Ghost

Костюм цвета сливочного мороженого выделялся светлым пятном в темном офисном склепе. Пальцы нервно сжимали и разжимали бумаги в руках, то и дело вздрагивали губы в мимолетной улыбке, которая была похожа на нервный тик. Часы на запястье показывали два часа дня, самое то время для обеда, но Гоголь понимал, что бюрократия оттягивает момент еды. За окном самая обычная погода, когда за мелкой моросью начинается ливень, создавая истинные питерские тропики, когда в асфальте можно увидеть свое отражение. А асфальт в Питере не только на земле, но и на небе. В голове пронеслось: «Отче наш, Иже еси на небесе́х! Да святится имя Твое, да прии́дет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси́ и на земли́». Так быстро, что Николай даже понять не успел, как произнес всю молитву. Она была заучена еще в детстве и каждый раз, стоило о ней только вспомнить, как остановить поток было нельзя. Он успел подумать о том, сколько раз нужно помолиться, чтобы по ту сторону стекла ему одобрили все бумаги, касаемые прописки. И поправив в очередной раз рукава нежно-розовой рубашки, словно то была клубничная прослойка в пломбире костюма, Гоголь взглянул на экран телефона. Электронная почта, новости, оповещения о делах, сообщения о тех, с кем нужно встретиться. Пара сообщений от Сигмы, которому нужно было точно знать, придет ли Николай сегодня и во сколько. Ограничения по времени никогда не нравились Гоголю, поэтому он игнорировал сообщения до последнего, хотя в его же интересах было появиться на собрании. — Подпишите здесь. — Из окошка ему протянули долгожданные бумаги. Николай поставил размашистую подпись с красивой закорючкой, которая продолжала внизу мягкий знак. Этот ад закончился, теперь можно было продолжать обычную жизнь. Гоголь потянулся и свернул файл с документами в трубочку. Нужно было закинуть их домой, пообедать и прогуляться до Невы, которая все еще покрыта серой рябью дождя. Бумажная волокита, связанная с университетом и с жильем, наконец-то закончилась, а потому Гоголь решил отпраздновать это, потратив чуть больше денег, чем обычно. Он стоял под навесом и искал на карте кондитерскую, опираясь одной рукой о зонт-трость с деревянной ручкой. На что он не скупился, так это на внешний вид: на костюмы, рубашки, платки, галстуки и бабочки. Это было похоже на помешательство, ведь сколько бы денег ни оставалось, стоило ему подумать о новом образе, как руки сами тянулись к кошельку. Не один раз бывало, что Гоголь ел потом пару дней только на картошку, придумывая разные блюда и чередуя пюре, драники, отваривая и жаря картофель и экономя даже на чае. Зарплата начинающего специалиста никак не совпадала с его амбициями, но это не сильно волновало Николая. До кондитерской пришлось ехать на метро, затем идти, аккуратно лавируя меж луж. Зонт темно-синего цвета имитировал ясное небо. Он бы купил черный зонт, но темных цветов и так будет хватать в Питере осенью, а сейчас, в августе, Гоголь впервые за две недели, что он был в городе, раскрыл свой новый зонт. Все еще было тепло, но тучи словно хотели напомнить, что сентябрь не за горами. Тогда и начнется работа, а вместе с ней и зарплата появится, а пока Гоголь тратил свои накопления. В кафе, как это обычно бывало в плохую погоду, сидело много людей, поэтому Николай купил кусок торта, пару пирожных и вышел, вновь раскрывая зонт. Самым лучшим местом для чаепития будет квартира, а если быть точнее, то комната в коммуналке на четверых. Гоголь выбрал ее из-за расположения в центре, из-за высоких потолков, старой парадной и какой-то очень приятной атмосферы прошлого. Он плохо был знаком со своими соседями, знал только от арендодателя, что живут вместе с ним две девушки, еще одна комната пока пустовала. Чтобы открыть входную дверь необходимо было налечь