Ghost

На улице солнце только вставало, а по небу плыли белые облака, сменив за ночь темные тяжелые тучи, когда Гоголь открыл глаза. Ночью он лег спать так, чтобы утром первым делом увидеть мольберт, на котором стоял эскиз. Николай лежал, понимая, что не слышал будильник, но тянуться к столу за телефоном не хотелось. Карандашный эскиз никак за ночь не изменился, хотя Гоголь иногда думал о художественных способностях по типу творческого лунатизма, когда подсознание само бы дорисовывало идеи, но оно вместо этого крепко спало и даже не пыталось вспомнить самую малость — нужные черты лица. Николай любил присказку «утро вечера мудренее», только она никогда не работала. Ну ладно, тогда подумал он. Можно было начать прорисовывать город, а оконную фигуру оставить на потом. После такого решения вдохновение само накрыло его и разбудило окончательно. Приподнявшись на локте, Гоголь потянулся к столу. На телефоне — шесть утра, до будильника было еще как минимум три часа, да и поспал он не так много, но заснуть повторно уже не получалось, поэтому Николай решил позавтракать и потратить время на картину, хотя бы начать ее. Восходящее солнце разливалось по всей квартире, напоминая, что все еще было лето, вместе с тем придавая сил. Николай прошел на кухню, включил чайник и достал из холодильника яйца. Будь он дома один, включил бы громко музыку, но все еще было очень рано, поэтому, пока масло на сковороде разогревалось, Гоголь сходил в комнату за наушниками и подключил их к телефону. Он никогда не выбирал что-то определенное, скорее просто доверялся тому, что включалось, а там бывали вперемешку и старые иностранные песни, и популярные клубные, и русский фолк, и что-то остросоциальное, и бессмысленное, чтобы расслабиться. Стукнув по краю сковороды, Николай разбил два яйца, накрыл крышкой и подождал пару минут, добавил сверху сыр и вновь закрыл. Оставалось только отрезать хлеб и не дать желтку полностью приготовиться. В телефоне за эти пару часов сообщений не прибавилось, хотя он и сам не знал, от кого ждал их. Скорее всего от руководителей выставок, от заказчиков или покупателей (ведь вчера он нескольким дал свои контакты). Ну ничего, подумал Николай. Путь великой личности долог, торопиться некуда. Но главное, чтобы признали при жизни, добавил он. Через три часа в ушах вместо песен прозвонил будильник, возвращая Николая в реальность. Он стоял перед начатым холстом со шпателем и масляными красками рядом на деревянной табуретке. Будильник был переведен на полчаса позже. Через полчаса все же пришлось оторваться от картины и пойти отмывать руки. В голове уже был намечен план на день: отнести костюм в химчистку (сам он боялся что-либо с ним делать), дойти до ректората, зайти домой, а вечером прогуляться вновь мимо того дома. Гоголь оставил главный образ картины на потом лишь потому, что хотел вновь его увидеть и вспомнить черты, чтобы не рисовать наугад. И надо было чаще фотографировать все, это раньше художникам приходилось запоминать моменты или делать быстрые зарисовки. Технологии настоящего позволяли запечатлеть все гораздо быстрее. Гоголь быстро оделся, упаковал грязный костюм в чехол, перекинул через плечо небольшую сумку, куда положил предметы первой необходимости: телефон, кошелек, паспорт, проездной, ключи… Оставалось только заплести волосы обратно в длинную косу, на это нужно время, но Николай за долгое время уже приноровился. Волосы все же еще не полностью отмылись, нужно будет еще раз их сегодня помыть, решил Гоголь, завязывая кончик резинкой и откидывая косу назад. Химчистку он искал, стоя с телефоном у входной двери, она оказалась рядом, поэтому, воткнув наушники, Николай вышел, закрывая за собой дверь. Он слышал, что иногда некоторые коммуналки люди даже не закрывали на ключ, даже сейчас, и он не мог найти ответ — почему. Лифта в доме не было, зато вниз вела красивая мраморная лестница, хоть и видавшая виды, огромная парадная и пол с отколовшейся плиткой. Было во всем этом что-то заброшенно королевское, вот только иногда от соседей могли перебежать тараканы. В таких старых домах это была не редкость, но Гоголь либо их не замечал, либо они хорошо прятались от него. В химчистке, когда ему предъявили чек, он вновь вспомнил о том, что зарплата придет только в конце сентября, и подумал о загруженности. Обычно преподавателям приходилось брать дополнительную нагрузку помимо лекций, вот и Гоголь задумался о нелишних часах. В наушниках звучали клубные ремиксы популярных песен, совсем не подходящая атмосфера для утра, но Николай и не думал переключать. На улице все также сияло солнце и изредка пряталось за мелкими облаками, хотя ветер уже переменился и дул мягкими, но холодными порывами. Метро Петербурга Гоголю нравилось, особенно потолки на некоторых станциях, которые походили на потолки старых домов с большими люстрами. Поезд шел медленно, в Санкт-Петербурге вообще никто не