***
— Быть альфой — отвратительно. — Что я слышу, — Тигнари спустил ироничный смешок, даже не отведя взгляда от рассады в горшках. Плотоядное существо, которое он отглаживал, словно пушистую кошку, мерзко чвакнуло от удовольствия. — А в Академии, помнится, ты гордился своей природой. — В Академии я не знал, что начну сходить с ума и пытаться укусить аль-Хайтама. Не Айше, не Али, не Сорана или, на крайний случай, Зейнеп, — Кавех всплеснул руками, из-за чего сидящий напротив Итэр подавил не то смех, не то смущенный кашель. — Точно, прости. Болтаю то, что не стоит болтать. — Особенно в моем доме, — укоризненно добавил Тигнари. Ему было плохо. Они не говорили после того дня. Даже тех сухих и вежливых «доброе утро» и «завтрак на столе» — не было. Аль-Хайтам вел себя, как нерушимая и ничем не обремененная скала, а Кавех потратил море не самого свободного времени на то, чтобы разобраться, хочет ли он укусить кого-то еще. Возможно, это было всего лишь влияние гона, ничего большего, потому что клыки даже не зудели, стоило ему рассмотреть уязвимо-открытые шеи омег, бет и альф. Или дело было в Хайтаме. Они провели слишком много времени, были ближе даже обычных соседей — вряд ли соседи трахаются вместе, пусть и не взаимодействуют друг с другом в этот момент. Поделиться своими волнениями с кем-то, кто не Тигнари или заглянувший в гости после Снежной Итэр, было просто невозможно. Кавех уронил голову на деревянный стол с такой силой, что звякнули блюдца о чашки. — Разве это связано с тем, что ты альфа? Я хочу сказать, что это и не зависит от природы. Мы с Сяо — альфы, но, когда он смущенно признался, что хочет меня укусить, я не был удивлен. Что? Что-что? Кавех не спросил вслух, но поднял пораженный взгляд, будто все это время он был уверен, что земля плоская. Итэр выглядел поглощенным своими мыслями, лишь меланхолично потянулся на стуле, чтобы разглядеть через окно местоположение Коллеи и Паймон, и точно не подозревал о том, как ухнуло сердце Кавеха. Зато это заметил Тигнари. Он снял плотные перчатки после обрызгивания плотоядного гада, и по-отечески повел бровью, мол, слушай и прими во внимание. Не то, чтобы Кавех не знал, что бывают пары с однополыми отношениями, все же они жили не в век старинных рамок, но такое все еще случалось крайне редко. И, даже если да, то Хайтам и он?.. — А если бы он укусил тебя без разрешения? Что бы ты почувствовал? — осторожно спросил Кавех. — Сяо всегда спрашивает разрешения, увы, — смех прозвенел, как полуденное солнце после густых туч. Казалось, Итэра действительно веселила перспектива получить укус без разрешения, но, стоило смеху стихнуть, он сдобрил Кавеха легкой, очень теплой улыбкой. Долгие годы странствий отразились в его янтарных глазах, как сияние опыта. — Думаю, я бы удивился. По крайней мере, в первый раз, когда отношения еще не обговаривались, но начали зарождаться. Но это ведь не метка, всего лишь укус. Он приятен, я бы почувствовал смущение и желание продолжить. Но, знаешь, это довольно откровенный разговор, это все-таки лучше обсуждать непосредственно с человеком. Часы осторожно звякнули, напомнив про скорый обед. Кавех бы и хотел продолжить, расспросить больше, но кончики ушей Итэра уязвимо румянились, а он не был лишен последних остатков такта, и опаздывать на встречу ему тоже не следовало. Поблагодарив за отличную встречу и новый рецепт чая Тигнари, Кавех бодро собрал свои вещи и помахал на прощание — даже тому плотоядному гаду, щелкнувшему остриями зубов-бритв. — На самом деле, когда я познакомился с ними, я думал, что они вместе, — проводив широкую спину Кавеха внимательным взглядом, вполголоса отметил Итэр. Тигнари только закатил глаза к небу. — Эта полу-драма продолжается только за счет упрямства и неумения договариваться. Но способ выразить близость они выбрали, конечно, вульгарный. Не нам судить, в любом случае.***