на нее, провернуть ключ и только потом потянуть на себя. Прихожая была небольшая, буквально только для того, чтобы разуться и пройти дальше; длинный коридор напоминал проход в поезде, где слева висели картины природы, словно окна, а по правую сторону располагалась кухня и следом четыре комнаты подряд: первая пустовала, вторую и третью занимали девушки, а последняя принадлежала Гоголю. Коридор заканчивался еще одной комнатой, раньше это была пятая спальня, но ее переделали под зал-столовую. Туалет с ванной располагались напротив кухни. Николай оставил зонт у порога, чтобы с него стекла вода, а сам включил чайник и достал из-за пазухи файл с документами, положив на кухонный небольшой стол. Для начала он собирался выпить чай, а затем уже пообедать чуть позже, в холодильнике как раз оставался гречневый суп. Гоголь не очень любил готовить супы, но зато хватало на пару-тройку дней, что сокращало время готовки. Дождь все еще шел за окном, Николай слышал раньше о том, что в Питере долгие дожди, но такая погода ему нравилась и располагала к работе. Пирожное он не стал выкладывать на тарелку из картонной коробки, так как прибавлять себе работы Гоголь не хотел, затем налил в кружку заварку из небольшого чайника, кинул кубик сахара и залил все кипятком. Чай он пил всегда сладким, но сладость эта зависела от того, с чем именно пьется этот чай. С конфетами, тортами, печеньем — один кусок; с бутербродами, вторыми блюдами — два кусочка; а вот если чай был приготовлен для работы, то добавлялись и три кусочка сахара, так как сладкое всегда помогало решать дела, вдохновляло на творчество. Поставив все на поднос, Гоголь пошел в гостиную. В ней, как и во всей квартире был уложен советский паркет из мелких досок, который клали на века, а поверх лежал ковер. У себя из комнаты Николай попросил вынести его, так как боялся, что точно заляпает чем-то (чуть позже он собирался купить себе небольшой коврик). В зале были большие окна, которые помогали в пасмурные дни поймать как можно больше солнца, широкие подоконники с цветочными горшками, которые еще больше, по мнению Николая, превращали Питер в сельву. Горшки со вьющимися растениями свисали сверху, оплетали карнизы. По правую сторону, рядом со столом, была дверь на открытый балкон с чугунными перилами, в теплое время там стояли два стула и небольшой деревянный стол с пепельницей. Одна из девушек курила иногда, Гоголь слышал, как она проходила мимо его двери, когда шла в гостиную. При желании, так как комната Николая находилась рядом с залом, можно было высунуться наполовину из окна и, повернув голову налево, увидеть кусок балкона (он уже успел проверить и даже подумать о том, можно ли было бы допрыгнуть). Хоть на улице и было серо, но все же не так темно, чтобы включать свет. Белый пиджак был аккуратно повешен на спинку стула; Николай остался в одной нежно-вишневой рубашке. Ломая безе и пробуя первый кусок Павловой, Николай достал из кармана брюк телефон. Сигма успел написать длинное сообщение о вечерней выставке, кто там будет, что нужно делать если Гоголь все же придет. А Гоголю нужно прийти, для него же самого это важно. Найти выставку, договориться, чтобы твои работы выставили, а если там еще будут хоть какие-то СМИ, известные в художественных кругах люди — это джекпот. Николай вытянул счастливый билет, встретившись однажды в Москве на выставке в Манеже с Сигмой. Разговорились, обменялись контактами, Сигма пригласил в Санкт-Петербург, если Гоголь вдруг будет проездом. Это произошло еще в студенческие годы Николая, поэтому он еще тогда решил, что нужно попытаться найти работу в Петербурге, чтобы как можно чаще появляться на выставках. С Сигмой он поддерживал связь, с ним же он советовался по деталям переезда, с его же подсказки пошел преподавать