Пока солнце тянет нас вниз

Потолок сходится корявыми буграми, точно кишка огромного монстра. Иногда Кахаре чудится над головой движение — так сокращаются мышцы бездонного нутра, поглощая очередных жертв. Мрак — неестественный, густой, заполнивший коридоры тюрьмы, как вязкая жидкость, — лениво расходится от огня, кружит свой хоровод, взяв Рагнвальдра с факелом в кольцо неверного света. Тонкая фигура Энки подле него обведена по контурам ореолом бледных волос. Стоит им заслышать клекот впереди, дикарь принимает решение переждать. Решения в целом принимает он: видимо, таковы условия его союза со жрецом, и проще вслед за ним принять правила общей игры — держаться сильнейшего, — чем напрашиваться на конфликт. Поэтому Кахара смирно умолкает, едва темные глаза недобро бликуют на предложение напасть исподтишка. Теперь он бессильно наблюдает, как Энки тянет Рагнвальдра за рукав, призывая склониться ниже, и что-то увлеченно шепчет на ухо. Он тихо ступает на свет, заслышав свое имя, как вдруг седая голова дергается, и жрец вперяет в него пронзительный взгляд. Мишень наводит. Целится. Дикарь, выпрямившись, стряхивает его ладонь. — Энки сказал, что ты собираешься нас обокрасть, — бесстрастно делится он. Глаза жреца сужаются, и он сам шатается прочь. Волосы — чуть вьются кудряшками на концах — мудреной вязью выцветших чернил, — откинуты за спину, и Кахара видит, как мельтешит жилка на острой челюсти. Видимо, он в чем-то прогадал. Бескомпромиссная прямота дикаря не входила в его план по избавлению от лишнего попутчика. — Клевета, — горячо возражает наемник. — С чего ты взял?! — Я очень умный, как ты и сказал, — язвит Энки. — Ты знаешь, что я ученый, а я знаю, что ты — та еще пронырливая тварь. — Отличный маневр, чтобы обчистить своему дружку карманы и обвинить меня, невероятно мудрая стратегия, работа великого разума! — Из меня такой же вор, как из тебя взломщик, что ты несешь? — Верно-верно, с такими-то гремящими костями много не украдешь! Энки на провокацию не ведется: разводит широкими рукавами, глядя на дикаря, мол, пожинай плоды своего альтруизма, это твоя обуза, с меня взятки гладки. Кахара чувствует себя глупо. — Хорошо, — холодно заключает Рагнвальдр, когда рукоять клеймора уже становится скользкой от пота. — Я буду внимателен. — У нас ведь одна цель, — с нарочитой бодростью уверяет наемник. — Ты тоже хочешь спуститься ниже, правда? Мне куда выгодней держаться твоей компании, а уж тем более — внушить вам обоим, что мне можно доверять. От обмана мне никакой пользы, понимаешь? Энки принимает такой вид — легкое отвращение, — словно Кахара общается с ним, хотя это неправда, однако сам Кахара на него и не глядит. Рагнвальдр тем временем медленно кивает. — Лишь бы и нам от тебя была польза. — Вне всяких сомнений! Я знаю, как попасть на следующий уровень. Если пройти вглубь тюрьмы на восток, можно найти комнату начальника стражи, и там есть рычаг, который вызывает подъемник… Вернее, э, спускник? Лифт, проще говоря, я вам покажу, пойдемте! Чуть скачущая тональность голоса, видимо, звучит не слишком убедительно. Наемник с радостью приложился бы к бутылке чего-нибудь крепкого, но весь его провиант, судя по всему, остался бродить в прошлой жизни. — Откуда тебе знать? — Меня схватили, пока я подбирался к рычагу, — самозабвенно врет Кахара. Не скажешь ведь прямо: «Понятия не имею». Не признаешься, что помнишь то, чего с тобой никогда не было. Не было же? — Уверен, втроем мы без труда расчистим к нему путь… — Нам некуда торопиться. Энки набивает трубку, игнорируя замешательство спутников. Пригубив мундштук — узкий разрез рта брезгливо изогнут — изящество паучьих пальцев и бледная линия запястья между перчаткой и рукавом, — жрец делает затяжку. Выпускает колечко дыма — ломким мелом вычерченный в воздухе ритуальный круг. Едкий аромат бьет Кахаре в нос. — Говорят, в местных подземельях люди теряют головы, — нервно замечает наемник, — от безумия и от страха. Не только от тюремщиков. — Он снова несет что-то странное. — В смысле… — Верно, — басит дикарь, избавляя его от нужды объясняться. — Чем дольше мы здесь находимся, тем глубже Зло проникает в наши души. Зубы Энки клацают о мундштук: — В этой камере мы можем передохнуть, когда еще выпадет такой шанс? — Ой, ты и так малость рехнутый, — дразнит Кахара, — что дальше-то будет, если ты еще в местном воздухе поваришься? Жрец злостно выдыхает Кахаре в лицо облаком пара, и тот давится кашлем. — Я устал, — заявляет Энки. — Тогда можешь не сражаться в этот раз, — милостиво предлагает Рагнвальдр. — Жди нас здесь. — Оставить тебя наедине с этим прохиндеем? Мне невыгодно терять мощного союзника. И все припасы заодно. — За пустыми спорами мы тратим время! — стонет наемник. — У нас его навалом. Как и табака. — Энки с деланой грацией поводит плечом. — Начнешь сходить с ума — обращайся. Только со своей трубкой. — Да как ты не понимаешь! — в отчаянии взвывает тот. — Если мы опоздаем… Он осекается. Сердце колотит в горле, мешая ворочать языком. Кожа перчаток трещит на костяшках. Он ведь не может сказать