Дэгу

      Стоя на автобусной остановке, Юнги едва борется с подступающей рвотой.       Он снова его бросил.       — Я снял тебе номер в гостинице. Не переживай, оплачено на год вперёд, — голос Хосока, противно весёлый, доносится из динамиков, прерываясь на то, чтобы коротко затянуться. Чон и сигареты — неизменная стабильность.       — Как любезно. А на «отъебаться на год вперед» как подписку оформить?       — С Паком дерьмо разрулишь и оформишь.       Юнги непонимающе молча качает головой в ответ, переминаясь с ноги на ногу. Собираясь впопыхах, не особо думая о том, что надеть и взять с собой, Юнги не знал, что будет стоять и мерзнуть на автобусной остановке, как какой-нибудь школьник. Автобус опаздывает.       — Это не я начал.       — А кто? Если бы кое-кто соблюдал все скрупулезно выданные ему инструкции, — затяжка, — мы бы не застряли в этой говённой ситуации на пять лет, и ты бы не мерз сейчас на остановке.       — Не анализируй меня, — пиная маленький камушек, Юнги едва борется с желанием сбросить звонок. Или разбить телефон. Страх остаться один на один с собой на секунду перевешивает чашу весов в свою сторону.       — Я и не пытался. Ты зубами стучишь мне в трубку.       И все-таки сбрасывает. На то, чтобы гордо сомкнуть челюсти и больше не дать им жалобно дрожать, уходит непозволительно много времени, отчего Юнги чувствует себя чрезвычайно жалким. Как прискорбно. Хосок перезванивает ещё пару раз, на каждый получая отказ.       — Приставучий… — Мин вновь жмёт на красную кнопку, в конце концов выключая совсем.       Сердце заныло, стоило только начать отдаляться от излюбленных мест. Тэхён выбирал этот район. Здесь чисто, рядом детская площадка и красивый ухоженный парк, по которому ранним утром гуляют сотни маленьких собак — Юнги планировал подарить ему шпица на следующее день рождение. Собирая вещи, его не покидало чувство, что он не вернётся. Бросит тёплые крепкие объятия, нежные поцелуи по утрам, горячий кофе и завтрак на столе. Бросит Тэхёна. Пряча лицо в ладонях, он горестно сел на сырую лавку, думая лишь об одном — это конец.       Нет ничего хуже предательства, и лишь предательство от любимого человека приравнивается к смертной казни.       Знакомое чувство.       — Мин Юнги? Молодой человек! Вы Мин Юнги?       Юнги резко вскидывает голову, отчего в глазах на секунду темнеет. Далёкие тёмные уголки сознания слишком сильно завладели его вниманием, медленно направляя от приятных воспоминаний в сторону комнаты, которую Юнги старается избегать. Комната с запертым в ней желанным белым светом, пробуждающим в нём сначала невинные, а после самые дикие человеческие желания. Зрительный фокус медленно фиксирует серебристый лексус, вставший на обочине перед остановкой на аварийку. За всё время мимо не проехало ни одной машины: странно, но не ново. Автобус к назначенному времени так и не приехал.       Молодой человек за рулём отчаянно пытается завладеть чужим вниманием и широко машет рукой, протянутой наружу из окна.       «Хочется укусить. Или вытащить из салона. Я так уже делал, сложно, но довольно эффектно. И болезненно», — Агуст заламывает пальцы, громко хрустя костяшками, пока Юнги трясёт головой, отмахиваясь от непрошенных мыслей.       — Да, я. А что?       — О, — незнакомец замолкает, резко переставая двигаться вовсе. Он крепко держит руль, смотря вперед себя нечитаемым взглядом — ещё один чудила. Пальцы с дорогими кольцами неровно отбивают известный только автору бит. Вивьен Вествуд. Внутри просыпается неприятное скребущее чувство вперемешку с фантомным ощущением чужих украшений на своих руках. Может, уже не таких чистых, покрытых бордовой липкой кровью, но Юнги нравится. Глубоко в душе — он никогда не признает.       — Я Пак Чимин, — повернувшись, он встречается с Агустом глазами, но вот улыбается Юнги. У Чимина ровный ряд белых зубов. От вылизанной дочиста машины до собственных внутренностей: он излучает холёность и благополучие, однако улыбка от этого не менее искренняя и тёплая. Сочетание, обходящееся богатым, слишком дорого, поэтому многие от него отказываются в угоду выгоды. Чимин ещё не отказался, выбрав оставаться человеком.       — Нам ведь в одно место, правильно?       — Правильно.       — Подбросить? — Чимин вежливо открывает дверь рядом с пассажирским сиденьем изнутри, приглашая Юнги внутрь.       В салоне тепло, пахнет моросью и только что выглаженным бельём — прямо как Тэхён. Вдыхая полной грудью, Юнги прикрывает глаза и обнимает сам себя руками. Свои объятия греют не так.       — Замёрз? Может, печку прибавить?       Юнги качает головой, уставившись себе под ноги. С кроссовок быстро стекает талый снег с грязью, образуя на ранее чистом и сухом поддоне неприятного вида лужу. Они едут в абсолютной тишине. Слышен лишь едва заметный звук мотора: Чимин не включает музыку и внимательно следит за дорогой, всё так же крепко держа руль.       — Давно соперники стали подвозить друг друга? Новый этикет?       — Да ладно, что в этом такого? Мы же не враги, — Чимин резко выдыхает расслабляясь. Видимо, настолько сильно хотел нарушить возникшее между ними напряжение, что не знал, с чего начать, передав право сказать первое слово попутчику. Банальный страх — первое, что пришло на ум Агусту, но он быстро отбросил эти мысли. Пак не боится. Он нервный и излишне тревожен. Явно не один раз водил валиком с клейкой лентой по кашемиру пальто, чтобы убрать все катышки и волоски, полинявшие с кошки: всё равно не получилось. Но это не делает его трусом. Напротив, чужая, пусть и излишняя, внимательность к деталям вызывает в Агусте любопытство, в то время как Юнги игнорирует и лишь сочувственно вздыхает:       — Я сильно избил тебя в тот раз.       — И? Я знаю.       — Прости, — в горле застревает ком. Прошлый приступ тошноты едва сошёл на нет, как вновь подступает с новой силой. В салоне резко становится душно. Юнги не любит извиняться. Ему страшно до дрожи получить в ответ не желаемое прощение, — не так уж оно мне и нужно — а презрение или насмешку. Чимин же комично округляет глаза и неожиданно хлопает ладонями по рулю, громко восклицая:       — Чувак, я сам этого захотел! Это было классно, к слову. Я очень долго следил за тобой. Даже делал ставки, — одна из его рук тянется к бардачку, легким жестом прося Юнги сдвинуть перекрывающие путь колени, — А потом решил, что хочу попробовать. Сам. Согласен, глупая идея. Больше скажу, я никогда не дрался. Но…       Чимин прерывается, закидывая в рот пару клубничных жевательных конфет. Ядовито розовые, в ярких красивых обёртках привлекают внимание Агуста, заставляя Юнги невольно улыбнуться, когда получает пару заветных конфет себе в ладонь.       — Пару раз сходил на бокс и решил, что теперь грандмастер?       — Ага. Что? Почему ты смеёшься? Так и было!       Тело сковывает в приступе болезненного смеха — Чимин забавный. Мышцы лица начинают болеть от того, насколько широкой вышла привычная улыбка. Юнги прикрывает её рукой, ловя весёлые смешинки в глазах напротив.       Чимин Юнги нравится. Агусту тоже.       — И что, понравилось?       — Да. Одно дело наблюдать, находясь за преградой, другое — стоять по ту сторону. Это… Разные чувства. Юнги понимающе кивает. Действительно, разные. Стоя на ринге и смотря на свои окровавленные руки, Юнги не до конца верит, что они принадлежат ему. Бессонными ночами память подкидывала ему воспоминания о том, как его тело калечит другие тела, изуродованные до неузнаваемости, иногда едва способные сопротивляться и даже дышать. Иногда мёртвые.       Агуст, усмехаясь, аккуратно, чтобы не повредить цветастый фантик, распаковывает конфетку и принимается с удовольствием ее жевать. Приторно сладкий вкус, отдающий непонятной кислинкой от ассоциаций с пролитой кровью, начинает мерно гудеть в голове, точно так же, как и холодильник на их кухне. Юнги часто моргает, пытаясь согнать пелену с глаз. Каждый раз, закрывая веки, он видит перед собой серое бесформенное помещение с линией белого света, пересекающее его ровно посередине. Контроль утерян.       — Тебе надо лечиться, Чимин. Это ненормально.       — Может быть, — хороший ответ. Чимин, несмотря на заметную смену настроения, излучает уверенность. Агуст с удобством откинулся на спинку кресла, сильнее развернув корпус в сторону Чимина, чтобы лучше его рассмотреть. Дорогой и красивый.       — Я мог убить тебя, — в голосе сквозит несвойственное сожаление. Столь ценные экземпляры, как Чимин, приравниваются к антиквариату. Их нельзя растрачивать на такие заурядные вещи, как бои на выживание. Пак должен стоять на специально отведённом стенде, на виду у всех и радовать своей уникальной красотой. Хотя Агуст предпочёл бы спрятать от людских обесценивающих глаз и предоставить право любоваться лишь себе.       — Мог. Но тогда мне было плевать.       — А сейчас? Тебе тоже плевать? — Агуст разворачивает вторую конфетку, с неудовольствием отвлекаясь от Чимина. Она на вкус ничем не отличается от предыдущей, разве что приторность чуть сильнее, — К чему ребилд?       — М, скажем так, меня попросили.       Плохой ответ.       — Кто?       Чувствуя нарастающую злость, Агуст отворачивается к окну. Сердце бешено бьётся, срываясь на аритмию, дыхание сбивается. Руки сжимаются в кулаки: хочется что-нибудь ударить. Или кого-то. Например, Чимина. Приложить его красивое лицо о руль несколько раз с такой силой, чтобы он потерял сознание. Машина сойдёт с пути, съезжая в кювет. Точёный серебристый корпус исказится до неузнаваемости, а осколки лобового стекла будут покоиться в мягкой плоти, которой уже никогда не стать такой же превосходной, как раньше. Жизнь медленно покидает тело Чимина, которое борется, старается качать сердцем кровь, доставляя недостающий кислород и вещества в ткани и органы, в то время как они отказывают один за другим. Агуст с упоением бы рассматривал, как тёмно-красное пачкает бледное бесстрастное лицо с наливающимися гематомами, и пытался собрать сломанные кости в единый цельный скелет. Он знает, что восстановить картину не получится.       Время не откатать назад.       — Тот, кто выше тебя. Меня, Намджуна, нас всех…       Чимин крепче сжимает руль, сильно снижая скорость на повороте. Он замолкает, полностью сосредотачиваясь на покрытой тонким льдом дороге. Агуст же крепче сжимает кулаки, резко ведя шеей до хруста. Не хватает одного неловкого движения, чтобы сорвать триггер с натянутой до предела пружины внутри. Пак ходит если не по тонкому льду, то по острию лезвия уж точно.       — Но не скажу, что мне неинтересно повторить. Я ждал этого пять лет.       Чимин обворожительно улыбается, смотря в чёрные глаза напротив. В них нет ни намёка на прошлую агрессию. Впервые Агуста заставляет забыться не ослепительный огонь Тэхёна и не химия таблеток, курсами принимаемых Юнги ежегодно. Пак Чимин. Внутри растекается горячей лавой приятное чувство, новое.       Агуст может сравнить его с приближающимся триумфом, когда поражение противника неизбежно. Когда он уже выиграл, не дождавшись заверения победы судьями. Чувство, сравнимое с гонкой на высоких скоростях. Вот только ему не нужно выжимать немыслимые цифры на спидометре, чтобы почувствовать себя победителем. Одно Агуст знает точно, Пак Чимин лучше. Лучше любого золота и дорогих брендов. Лучше контроля и всевластия. Лучше недосягаемого света в серой комнате.       — Я всё ещё могу убить тебя.       — Не сможешь, — и правда не смогу, — Не убил тогда, не убьёшь и сейчас. Ты другой человек, Юнги.       Агуст отворачивается к окну, рассматривая скудную серость за окном, пока Чимин переключает все свое внимание на скользкую от снега дорогу. Они больше не разговаривают. На стекле образуется медленная корочка льда. Холодная. Неугомонные пальцы сами тянутся её содрать, раня сухую кожу.       Юнги.       Агуст уже и забыл, насколько это обидно.       Приторно сладкий вкус исчезает с языка, оставляя после только желание выпить чистой воды или почистить зубы мятной пастой — Агуст уходит, прячась в серой комнате, и уносит сладость подаренных конфет с собой.       