Кавех почувствовал себя ублюдком, когда неуловимо стиснул зубы, стоило горячему, вымазанному в смазке члену скрыться в узком нутре Али. Он испустил такой туманный, пронизанный глубиной стон, что стоило бы накинуться сверху, как делал всегда. Аль-Хайтам выглядел ослабевшим после того, как несколько раз кончил — Кавеху пришлось менять презервативы на нем, потому что тот, видимо, не соображал, что даже с противозачаточным средством может оплодотворить омегу, точно не в таком состоянии. — Еще. Вставь, я выдержу, прошу, мне нужно больше, — как же сладко звучал голос Али в загорелую грудь Хайтама. Кавех втиснул всеми легкими воздух: пряности, саше и влага, сладость Али и благородно-ненавязчивый аромат Хайтама. Собственный он даже не различал в этом сплетении тел. — Кавех, умоляю, больше. Кем он был, чтобы отказать, когда его так жалобно молили? Кавех успокаивающе опустил поцелуй между лопаток Али, придержал его за талию, хотя пальцы взмокли от пота между животами альфы и омеги, и оперся на свою руку, проникая членом в пульсирующий анус. После того, как там несколько раз побывал Хайтам, Кавех смог пройти без туго сжатых мышц, но ощущения все равно были безграничны. Омега тек, просил затрахать до смерти, словно предыдущих раз ему было мало, будто член Хайтама сейчас не терся в полу-вставшем состоянии о его собственный. Али обессилено спрятал голову между подушкой и плечом Хайтама. Его бедра уязвимо льнули навстречу в тягучих толчках и просьбах, пока Кавех, переводя дыхание от этого заполнившего легкие концентрированного запаха, ускорил фрикции, не замечая, как неудобно начали падать заправленные за уши локоны волос. Их трое: он, аль-Хайтам и омега, чье имя временами растирается в затворках памяти. Кавех проникает глубоко и резковато, вжимаясь грудью в тонкую спину Али, и вдруг чувствует внимательный, зачарованный взгляд на себе. Всего несколько секунд, чтобы вскинуть глаза на растворившегося в подушках Хайтама под омегой, подчеркнуть его румянец на щеках, полуприкрытые веки и опухшие, мягкие губы. Аль-Хайтам смотрел на него, будто их не разделял третий человек, и Кавех слышал, как настойчиво его феромоны обращаются к нему, альфе. В горле пересохло. Это впервые, когда он настолько перестал контролировать себя, что позволил сгущенной атмосфере обратиться к Кавеху и давить на него, а не на кого-то другого. Создавалось ощущение, что он в чем-то его обвиняет или призывает к действиям, иллюзия, что его раскрасневшиеся, зацелованные губы — дело губ Кавеха, а не Али. Феромоны давили, боролись с собственными, и зазывали к себе. Аль-Хайтам потянулся к нему почти робким движением пальцев и заправил взмокшие локоны обратно за ухо Кавеха. Возможно, ему показалось, но он задержался на ушах дольше положенного и разрешенного, но Хайтам спустил руку по его шее и прижался подушечкой большого пальца к загнанно-сбитому пульсу. — Не распускай на меня свои альфачьи феромоны, — сквозь зубы прошипел Кавех, но с толчков предательски сбился. Кровь бурно вскипела, ломая ритм, самообладание и даже настрой. Захотелось выйти из теплого омеги, сорваться и обвинить во всех грехах на свете, особенно в том, как туго сжался узел в груди Кавеха. Но Али все еще сжимал его внутри в полной уверенности, что все хорошо, а чуткий блеск в глазах Хайтама горел сбитым рассудком. Кавех здесь был единственным, у кого в мыслях — холод и чувство вины. Он спустился пальцами по груди Али и обернул их кольцом вокруг небольшого, очаровательного члена, надрачивая быстро и почти безжалостно. Кавех выкачивал последнее семя, доведя омегу до нужного ему оргазма в какой-то по счету раз, и вышел, отпуская ослабевшее тело. Собственная эрекция его не волновала, Кавех быстро натянул на тело длинную рубашку и остервенело завязал пояс на талии. Хватит. Больше он не в силах проверять свою выдержку, эта заранее обреченная на проигрыш игра — глупость, не больше. В следующий раз его растерзанный возбуждением язык попросит Хайтама не то взять себя, не то его. Сжаться до слияния без чужой фигуры, без препятствия и стены, которую они так отчаянно держали. Понадобилось около сорока минут, пока принимал душ сначала он, а после и Али. Аль-Хайтам так и не покинул постели, обнаженной фигурой сливаясь между одеялом и раскиданными подушками, так что Кавех, как хороший хозяин и ответственный альфа, вызвался проводить Али до двери. — Я думаю, что это последний раз, когда мы с вами так развлекаемся, — вдруг с теплой улыбкой отозвался он, пока поправлял темные волосы у зеркала. Кавех, опирающийся на проем со скрещенными руками, вынырнул из истоков задумчивости и недоуменно округлил глаза. Али выглядел лисом, который