Дэгу

      Намджун стоит позади сцены. Он пристально смотрит на него, медленно поднося косяк ко рту, обхватывает губами и глубоко затягивается. Юнги издалека видит, как внимательные глаза скрываются за пеленой удовольствия, смешиваясь то ли с ненавистью, то ли с голодной любовью. Дым тёмно-серыми клубами выходит из легких, задерживаясь в воздухе на долгие минуты, пряча Намджуна среди игривых завитков. Красиво: и от этого безудержно тоскливо.       Юнги отворачивается, продолжая методично наматывать бинт на кисти рук. Агуст так и не рассказал, почему костяшки ободраны в мясо. Чимин цел, сияет на противоположном конце ринга среди софитов, а вот на лице Джуна заметен слабый синяк и рваная рана под бровью. Неважно.       — Бой завтра. Зачем пришел так рано?       — Хотел тебя увидеть.       Юнги слабо трясет головой. Волосы спадают вниз и тут же умелыми пальцами собираются в удобный пучок на макушке. Крепко, так, что ноют корни. Чтобы наверняка. Боль отрезвляет, но не надолго.       — Зачем? — Намджун напряжён. Он не хотел видеть его так рано. Он не был готов.       — Не знаю. Хотел и всё, — несмотря на слова, Мин на него не смотрит. Рассматривает свои кроссовки, иногда бросая взгляд Намджуну за спину, туда, куда спускается лестница. Её всё также освещает одна одинокая лампочка.       — Тогда посмотри на меня.       Юнги чувствует чужое присутствие за спиной. Мягкий шёпот касается правого уха, опаляя горячим дыханием — так реалистично. Оборачиваясь, он видит лишь коридор, ведущий в его личную каморку, а Намджун, едва различимый боковым зрением, продолжает стоять в тени.       Невольно Юнги тянет посмотреть и развернуться в его сторону, но он осекается, делая неловкий шаг в сторону Хосока. В голове возникают непрошенные картинки, которых нет в его осознанных воспоминаниях. Воспоминания ли они или злое воображение, навеянное старыми страхами: Юнги не знает.       — Когда начнём?       — Когда толпа соберётся. Ещё не всё прибыли из Пусана. Едут, — Чон выглядит неважно. Голос охрип, его едва слышно среди ритмичных битов, хотя обычно Хосоку не требуется микрофон, чтобы говорить. Блестящий рупор — лишь украшение, в то время как он сам сияет ярче самой сцены. Но не сегодня. Хосок бледен, как и его улыбка. Юнги не хватает смелости долго смотреть и на него тоже. Он кусает обветренные губы, пряча руки в карманы спортивных штанов, чтобы не было соблазна оставить на плече жалкое поддерживающее прикосновение.       Постепенно толпа набирает обороты. Чимин радостно приветствует знакомых, обнимаясь, жмёт бесчисленные руки и красиво смеётся на шутливые подколки. Где-то рядом с сердцем, где беснуется зияющая пустота, зарождается непонятная Юнги ревность. Чужеродное чувство обжигает, заставляя напряженно выпрямить спину, запоминая лица каждого, кто его коснулся. Агуст мелко ломает собственные пальцы, болезненно щелкая каждый из них, заставляя Юнги морщиться. В ответ на вопрос «Почему?» он получает лишь строгое молчание.       Напряжение растет с двух сторон. С одной — Намджун, не спускающий с Юнги пристального взгляда, с другой — Агуст с его всепоглощающей злобой на окружающий мир. Хосок молча тянет косяк, понимающе кивая на уставший выдох рядом.       — Что это?       — Хорошая дурь. Не переживай, с неё не сорвет.       Сложно сопротивляться, когда в голове бушует рой. Зацепиться за что-то одно не получается: только появляясь, мысль растворяется в потоке других, оставляя после себя едва различимый отпечаток из обрывков слов и образов. Агуст хочет взять контроль. Запутывая, ведёт по коридорам сознания, все ближе к серой комнате, но неприятный вкус травы относит Юнги в далекое начало, к маленькому свежеомертвевшему кусочку памяти. То, что Агуст неаккуратно выжег, заставив забыть.       — А ты выдержишь?       Мимо проходит небольшая группа детей, охраняемых с каждой стороны улыбчивыми воспитательницами. Каждый ребёнок имеет пару. Они крепко держатся за руки, идут стройным шагом и смеются. Намджун думает, что хотел бы оказаться среди них. Идти вперёд, строго придерживаясь курса, поставленного кем-то выше, держать Юнги за руку и ни о чем не думать.       — Нет. Не выдержу.       — Тогда я не буду на тебя смотреть.       Джун поджигает ещё один косяк, пока внутренности разрывает от боли и тихой мольбы: пожалуйста, посмотри на меня.       Юнги не слышит. Он слишком далеко, а приняв подарок от Хосока, стал ещё дальше.       Намджун думает об их первой встрече. Этот же подвал. За столько лет помещение изменилось лишь отделкой став приличнее и богаче. Юнги, зашуганный шкет с большими амбициями и огнём полного ярости в глазах, стоял перед ним на коленях со связанными руками и бессовестно врал прямо в лицо. Тогда Намджун впервые почувствовал его. Впервые в нем откликнулось что-то похожее на голод, когда живот вместе с внутренними органами липнет к позвоночнику, а в мыслях лишь одно слово: «хочу». Всепоглощающее чувство утвердительно заверило, что сделает всё, лишь бы получить заветное: поглотить без остатка, не оставив ничего. Руки тянулись к тонкой шее в надежде сжать кулаки — ударить, зубы — укусить, оторвать кусок плоти и съесть. Слиться воедино с объектом неожиданно возникшей одержимости, сделать не своим, а частью себя. До их первой встречи Намджун хотел иметь в руках весь мир, после желал только лишь Юнги. И желает до сих пор.       — Я всё ещё не понимаю, к чему этот цирк с Чимином.       — О, ты помнишь, как его зовут.       — Он подвёз нас до гостиницы, — Юнги осекается, пока Намджун игнорирует забавную для него оговорку.       «Нас» — Юнги не редко так говорил, когда забывал, что в его голове живёт лишь один человек и это он сам. Сложно верить в то, что всё совершённое зло — твоих рук дело. Намджун понимает, как тяжело Юнги принять факт, что это он принимал участие в каждом их грехе, потакая его инициативе. Он самостоятельно делал выбор, и никакого Агуста за этим не стоит. Агуста нет, как нет и Юнги.       «Потеряв кого-то один раз, не найдёшь никогда. Даже если потерялся ты сам.» — так сказал когда-то один нелепый Бог, пристрастившийся ошиваться на пороге в их самовыгребную бездну. Намджун с ним согласен.       — Это наш путь за пределы Кореи.       Невольно ухмыляясь, Джун специально выделяет «наш путь» как что-то значимое. Он знает, что Юнги неприятно. Старая идея, которой придерживались они трое, давно исчерпала себя. По итогу, оставшись один на один с тем, кем они стали, всё перестало иметь значение. Остались только детские мечты, разбившиеся об окроплённые кровью деньги.       — Наш?       Юнги невольно скрещивает руки в защитном жесте, хмурясь и поджимая губы. Намджун не знает, что он хочет услышать, но уверен, что желает оставаться значимым. Для него. Для себя. Намджун не в праве дать ему ни то, ни другое — хочет лишь резать словами, как ножом, медленно высекая символы на его коже. Обидеть. Задеть. Растоптать теплящуюся внутри надежду.       — Мой и Хосока.       Юнги важен, но Намджун никогда об этом не скажет.       Хосок небрежно улыбается неизвестной девушке, передавая ей портсигар с выбитой на нём гравюрой. В нём в полупрозрачных зип-пакетах аккуратно упакованы марки, таблетки разных цветов и форм, порошки, отличимые друг от друга разве что дисперсностью, мелко покрошенная трава и на удивление терпкий табак.       Наш путь — продавать маленькую радость в порошках, в кишечнорастворимой оболочке. Дать возможность раствориться в слепом небытие или стать ярче, чем звёзды на небе. Дать возможность выбора. Предоставить шанс.       