Юнги промаргивается, слепо смотря вперёд. Пейзаж за окном сильно поменялся, а в лобовое стекло летят пушистые хлопья снега. Вот-вот начнется метель. Сколько они уже едут вдвоём без него? О чем они говорили? Чимин выглядит абсолютно нормально. Он мурлычет под нос незамысловатую попсовую мелодию, тарабаня пальцами в такт. Юнги бросает взгляд на панель с мелкими светящимися цифрами. Время словно ускорилось. Солнце быстро садится, а на горизонте наконец-то появляются знакомые многоэтажки. Их старый район.       Прошлое никогда не возвращается, но Юнги к нему тянет постоянно.       — О, приехали.       Чимин аккуратно припарковывает машину и выходит первым. Юнги же не хочет покидать насиженное место и открывать глаза. Незнакомая обстановка навевает воспоминания о доме. Руки вновь обвивают его в крепких объятиях, а дыхание учащается. Мин сосредотачивается на ощущении тепла, как если бы он лежал рядом с Тэхёном в одной крови, укрытый мягким пледом. Яркие лучи солнца проходят сквозь неплотные занавески, светя прямо в смуглое лицо, усыпанное маленькими родинками. Тэхён морщит лицо и не спешит просыпаться, сопротивляется пробуждению, цепляясь за уплывающий сон, пока Юнги с нежностью наблюдает за ним. Он аккуратно поправляет взлохмаченные волосы, неаккуратно упавшие на глаза. Пряди щекочут лоб, и Тэхён отворачивается, утопая в мягкой подушке. Юнги замечает, что он улыбается.       Щелчок. Неприкрытых рук касается резкий холод — Чимин открыл дверь, приглашая Юнги наружу. Фантазия развеялась, сталкивая с реальностью.       — Ты как, порядок?       — Укачало. Извини, — стало холоднее. Тонкая куртка ни капли не спасает. Выпал снег. Всё вокруг белое, и лишь в асфальтных ямах скопилась грязь. Чимин старается ступать только по местам, припорошённым снегом, чтобы не запачкать новые ботинки. Выглядит до комичного смешно.       В кармане лежит старая пачка сигарет. Юнги вспоминает о Хосоке, обхватывая её холодными пальцами в кармане. Он так ему и не перезвонил. Чтобы включить смартфон, понадобилось время. Разбитый экран загорается спустя долгую минуту, оповещая о работе едва слышным звуковым оповещением. Бесчисленные уведомления сменяются один за другим: пропущенные от Хосока, пара неизвестных номеров, несколько звонков из банка по неоплаченным счетам и ни одного от Тэхёна.       Ни одного.       Юнги снова выключает телефон, судорожно выдыхая.       Он снова здесь, никому ненужный и потерянный, на пороге новой войны, когда-то начатой им и так и незаконченной. Последний бой. Противник ушёл далеко вперёд, тщательно отряхивает ботинки и заходит внутрь обшарпанных временем стен забытой Богом гостиницы. Юнги думает, что он должен быть не здесь.       Пора встретиться с забытым прошлым лицом к лицу, чтобы наконец-то встретиться с настоящим.       Юнги бежит. Вспоминая старые удобные маршруты. Ноги несут его по высланным досками и картоном разбитым дорогам дворов. Холодный воздух с трудом проходит через легкие и выходит наружу с натужным кашлем, но Юнги не позволяет себе остановиться. Картинка перед глазами смазывается в неразборчивое месиво. Серые дворы сменяются на неоновые вывески, вывески на вылизанные рекламные билборды, красный свет светофора на зелёный, зелёный на красный и лишь изредка мелькает жёлтый, в то время как цифры для пешеходов продолжают свой отчёт.       — Эй, пацан, аккуратней, — ворот куртки резко пережимает горло: кто-то тянет Юнги назад. Он останавливается, цепляясь за мокрую от дождя ткань, в попытке ослабить натяжение, путается в ногах, и если бы не держащий его за капюшон прохожий, упал бы в грязь.       — Красный горит, видишь? Ну вот и стой тогда, куда так торопишься. Жизнь длинная, — мужчина средних лет в потрёпанной рабочей куртке ставит запыхавшегося Юнги на место. Он продолжает о чем-то трепаться, но Мин не разбирает слов и видит только шевелящиеся, как в немом кино, губы. В голове противно звенит. Звон смешивается с шумом машин проезжей части и гудками от разъярённых водителей. Осталось сорок секунд. Отсчёт замедляется, стоит увидеть знакомый спуск в подвал на горизонте — в этот же момент исчезает звук.       Мир умер.       И лишь Намджун, стоящий у входа в его персональный Ад, жив.