытный ездок. Их глаза снова встречаются: обеспокоенные — Соупа, необъяснимо умиротворённые, как для человека, только что раскрывшего перед отрядом тайну неуставных взаимоотношений с сослуживцем, — Гоуста. И до Соупа вдруг доходит. — Ты… — он начинает задыхаться снова. — Ты что, специально это подстроил?! Гоуст пожимает плечами. — Господи, блядь, ну зачем? — Соуп почти скулит, и даже ладонь, переместившаяся ему на грудь, не удерживает его от попытки вырваться. — Чтобы что? Чтобы Прайс нам бошки пооткручивал? Мне казалось, ты выбрал другую стратегию. И даже для тебя слишком рискованно и безрассудно менять вполне успешно срабатывающий план «я-буду-вести-себя-с-ним-как-козёл-чтобы-никто-не-подумал-что-я-его-пялю» на… это. Так какого дьявола, элти? — Значит, я передумал, — сухо отвечает Гоуст. Соупа пронзает мучительным чувством дежавю. — Передумал, — хрипло повторяет он. — Почему? Гоуст смотрит на него бесконечно долгое мгновение, прежде чем ровно ответить: — Тебя это беспокоило. — Что? — Ты знаешь. Соуп открывает рот, а слов нет — только бешеные удары сердца, выламывающего ему рёбра. Он даже не знает толком, что именно чувствует. Злость? Волнение? Страх? Смутную благодарность за то, что Гоуст сделал то, о чём его даже не просили? — Я же не говорил тебе, — выходит тихо и жалко. Гоуст коротко хмыкает, прежде чем убрать с его ходящей ходуном груди руку и отстраниться. — Нет, — мягко соглашается он, — не говорил. И — после паузы: — Но это было трудно не заметить. Очевидно, тебя напрягал тайный статус наших взаимоотношений. — Послушай, я… — И я решил, что будет лучше дать им всё понять как можно раньше, — продолжает Гоуст, сделав вид, что не услышал его робкую попытку вклиниться в свой монолог. — Пока мы не получили ни одного задания. У них будет время всё это переварить, напомнить себе о том, что их окружают в первую очередь боевые товарищи, чья способность прикрыть им спину не зависит от подробностей их личной жизни. — Ты не должен был… — Джонни. Собственное имя, произнесённое Гоустом, всегда заставляет Соупа замолчать. Как и пальцы, стиснувшие его запястье. — Я знаю, что не должен был, — практически по слогам произносит лейтенант Райли, не давая ему убрать руку. — Мне захотелось. Добавляет с усмешкой: — Ты же не считаешь, что я не продумал все риски? — Просто блеск, — Соупа всё ещё трясёт, но соприкосновение с уверенными пальцами Гоуста успокаивает его на каком-то первобытном, практически животном уровне. — И что мы теперь будем делать? — «Мы»? — Гоуст, похоже, позабавленный его смятением, вскидывает брови. А потом вдруг — совершенно изменившимся тоном, сухим, деловым, сдержанным: — У вас ещё тридцать восемь отжиманий, сержант МакТавиш. Соуп открывает рот, чтобы что-то сказать, может, что он ни за что не сможет вернуться сейчас на тренировку, или что Гоусту следовало бы обсудить свои планы по обнародованию их отношений с ним, или что всё это похоже на дурацкую пьеску в театре абсурда… А потом сжимает зубы и выдыхает: — Так точно, сэр. Мысль, похожая на удар молнии, настигает его уже у двери. Соуп останавливается с ладонью на дверной ручке, сглатывает, пялится невидящим взглядом в тёмно-коричневое дерево. И шепчет: — А Прайс?.. За его спиной раздаётся шелест одежды, звучат шаги. — С этим, — невозмутимо откликается лейтенант Райли, накрывший его пальцы своими и вынудивший повернуть ручку, — придётся повозиться.