торопится, все живут в своем размеренном ритме и ничего не хотят менять, так казалось Николаю. Он наблюдал в метро за людьми, запоминая некоторые черты, одежду, и проделывал то же самое, когда шел до университета, фотографируя лишь здания, небо, интересные части домов. Гоголю нравился Питер, как нравится красивый человек, с которым ты еще совершенно не знаком. Ты ухватил его взглядом на улице, прошел с ним вместе до метро, не сводя глаз, но ни словом не перекинувшись. У города вдохновленно-грустный взгляд, возможно, немного холодный, когда ты с ним пересекаешься; на нем черное расстегнутое пальто и белая рубашка, небрежно заправленная в широкие штаны, тяжелые ботинки и определенно длинные волосы. И Николаю вновь привиделся тот человек в окне, как воплощение города. Расписание оказалось весьма небольшим: работа во вторник и в субботу, в эти дни он должен вести практические занятия по живописи, но часов было явно мало. Скорее из-за опыта, подумал Гоголь, иначе бы ему дали больше работы, а пока он должен показать себя. Николай сразу спросил о возможности вести дополнительные лекции по искусству, администрация что-то пролистала, пощелкала мышкой в компьютере и только затем предложила пару дополнительных часов в среду во второй половине дня для лекции по искусству. — Это факультатив для других факультетов, возьметесь? — они спросили так, словно было несколько вариантов. — Да, конечно. — Обычно преподаватели подрабатывают где-то еще, — подумав, произнесла женщина за столом, словно сжалившись и решив дать совет, на что Гоголь лишь кивнул, даже не зная, что можно было ответить. Основные дела были сделаны, Сигма все еще ничего не написал, поэтому Гоголь решил уточнить сам. «Как дела? Я получил расписание в универе. Намечается ли что-то в ближайшее время?» «Когда работаешь? Пока ничего, небольшая заметка в блоге вышла о тебе, кто-то успел заснять твой перфоманс, сейчас скину ссылку. Ты бы начал вести свои соцсети». Гоголь перешел по ссылке, группа была небольшой, почти две тысячи человек. Его снова всколыхнуло желание что-то делать, можно будет выкладывать фотографии, наброски. Но для этого нужно было начать и преодолеть себя, то есть постараться не забросить все через пару дней. Может, спросить у Сигмы, как начать и развиться? «Во вторник и субботу, плюс взял часы в среду. Слушай, ты сейчас занят?» «Я пока в студии, а что?» «Зайду, возьму тебе кофе». «Американо». Гоголь улыбнулся и переключил песню на следующую за ней Земфиру и под «Небомореоблака» спустился в метро, думая о том, что Сигма скорее всего как обычно занят подготовкой к новой выставке, к пресс-конференциям либо ищет новые дарования, следит за работой соцсетей, принимает людей, проводит совещания. Он вообще много всего делал, успевал всех контролировать, отвечал на сообщения Гоголя и по большей части всегда мог его принять у себя. Николай всегда забывал его точный возраст, но помнил, что Сигма младше его на год или на два и это был факт, который одновременно и вдохновлял, и душил. В удручающих мыслях, в которых Николай искал положительные моменты, он даже не рассматривал людей в метро, лишь листал ленту новостей, а за ней и остальные соцсети. Из-за этого Гоголь даже не почувствовал, как человек, зашедший вместе с ним в вагон, продолжительно смотрел на него. Стоя поодаль, он ни разу не отвел взгляд, а потому успел рассмотреть Николая в деталях: белые волосы с проблесками красок, свободный льняной костюм темного морского цвета, состоящий из рубашки с двумя расстегнутыми верхними пуговицами и широких штанов; от его цепкого взгляда не укрылись и слегка подкрашенные нежной помадой (возможно, гигиенической) губы и темные ресницы, которые на фоне бледного лица очерчивали глаза. Ему не давала покоя мелкая деталь — их цвет, но Николай до своей станции так и не поднял головы. Когда же поезд медленно начал притормаживать, он встал и подошел к левой двери, отходя дальше от того человека. Но выходить и преследовать видимо не входило в планы незнакомца, поэтому Гоголь вышел, так и не узнав о том, что стал предметом пристального разглядывания, хотя обычно этим занимался он сам. Двери поезда захлопнулись, а Николай поднялся по лестнице наверх. Конечно же, когда Николай дошел до студии, купив по дороге кофе, Сигма уже был занят разговором с недавно пришедшим, хотя Гоголя не хотели пускать к нему, он все же с улыбкой произнес, что только занесет кофе. Постучавшись в дверь и не дожидаясь ответа, Николай зашел, отыгрывая блестяще свою новоиспеченную роль секретаря, подавая с улыбкой Сигме американо. Мужчина лет сорока обратился к Николаю: — Принесите и мне капучино. — Простите… Но прежде, чем Гоголь успел со своей преобразовавшейся улыбкой что-то сказать, Сигма бросил ему фразу: — Хорошо справляешься, думаю со следующей недели можешь выйти уже на полную ставку. Гоголь расценил это по-своему, «поможешь мне — помогу тебе», поэтому