знает куда больше, чем говорит, и в этот раз он насмешливо фыркнул. — Ну, думаю, было весело, но не стоять же на месте? Я бы не стал строить отношения ни с тобой, ни с аль-Хайтамом, мы даже не подходим друг другу. Так что хватит, пора бы стать честнее к самому себе. Но было отлично! Было. Хватит. Честнее. Эти три слова были практически незнакомы Кавеху, но в устах Али обретали отчетливый смысл. Кому, как не ему, заметить изменения, опустившиеся, как холодное течение в теплом море. Али напоследок робко пожал плечами и выскочил, не оставив после себя даже шлейфа. Аль-Хайтам, к удивлению, не поднялся, но из комнаты выветрился запах секса — окно все-таки открыл. Кавех, тяжело вздохнув, вытащил из шкафа сменное постельное белье, хотя все, чего ему хотелось, это замедлить момент и оттянуть необходимость разговора. Был ли Хайтам в сознании, когда выбрал его объектом своего желания, или сейчас охладевший разум стер то воспоминание? — Почему ты одет? — севшим, чувственным голосом аль-Хайтам разрезал тишину и шорох тканей. Кавех перевел на него быстрый взгляд и методично начал стаскивать с подушек наволочки. — А ты почему раздет? — наконец, со смешком переспросил он, потому что Хайтам и правда до сих пор не оделся. Его тело все еще хранило отпечатки чужого человека в их доме, и только уголок одеяла покрывал место между его ног. — Хороший вопрос. — Хороший ответ. Они замолкли. Кавех все продолжал выдергивать ткани, сбрасывать подушку по одной на пол, оставляя Хайтама на постели одного, и он, скорее, интуитивно почувствовал, чем ощутил, как на запястье сомкнулись чужие пальцы. Аль-Хайтам, который даже о своих сбившихся волосах не позаботился, смотрел полностью осознанным взглядом снизу-вверх и не собирался отпускать его руку. Зыбкое и чувственное — это не про них. Про них — это молчаливая поддержка, ужин, принесенный домой, полная уверенность в том, что любой из них позаботится о другом, если на то будет потребность; про них — это отговорки, отговорки и отговорки, стены и дистанции вкупе с неоговоренным притяжением. Кавех должен был скинуть его руку, а Хайтам — даже не браться. Но, вопреки всему устоявшемуся, Кавех делает шаг вперед и осторожно кладет ладонь на его волосы, создавая привычный пробор. — Я использовал на тебе свои феромоны, — чуть склонив голову к его руке, аль-Хайтам вкрадчиво разделил слова и изучающе осмотрел на предмет реакции. — И ты отказался. Почему ты сейчас здесь? — Сегодня ты задаешь так много вопросов, — между фалангами зацепились спутанные пряди, и Кавех не стал тянуть сильнее, лишь помассировал поступательными движениями по коже головы и сощурил глаза. — Я отказался, потому что ты сделал это рядом с Али. Он, кстати, больше не придет. Никакой реакции не последовало, Хайтам почти скучающе кивнул неполным движением и сосредоточенно погладил пальцами внутреннюю сторону запястья Кавеха. Обвинять кого-либо из них двоих было бы глупым — они оба совершили один-один, поддавшись инстинкту, но поговорить смогли только сейчас. Сколько сезонов сменилось, прежде чем это произошло? Запах Али все еще присутствовал, и даже не на постели, на самом Хайтаме. В смазке на его бедрах, в остывших, не оставивших видимых следов, поцелуях на груди, и Кавех, скрипнув зубами, скорее, силой, чем заботой, потянул его с постели в ванную. Сегодня аль-Хайтам был слишком раздавлен и расслаблен, хотя осень — определенно проблема Кавеха. Его разум был то ли не здесь, то ли Кавех никогда не замечал, как долго и внимательно он смотрит после каждой животной случки, но уже в ванной, подтолкнув его под напор воды, он заметил это в зеркало. Долгий и волнующий взгляд: по затылку, выпирающей косточке на загривке, на лопатках и ниже, и уже потом — через зеркало прямо в глаза. — Ты не кончил, — робот, определенно. Только Хайтам мог с лицом ученого подмечать такие вещи, но он все еще продолжал держать его за руку, пока вода смывала остальные жидкости и заставляла его волосы свисать потемневшими прядями. — Кавех, не отказывай. Ты делал это достаточно часто, но все равно возвращался. «Не отказывай» звучит, как просьба и приказ одновременно, но они оба понимали, что сейчас приказам здесь не место. Только-только сомкнулось понимание и осознание, как иначе все может быть, и Кавех не