***

У кэпа такое выражение лица, будто он не может определиться с дальнейшим планом действий: то ли нажраться в слюни, то ли нервно усмехнуться в усы, то ли взять в руки пушку и залепить им по пуле в лоб. По крайней мере, у Соупа, стоящего в штабной переговорной напротив Прайса в считанных дюймах от Гоуста, именно такое ощущение. Он вызвал их сюда после обеда — лишь их двоих. Подошёл прямо в столовой, буркнул, что ждёт в переговорной. У Роуча тогда компот носом пошёл, а Ройс сочувствующе прошептал что-то вроде «ну вот, допрыгались». Команда вообще вроде как… спокойно это всё восприняла. Соуп даже не ожидал. Морально готовился к неудобным вопросам, косым взглядам и дистанцированию. Ну, знаете, эти вот приколы гетеросексуалов, считающих, что если ты по мужикам, то точно заинтересован в их жопе. Спиной, значит, к тебе не повернуться. А они ничего. Только Ройс после тренировки уволок его в свою комнату, пшикнул банкой безалкогольного пива и долго молча цедил его, прежде чем неуверенно буркнуть, что это ничего не меняет и что он догадывался о чём-то подобном. Как Соуп тогда сквозь землю не провалился — вопрос хороший. Так или иначе, отряд типа… принял их. Конечно, ещё понадобится время, чтобы появление Соупа и Гоуста вместе на площадке не вызывало нервных смешков и неловких переглядываний. Но зато — и это, чего сам Соуп не ждал, но на что, похоже, рассчитывал в своей спланированной акции «выйди из шкафа по-армейски» Гоуст — за пределы команды эта информация не просочилась. …однако Прайс всё ещё состоит в команде. И, судя по его сложным щам, он не отличается похуизмом Уорма, дружеской солидарностью Ройса или молчаливой толерантностью Роуча. — Итак, — произносит кэп, выдержав трагическую паузу. — Итак. Соуп порывается сказать что-нибудь, может, отпустить какую-нибудь шуточку, но он нервничает до дрожащих пальцев и потеющих ладоней — Прайс же ему, блядь, как отец, и происходящее до чёртиков напоминает нелепую сценку в духе «привет, пап, знакомься, это мой парень». Не то чтобы Прайс не одобрил бы кандидатуру Гоуста, но… Мучительно хочется хихикнуть. Гоуст рядом с ним хранит гробовое молчание и смотрит на Прайса не мигая — этим своим жутким взглядом удава. — Значит, — медленно произносит Прайс, сверля лейтенанта Райли ответным взглядом, — моим предупреждениям мы не вняли. — Э-э… — Соуп беспомощно косится на Гоуста и пытается развязно ухмыльнуться, но выходит, наверное, хреново. — В наше оправдание скажу, что мы даже не пытались. — Смешно тебе, МакТавиш? — Прайс вскидывает брови, и Соуп сглатывает. — Ты хоть понимаешь, что вы натворили? — А… о чём именно из того, что мы натворили, идёт речь? Прайс душераздирающе вздыхает. — Саймон, — это звучит как умоляющее воззвание к голосу рассудка, — с МакТавишем бесполезно разговаривать. Но ведь у тебя-то есть голова на плечах. Как ты позволил этому случиться? Соупа так и подмывает ответить в подробностях, как, что и сколько всего Гоуст ему позволил. Но нервное веселье, которое поселила в нём вся эта ситуация, лопается и сдувается, точно воздушный шарик, когда Прайс резковато произносит: — Ты же не мог не знать, какие последствия это может за собой повлечь. И что будет, если об этом узнает начальство. Гоуст молчит так долго, что у Соупа чуть сердце не останавливается; а потом наконец заговаривает. И вместо того, чтобы отшутиться или, быть может, признать перед кэпом, что они обосрались, лейтенант Райли сухо выплёвывает: — Ну, так уволь меня. — Ч-чё?.. — начинает Соуп, но Гоуст едва слышно выдыхает сквозь зубы: — Не лезь. И, вернув всё своё внимание изумлённому Прайсу, холодно добавляет: — Я готов сдать оружие сейчас же. Если, конечно, ты предпочитаешь пойти по мирному пути разрешения проблемы. — Саймон… — начинает было Прайс, однако Гоуст бесстрастно заканчивает, проигнорировав его интервенцию: — Если нет, я признаю, что нарушил устав, перед трибуналом. Повисает молчание, тягостное и безрадостное. Соуп беспомощно пялится на резкий профиль Гоуста, спрятанный за балаклавой, и слов у него нет, одна только мешанина сдавленных вопросов. Одни только болезненные торопливые удары сердца: один за другим. Скажи, что это шутка. Скажи, что ты не всерьёз. Скажи, что ты не собираешься… Однако секунды идут, а Гоуст ничего такого не говорит. Их с Прайсом молчаливый поединок взглядами продолжается. А затем, когда Соуп уже намеревается открыть рот, чтобы заявить, что всё это бред, что это с самого начала было его инициативой, что если кого и полагается лишить звания и отправить под трибунал, то это его… Прайс с мученическим вздохом сжимает двумя пальцами переносицу и выплёвывает: — Проваливайте. Соуп моргает. Гоуст не шевелится. Прайс поднимает голову, обозревает их обоих уставшими воспалёнными глазами — Соуп вдруг задаётся вопросом о том, как давно кэп нормально не спал; быть может, с тех самых пор, как было инициировано расследование по факту дезинформации, стоившей Газу жизни — и повторяет: — Свободны, я сказал. Гоуст пихает опешившего Соупа в бок, и тот, очнувшись, делает несколько неуверенных шагов к двери. Хриплый голос Прайса догоняет их в спину. — Я позабочусь о том, чтобы информация об этом не просочилась дальше пределов отряда. Тем не менее, вам следует быть осторожнее. И, Саймон… Гоуст останавливается и чуть поворачивает голову, показывая, что слушает. — Какой ещё трибунал, твою мать? — вот теперь капитан звучит раздражённо, но с необъяснимой мягкостью, Соуп не знает, как вообще можно такое сочетать. — Если кто-то из вас провалит мне миссию, я лично надеру вам задницы. Без суда и следствия. Это понятно? Гоуст и Соуп переглядываются. Соуп готов поспорить, что под балаклавой прячется слабая улыбка. — Да, сэр, — впрочем, звучат они оба вполне сдержанно. — Идите, — утомлённо приказывает Прайс. И, когда за ними уже захлопывается дверь, Соуп улавливает тихое: — Уволить его… Детский сад…