на факультет искусств питерского университета. «Да, конечно, я приду. Будет местечко во времени для моей презентации?» Сигма отвечал на сообщения сразу же, телефон из рук не выпускал никогда, так как организация всего требовала его постоянной внимательности. Помимо создания выставок, он руководил и своей студией, над которой старался не покладая рук, постоянно нанимал людей для пиара, приглашал знаменитых и начинающих художников, организовывал обеды и ужины, встречи, выступления. В мире искусства у него везде были связи благодаря своему трудолюбию. «Можешь выступить вначале, перед ***, она написала, что опоздает. Так что приходи раньше». Много кто опаздывал на такие мероприятия, поэтому на выступление в начало ставили пару новых авторов для разогрева, они были словно фоновая музыка для гостей. Но даже такой шанс нельзя было опускать. Гоголь ответил, что скоро выдвинется, после обеда, а пока стоило подумать над тем, что именно сказать, как привлечь к себе людей, к своему творчеству. Сейчас на временной выставке в галерее Сигмы висело три его картины, но все они не были объединены ничем одним: в каждой словно был дух той или иной эпохи, направления, автора. Николай все еще старался найти себя, пытался писать реальность, вымысел, делал коллажи, использовал разные краски. Картины были очень красивыми, но совершенно пустыми, так ему казалось, хоть Сигма иногда и говорил обратное. Первая картина была нарисована со знакомого ему озера в полтавской области, камыши, уходящее солнце и поднимающийся туман над ним, заволакивал все дымкой. Вторая яркая, написанная маслом, изображала много мелких предметов, мир флоры и фауны, геометрические фигуры. Эту картину Сигма очень долго рассматривал, даже приобрел себе, и теперь выставлял на своей постоянной домашней выставке, изредка, как сегодня, вывешивая на всеобщее обозрение. Много мелких деталей рассеивали внимание и помогали ему расслабиться и отвлечься. Последняя картина была одной из недавно нарисованных и пока очень нравилась самому Гоголю. Он назвал ее «Приезд в Петербург», хотя никакого города там и в помине не было. Картина состояла из размашистых штрихов светло-голубого, серо-зеленого, серого, коричневого цвета с постоянным вкраплением белого, розового, светло-фиолетового. Если отойти подальше, то вся палитра и правда охватывала и раскрывала Питер, последние три цвета, объяснял Гоголь Сигме, это был он сам. В мире технологий прославиться стало легче, но все словно зависело не только от твоего труда, но и от удачи, от того, создашь ли ты то, что сможет понравиться любителям быстрой информации, а также ценителям живописи. Николай разрывался между выставками и социальными сетями, которые тоже старался вести, хоть и не слишком успешно. И он сам знал почему: нужно было найти себя, не повторять кого-то, а идти своим путем; это было сложно, немного отчаянно. Сделать это не так-то легко, когда все меняется со скоростью света, ты запоминаешь что-то, не вдаваясь в подробности того, откуда ты это узнал. Чтобы привлечь публику приходится ухитряться быть не просто художником, но и огромной афишей себя самого. Художник — это огромный холст, который запечатлевает все его эмоции и передает зрителям, как что-то захватывающее, запоминающееся. — Так помогите же мне с моим новым холстом! — закончил Николай, широко улыбаясь публике. Он договорился заранее с Сигмой, чтобы он купил сухие краски. И сейчас каждому гостю предлагалось взять пакетик одной из таких красок. Гоголь стоял, высоко подняв голову и раскинув руки в стороны. На нем все еще был его белый костюм, только рубашка сменилась с розовой на такую же белую. Глаза закрыты, губы растянуты в улыбке. Гости не сразу решились начать, но затем кто-то первый окрасил «холст» голубой краской, отчего Николай