Выбери сам: забудь о карьере и семье, забудь о друзьях, забудь о любимых, забудь о себе. Потеряйся в бездонной пучине. Купи серотонин и улыбайся, и смейся до боли в мышцах. Купи дофамин, покори горы, найди свою мотивацию, стань сильнее и крепче. Купи то, что лучше, чем поцелуй с любимой женщиной, лучше, чем взаимная любовь, лучше, чем секс. То, что сравнит тебя с Богом, что сделает тебя Богом. Стань Богом. Стань собой: закинув пару таблеток в рот.       Наш путь — наживаться на чужом горе и неполноценности. Умываться чьей-то болью, предоставляя шанс забыться.       Бизнес, выгодный всем и невыгодный никому.       Бизнес, дающий жизнь и так же её отбирающий.       Девушка задаёт вопросы по товару, и Хосок умело заговаривает ей зубы, доверительно заглядывая в глаза своими бездонными черными зрачками. Юнги уныло тушит косяк о пол ринга. Он так старался убежать. Так старался отмыться от грязи, но вот он здесь, вновь пачкает руки и внутренности, покрываясь чёрной копотью изнутри. Она душит, давит на органы, разъедая их, как неизученная болезнь.       Монстр — Создатель и Пророк.       Джек — крепко держащий за руку наблюдатель, которому предоставлена честь донести до простых смертных божьи слова.       Агуст — несущий своими руками смерть.       — Как Агуст?       — Я думал, ты спросишь о Тэхёне.       — Я и без этого знаю, как у него дела, — Намджун пожимает плечами, отводя взгляд. Не так он хотел продолжить их разговор. — Удивительно, что ты один. Где же твой защитник?       — Это моя работа, защищать его.       Юнги хмурится отворачиваясь. От количества пыли, покрывающей поверхности, создаётся впечатление, что никто не заходил в его гримёрку с момента последнего боя. Хлипкий стол, заваленный отчётами, обгрызенными ручками и сломанными пополам карандашами, привлекает его внимание блестящей в слабом свете бляшке. Он совсем забыл о нём. Специально подобранное по меркам «украшение» выбранное Ким Намджуном, выглядит чистым и ухоженным, словно все года покорно ждало своего хозяина. Юнги берёт белую маску в руки. Кожа. Пара отверстий, рандомно расположенных в разных частях маски, чтобы было легче дышать помогали не особо. Даже сейчас пережимает дыхание от воспоминаний. Твердый корпус идеально прилегал к его лицу, закрывая нужную часть, и закреплялся короткими ремешками на затылке настолько крепко, что при желании Мин не смог бы снять его самостоятельно.       — Что-то ты дерьмово справляешься.       — Я знаю, — Юнги аккуратно кладёт маску на место, проводя по тёплой коже пальцами. Завтра он наденет её в последний раз, чтобы забыть его навсегда.       — Так как Агуст? Загасил его или он так и ебёт тебе мозги время от времени?       — Отъебись.       — Никогда не понимал, где проходит та грань, когда уходишь ты и появляется он. Намджун скалится. Улыбка отражается тенью в зеркале, уродуясь с каждой секундой становясь всё менее человеческой — раздражает. Под нарастающий аккомпанемент злости челюсти крепко сжимаются, как и кулаки, с явным желанием измесить чужое лицо в однородную кашу. Может, не только лицо. Переломать кости одну за другой, вспороть выступающим наружу ребром грудную клетку и вытащить все внутренние органы. Агуст разложил бы их все на полу в порядке, известном ему одному, и любовался проведённой работой с отвращением. Ведь всё внутри Ким Намджуна гнилое.       — И никогда не узнаешь, — круто развернувшись, кулак Юнги рассекает бровь над правым глазом — кровь некрасивой тонкой струёй стекает вниз, пачкая карамельную кожу, и затекает в повреждённые ткани. Больно.       