спросил, обратившись к собеседнику Сигмы уже с более любезной улыбкой: — Вам добавить сахар? — Да, и корицу сверху. Когда Гоголь выходил, Сигма ему едва заметно кивнул в знак благодарности. Николай прокрутил у себя в голове незамысловатый заказ, отмечая, что в кофе этот человек скорее всего не разбирается, почему-то такие люди часто пили именно капучино и добавляли сахар, что всегда было странно. Пришлось вновь выйти из здания, дойти до кафе и вернуться с еще одним кофе. Все это заняло от силы минут десять, поэтому, когда Николай занес кофе, разговор в кабинете продолжался. Тот мужчина даже не сказал ничего в ответ. Чтобы скоротать время он зашел на выставку. Утром буднего дня людей в залах было мало, поэтому Гоголь шел не спеша, разглядывая портреты, морские пейзажи, а следом и исторические сцены. Какие-то он узнавал, но каких-то авторов Николай лишь пытался угадать, а потом проверял себя по табличке рядом с рамой. Спустя три зала он все же сел на диван, слишком уж много хождений для утра, даже аппетит успел проснуться. В инстаграме было несколько историй знакомых из родных мест, по большей части из университета, из галерей, какие-то новые люди, с которыми он успел пообщаться за время пребывания в Петербурге. Руководствуясь каким-то собственным отбором, Николай расставил лайки на постах друзей и знакомых, просмотрел почту, а затем начал разглядывать сделанные за утро фотографии. Проделывал он все это, пока не пришло сообщение от Сигмы, что встреча закончилась. — Ну что, — закрывая дверь, начал Николай, — услуга за услугу? — На самом деле ты сам попался под горячую руку с этим кофе, было не до разбирательств, — ответил Сигма, приглашая сесть за небольшой столик. Гоголь лишь чуть пожал плечами. — Я подумал над твоими словами о ведении блога… — Прости, — прервал его Сигма, — ты сейчас что-то рисуешь? — Да, вчера набросок сделал, но не знаю, когда будет готово. — Хорошо, говори, когда что-то будешь заканчивать. Продолжай. Николай привык, что Сигма часто перебивал, чтобы спросить о том, что ему было интересно, потому что боялся упустить какую-то мысль, но в то же время Сигма хорошо умел слушать. Гоголь говорил о своих планах, останавливаясь и давая задать наводящие вопросы. Следом продолжил уже Сигма, давая советы, уточняя, что именно хотел бы Николай. Все тщательно записывалось в заметки на телефоне. Разговор длился до позднего обеда, пока Сигма не решил заказать еду. Они прервались на некоторое время, чтобы выбрать кто что хочет в ближайшей кулинарии. Следующее совещание было у Сигмы только в пять, поэтому они спокойно перекусили и продолжили. Из студии Николай вышел вдохновленным и с расписанным планом действий в руках, он знал с чего начать, а в случае застоя Сигма обещал ему помочь советом и мотивационной речью. Конечно, все это делалось не за просто так. Сигма держал художников к себе очень близко, делая все возможное, чтобы эти юные дарования никуда не ушли и, хотя Николай сам никогда не видел его наставлений со стороны другим, но был уверен, что сам он не единственный такой. Последнее дело, которое было запланировано, — прогулка до вчерашнего дома с открытым окном. Именно прогулка, так как Николай не торопился, стараясь нагулять как можно больше впечатлений для вечернего рисования. По мостам, вдоль реки и старых зданий, через оживленные дороги и сквозь толпы людей, которые торопились домой. Он шел, наслаждаясь последними летними днями, ощущая прохладный ветер с реки. К вечеру на небе появились белые облака, которые грозились к ночи обратиться в тучи. Вдали показались знакомые золотые купола Владимирского собора, значит дом уже был близко, буквально за поворотом. Николай не знал, удастся ли ему на этот раз увидеть того незнакомца или хотя бы знак того, что это и правда было не видение. Шаг замедлился. Окно на втором этаже, скорее всего то самое, хотя Гоголь не был уверен в этом на все сто процентов, было открыто, как и вчера, виднелась белая легкая тюль, которую раздувал ветер. Больше никого не было видно. Но Николай не собирался так просто сдаваться, он прошел вдоль по улице мимо небольшого кафе с пышками, собираясь дойти до конца дома и затем развернуться обратно, как вдруг из той самой комнаты зазвучало фортепиано, и Гоголь остановился. Мелодия была ему незнакома, но это точно было что-то из классики: то быстро и громко, то медленно и затухающе, словно мелодия куда-то торопилась, спотыкалась, хотела веселиться, но каждый раз о чем-то вспоминала и тревожно бежала дальше. Гоголь стоял чуть поодаль от открытого окна, наблюдая за занавесками и слушая. Если бы только можно было перенести сюда холст, думал с сожалением Николай. Но тут же вспомнив о телефоне, он включил видео запись, чтобы запечатлеть воссоздающуюся картину. Фортепиано умолкло через несколько минут. Гоголь прошел дом от начала и до конца несколько раз, но в квартире больше не раздалось ни звука.