оказался в сизом облаке. Следом посыпались желтые, зеленые, розовые, красные цвета, окружив Гоголя и спрятав его на некоторое время от взглядов. Он крутился в этих красках, давая им осесть равномерно на всем костюме. Когда цветная пыль немного рассеялась, а гости получили влажные салфетки, Николай открыл глаза, протерев лицо и руки такой же салфеткой, которую ему любезно подали работники. Теперь весь его костюм был одним единым холстом, превратившимся в обилие ярких пятен; не только одежда, но и белые волосы тоже были крашены. — Мы отлично потрудились, — произнес он наконец, — но начать было тяжело, верно? Гоголь поклонился и сошел под аплодисменты со сцены. Сигма стоял чуть поодаль у двери, у сцены уже убирали по его распоряжению, чтобы очистить место для следующего спикера. — Было неплохо, скажи? — улыбнулся Николай, он теперь чувствовал, как люди непроизвольно следят за ним, и ему это жуть как нравилось, отчего губы то и дело расплывались в улыбке. Но ответа он не дождался, потому что его позвали, и вот Гоголь уже рассказывает о своих картинах нескольким людям, позирует для фотографии другим. Сигма лишь наблюдает за ним, как за всяким другим гостем, перекидываясь с каждым парой слов: «Спасибо, что пришли»; «Как ваше здоровье?»; «Как вам выставка?»; «Да, сегодня по-осеннему темно»; «Вы закончили свою последнюю картину?»; «А, это Николай, могу вас познакомить» и т.д. Николай был рад поговорить со всеми, вот только он почти не запоминал с кем говорил и о чем, полагаясь на свою чуйку и на Сигму, который если что в конце резюмирует ему нужную информацию. Сейчас он просто наслаждался шумовым потоком. Еще долго продолжался вечер, казалось, что лампы высушили весь воздух в большом зале, а в последние два часа стало так жарко, что пришлось снять пиджак, хоть и включили кондиционеры. Все начали расходиться только ближе к девяти вечера, Гоголь пожал Сигме руку, сказал писать, если вдруг еще что будет. Сигма же сказал, чтобы Николай не облажался с подготовкой к учебному курсу и начал составлять учебный план заранее. Ему показали большой палец вверх и уже шли к выходу. На улице дождь прекратил идти, поэтому Гоголь решил немного пройтись по вечернему Питеру, который уже успел включить фонари. Влажный, но все еще теплый воздух придал сил. Николай опирался о свой зонт, осматривая все дома, цепляя цвета, заглядывая в подворотни, наблюдая за собиравшимися компаниями. Город состоит из странных людей, поэтому на него даже никто внимания не обращал, у всех были свои мысли и дела. Николай рассматривал украшенные дома, читал попадавшиеся таблички, он шел к метро по памяти, не заглядывая в карту. Мимо попадались церкви, мокрые и пустые террасы кафе, небольшие сады. Завернув за угол, Гоголь уже видел вдали знакомую букву метро, но тут его взгляд зацепился за одно из открытых окон на втором этаже, из которого свисала нога в высоком сапоге. Николай замедлил шаг, стараясь получше рассмотреть: это был человек, в кофейных кожаных сапогах, одна нога свисала из окна, а вторая стояла на широком подоконнике; в сапоги заправлены штаны в светло-коричневую клетку и точно такого же цвета рубашка, если рассмотреть поближе, то окажется, что это и вовсе домашний костюм; поверх этого странного наряда был зацеплен темный плащ с меховой белой окантовкой. Молодой человек тоже взглянул вниз на Гоголя. «Какой-то дух Питера?» — подумал Николай. «Реклама Скитлс?» — на секунду представил другой, чуть наклонив голову, но взгляд уже вновь был направлен на видневшуюся Владимирскую часовню. Гоголь тоже отвел взгляд, но всю дорогу думал о композиции, стараясь удержать в руках желтый свет фонарей, старый дом, пасмурное небо и ту странную фигуру в окне. Он уже не обращал внимания на взгляды в метро, в голове уже создавался