находит в себе сил отказать. Он не успевает снять рубашку до того, как она промокает, свисая тонкой тканью по телу и обличая любые очертания. Аль-Хайтам поглощен, в нем слишком мало вычурности, но чувств — достаточно. От поглаживаний ладонями по мокрому животу и по тихому, точно примеривающемуся к границам поцелую через отодвинутый ворот. Кавех сбивается на обломки дыхания, ведь теперь все внимание Хайтама переключено на него, все его глубокие взгляды и чувственные прикосновения теплятся на коже. Покрывая его лаской и разделяя время и собственное существование на «до» и «после», Хайтам теснит его к стене, придерживая у бедра, чтобы Кавех не навернулся, и медленно, прощупывая момент, расстегивает каждую пуговицу по отдельности. То, как он спускается по его телу ниже, Кавех жадно запоминает, не сдерживая то, как волнение мечется между расслаблением и желанием, и снова рвется погладить: по волосам, по раковине уха, у шеи. Аль-Хайтам безупречно красив, он знал это тогда, когда становился свидетелем его оргазмов, но аль-Хайтам оказывается куда соблазнительнее, когда старательно ласкает только его. — Давно? — чтобы не выдать утопленный стон, стоило Хайтаму опуститься перед ним на колени и сосредоточенно нажать большими пальцами на внутреннюю сторону бедер, вопрошает Кавех. Тот, вскинув голову в опасной близости к его твердому члену, выглядит точно пошло и не менее великолепно. — Раньше, чем ты стал интересоваться, какие омеги мне нравятся. — О Бездна, это давно! Даже дольше, чем у меня! — Ты иногда бываешь поразительно догадливым, а иногда тратишь время на осмысливание очевидных вещей, — словно в нарекание, Хайтам медленно оборачивает пальцы у основания его члена и сжимает, совершая ласку от начала и до конца. — Но для меня не было секретом, что ты не понял. Хотя терпение начало сдавать. Это признание. Признание без названия, оно сочетало в себе их общие планы на жизнь — Кавех знает, со всей их противоречивой несовместимостью, планы идеально подходили друг другу; их сексуальное притяжение, переставшее быть секретом; даже привязанность, где два местоимения превращаются в одно. Когда Хайтам, не став томить его еще больше, приник губами к члену, когда прижался теплым упругим языком к головке, Кавех оторопело охрип. Полустон, несмотря на все старания сдержаться, вышел звучным и кипящим, как источники у пустыни. Он постарался прижать ладонь к своему рту, но она была занята тем, чтобы вплетаться пальцами в мокрые волосы Хайтама и держаться за его плечо, не соскользнуть лопатками по плитке вниз. Аль-Хайтам изучал его. Знал настолько хорошо, чтобы чувствовать, когда дрожь бедер говорит о слишком скором завершении, и замедлялся, позволив себе пакость даже сейчас. Просто Кавех был слишком возбужден, как эмоционально, так и физически, он успокаивал себя этим, пока Хайтам брал его в рот со всей старательностью и отдачей, хотя едва ли был мастером в этом деле. Щурил глаза у основания, сжимал пальцами бедра, не давая ускользнуть, хотя ускользать никуда Кавех не хотел и не собирался. Он собирался случиться еще тысячами, миллиардами поцелуев на его теле. Он собирался бросить установленные правила игры и знал, что Хайтам не будет против. Он собирался быть тем, кем хочется и когда хочется — внутренняя природа не сопротивлялась, наоборот, восторженно завелась, признавая свою слабость. Кавеху нравился Хайтам, а Хайтаму нравился Кавех. Временная стена издевательски пала. — Архонты, Хайтам, я… «Не богохульствуй» не прозвучало, но по вибрации горла Кавех понял, что собирался сказать Хайтам, и это тугое сжатие стало последней каплей. Колени задрожали, и Кавех с силой вжался пальцами в крепкое плечо, пока его, ослабевающего, не придержали по направлению к полу. Хайтам выпустил обмякший член изо рта и — Бездна, он серьезно — даже не сплюнул в подставленную ладонь. — Воздержись от комментариев, — стерев остатки кончиком пальцев, Хайтам поднялся и твердо притянул его к себе за талию. Одно из первых миллиардных пожеланий Кавех исполнил сразу же, прижавшись теплым, говорящим поцелуем к его губам и считывая тот же внимательный взгляд, на который ранее он никогда не обращал внимания. Аль-Хайтам всегда смотрел на него таким образом, но читать, похоже, учиться он начал только сейчас.