Намджун падает, не устояв на ногах, сильно приложившись рукой о бетонный пол. Обширная отёчная гематома разрастается быстро, прячет раскосый глаз, моментально покрасневший после удара. Монстр смотрит на Юнги побитой собакой, которая полностью признала свою вину, пусть так и не осознав причину. Он хочет подползти, сцеловывать грязь с потрёпанных кед, извиняясь. Коснуться ободранных костяшек. Слизать кровь с каждой, обрабатывая полученные по его вине раны, и неважно, что Юнги ударил первым. Намджуну хочется тепла и ласки, но он остаётся сидеть на холодном полу, опираясь на бетон ободранной рукой, чтобы было больно. Боль отрезвляет. Намджун слабо улыбается, так и не понимая, кто перед ним сейчас: картинка перед глазами размывается из-за выступивших на поверхность слёз, в то время как правый глаз не видит вовсе.       — Ты прав. Не узнаю.       Юнги с трудом сглатывает, открывая глаза. Он стоит посреди своей каморки, сжимая в руках выключенный телефон. Чувство, что Мин забыл что-то важное, никак не отпускает. Из покрасневших уголков льются слёзы, размазываясь по щекам. Руки трясёт мелкой дрожью: он насквозь сырой. Холод не страшен, как осознание, что они так и не смогли нормально поговорить. В душе старые раны ноют, тянут сделать первый шаг, попробовать сначала, пока на языке не начинает отдавать горечью предательства. Тэхён. Он так старался спасти его: вытащить из тёмного подвала, забыть Хосока, белые таблетки и разноцветные капсулы, запах забитых не пойми чем косяков, тёмную гримёрку и светящийся неонами ринг. Намджуна. Агуста. Забыть их всех и приобрести себя.       Тихая мелодия включения разбивается о тысячи булькающих уведомлений. Тэхён. Он звонил ему сотни раз, писал смски, просил перезвонить. Каждое всплывающее окно словно говорит: он здесь. Совсем рядом. Так близко, что кажется, достаточно протянуть руку, и Юнги сможет его коснуться.       — Юнги? Пора выходить. Все собрались, — Хосок подпирает плечом дверной проём.       Тихое нежданное появление заставляет невольно вздрогнуть крупной дрожью. Юнги поспешно вытирает слёзы с лица, последний раз окидывая помещение взглядом. Маска. Украшение, без которого его не имеют права выпустить на сцену. Агуст внутренне противится, болезненно пиная под рёбра, делая больно обоим. Юнги не слушает. Он берёт маску в руки, протягивая её в сторону Хосока.       — Поможешь мне?       — Не думаю, что я должен надевать её.       — Я хочу, чтобы это сделал ты, — из коридора доносится нетерпеливый шум вперемешку с ритмичной музыкой: их заждались. Хосок на секунду оборачивается назад, мельтеша. Ему не нравится эта идея. Губы крепко сомкнуты, как и зубы — Юнги различает едва слышимый скрип эмали.       В других руках маска смотрелась бы чужеродно и неправильно: его пальцы чуть подрагивают, поэтому Юнги сам надевает корпус себе на лицо, позволяя Хосоку сделать меньшую работу: крепко зафиксировать ремешки на затылке. Затылок холодит железная бляшка. Юнги молча кивает и, уходя, поправляет бинты на руках, пока Хосок так же молча смотрит на свои руки. Ему страшно. Чон чувствует себя создателем ядерного оружия, который стоит на пороге кровавой войны: не этого он хотел. Руки Хосока должны быть чистыми, а по итогу оказываются покрыты красным до самых локтей, а если верить отражению — сверху до низу.       Присаживаясь на стул, Хосок прикрывает глаза, широко улыбаясь на голодный гомон толпы, обращённый Юнги. На косой столешнице стоит стеклянная пепельница. Покрытая слоем пыли и трещинами, совсем не похожая на ту, из его детства. Пальцы оглаживают сколы. Одна из самых неаккуратных выбоин оставляет на коже царапину.       — Король умер, — не долго думая, Хосок швыряет пепельницу в стену, со смехом наблюдая, как она разлетается на тысячи маленьких осколков, — Да здравствует король!