набросок. Николай уже успел пожалеть, что не взял с собой ничего, где можно было бы нарисовать эскиз. Домой он почти ворвался, скинул ботинки, чуть не столкнулся с выходившей из кухни девушкой. Ее каштановое каре было убрано назад в маленький хвостик, в руках кружка чая. Девушка чуть дернулась назад. — Смотри, куда идешь-то. Что за пожар… Но Гоголь не слышал, он забежал в свою комнату, включил свет и, не раздеваясь, взялся за карандаш. Детали вот-вот должны были уйти из памяти, но Николай вылавливал их и пришивал карандашом к листу альбома. Удалось запечатлеть почти все, кроме одной важной детали — он совсем не помнил черты лица. Чувства, которые он уловил тогда, — холодность, отстраненность, задумчивость — Гоголь запомнил хорошо, но лицо совсем не запомнилось. И чем дольше он сидел над наброском, тем дальше становился образ. Тогда Николай оставил на столе альбом, переоделся, сходил на кухню и поставил макароны вариться. Прошло больше часа с тех пор, как он зашел домой, это время пролетело незаметно, а стрелка часов над дверью на кухне двигалась уже к полночи. Он слышал, как из одной из комнат доносится музыка, а в гостиной горел свет, значит, все дома. Николай вернулся в реальность и впервые за вечер почувствовал голод, аж живот заболел и немного закружилась голова. На выставке был небольшой фуршет, состоящий из разнообразных канапе, воды, сока и бокалов с игристым шампанским, и он перепробовал все, кроме алкоголя. Гоголь не любил пить, может в студенческие годы алкоголь и приносил легкость, но сейчас от него была лишь головная боль и притупленные чувства, а кому как не художнику знать, что в таком состоянии ни запомнить ничего, ни нарисовать. Пока варились макароны, он натер сыр, нарезал помидоры и взглянул в окно кухни, занавешенное кружевной короткой шторой. — Приятного аппетита, — послышалось из коридора. — Спасибо, Йосано, — ответил, оборачиваясь, Гоголь, но девушка, с полотенцем на плече, уже закрыла дверь ванны. Перед сном Николай сидел на кровати и смотрел в сторону пустого мольберта, который стоял у окна. Планировка комнаты вообще была необычной, словно раньше здесь был балкон, но хозяева решили сделать комнату больше и снесли стену, а затем прикрепили карниз и повесили по обе стороны две большие темно-бордовые шторы, будто скрывая отсутствие прошлых стен. В том пространстве за шторами Гоголь оборудовал себе творческий угол. Получалось, что при входе в комнату слева располагался шкаф для одежды, следом шла полуторная кровать, спинкой кровати была та самая короткая стена, что осталась от «балкона»; по правую сторону стоял открытый книжный шкаф, в котором на некоторых полках уже стояли книги (они скапливались от прошлых жильцов, потому найти там можно было всякое разное), следом шел деревянный письменный стол со стулом. Гоголь смотрел на мольберт без каких-либо мыслей, скорее просто прокручивая кадры дня. Время уже было за два часа ночи, пришлось долго отмывать с волос краску, которая все равно все еще блекло виднелась. Когда же пленка докрутилась до конца выставки, Николай вспомнил слова Сигмы о подготовке к занятиям и сделал себе заметку в голове о том, что следовало написать в учебную часть. Поначалу пар ему дадут немного, скорее это будут семинары с небольшими группами. Нужно было также узнать про внеурочную деятельность. Дел было много, но это почему-то еще больше вдохновляло Гоголя. Он уже и раньше за собой замечал эту особенность, что чем больше у него было планов, тем больше вдохновения он получал. Пройдясь еще раз по всем соцсетям и заглянув в почту (где его ожидала очередная порция рекламы из магазинов, от банка, с каких-то платформ, от которых он все никак не мог отписаться), Николай завел будильник, отложил телефон на стол, завернулся в одеяло и крепко уснул.