им, что Ле’Гард умрет: вскрытое наискось горло, багряное полотнище по голой груди, комья драных волос и бледные-бледные щеки — задушенное величие полубога. Все равно что подписать ему второй приговор. Рагнвальдр пришел сюда за головой капитана рыцарей Полуночного солнца, и это Кахара знает тоже. Энки шпилит его цепким взглядом. Точно бабочку под стеклом — ядовитую да с клыками вместо усов. Такой пинцетом все конечности отщиплет одну за другой и новый том Алхемилии накатает. Лишь бы руки не замарать. И что-то в нем… Не так. Не «оставь меня в покое» и не «просто позволь мне быть». Драма все так же его не заботит — как и особые удобства камеры, — однако нет и следа влияния тьмы, что звала бы его стать с ней единым целым. Наоборот: взгляд Энки кажется куда внимательней и осознанней — светлее, чем помнит Кахара. С удивлением он замечает в нем страх. — Ты что-то знаешь, — пораженно шепчет наемник. — Ты тоже знаешь!.. — Вот и сбрендил, — скучающе комментирует тот. Смотрит равнодушно насквозь — не видел бы с радостью вовсе. — Я сразу понял, здесь что-то нечисто. Поэтому ты увязался за Рагном, поэтому много болтаешь… Поэтому пытаешься нас задержать! По инерции мыслительного процесса Кахара шагает вперед, нависая над Энки, вынуждая жреца отступить. Ткнуться лопатками в стену. Выставить дымящую трубку, чашей коснувшись груди. — Думаю, — тихо возражает Энки, — у нас остался коньяк. На кончиках пальцев искрит магия, однако он резко сжимает кулак, хотя Кахара уже приготовился ловить лицом сферу тьмы или фокус пироманта. Жрец расставил приоритеты — и, как оказалось, в его пользу. Рагнвальдр тоже отпускает древко лука. Роется в заплечном мешке, выуживает початую бутыль, передает Кахаре, убедившись сначала, что пальцы наемника сомкнулись на горлышке. Рагн, которого знал Кахара, без задней мысли швырял ему не только клейморы, но и флаконы с лекарством, не сомневаясь, что тот поймает. Однажды они наткнулись на Истязателя… — Благодарю, — галантно кланяется наемник. — Но мы вернемся к этому разговору. — Не сомневаюсь, — цедит жрец. Рагнвальдр провожает их внимательным взглядом. Они продолжают исследовать вереницы решетчатых стен, по пути зажигая подвесные фонари. Позади них выстраиваются кругляшки света, малюя лживым золотом ржавые поручни переходов. Отблески рыжины мерцают под треск огня. Наверное, сверху это выглядит как неровный кровавый след, будто огромное неповоротливое чудище, лишившись отсеченных лап, ковыляет по катакомбам, роняя густые капли ядовитой жижи и шурша чешуей. Кахара торопится выбраться из его логова. В подобном месте богатая фантазия мигом становится злейшим врагом. Энки дергает его за ворот так, что тот едва не валится на спину, однако жрец успевает ткнуть его обратно в плечо. — Куда несешься, идиот? — шипит он. — Гвозди потом сам будешь нам выковыривать из пяток? — Это вы двое еле плететесь, — огрызается наемник, но скорость послушно сбавляет. Все-таки мыслей о ржавых гвоздях — изъеденных кровью Аллл-Мера — ему хватило на весь забег. Чвоканье мяса, хрустящая кость. Он едва не оступается, пропуская дикаря вперед. — Здесь направо, — велит Кахара, когда коридор ветвится, а медную решетку под ногами сменяет гладкий металл. Те же развилки, та же тяжелая дверь — он одновременно был здесь и не был. Только вот грибов на входе не помнит, да и пахнет тут совсем иначе: псиной пастью и мокрыми корешками. — В комнате никого не должно быть, но будьте начеку, потому что… — Проклятье! Двое стражей, синхронно взревев, кидаются вперед. Неповоротливые и огромные, они сносят дряхлый стол, наполняя коридоры чудовищным грохотом. Сердце Кахары ухает вниз. Рагнвальдр дергает из колчана сразу несколько стрел и, рыча сквозь зубы, целится в голову тому монстру, что не выряжен в броню. Один наконечник рассекает мутанту ухо, отчего он в ярости воет, и тогда вторая стрела угождает прямо в мясистый лоб. Мощная туша рушится под ноги элитному стражнику, и тот едва не спотыкается, ломясь напролом. Энки в панике метает горстку кинжалов, но те безвредными камушками отскакивают от прочных лат. Пока он бормочет какие-то заклинания, Кахара хватает из-за спины клеймор и бросается в бой. Их не должно быть здесь! Никого не должно быть! Их не было никогда, сколько бы он ни приходил сюда в поисках рычага, это гребаное место издевается над ним, и даже собственный разум заводит его в ловушки! Волосы опаляет пламенем, и он едва успевает отскочить до того, как пиромантия обуглит его до кости. Магия оставляет на шлеме стражника черные разводы, лишь на пару секунд ослепив. Рагнвальдр где-то слева заносит топор: мутант вжимает голову в шею, и лезвие клацает по забралу. Кахара силится подсечь жирные ноги — единственное незащищенное место на теле противника. Несчастный плод божественной любви. Последствие милости Сильвиан. Отражение извращенной фантазии высшего существа — искаженные пропорции, пустые глаза, вздутые вены. Кахара не знает, откуда вычитал историю местной фауны, но точно хотел бы ее забыть. Убивать из жалости — гиблая затея. Он должен их ненавидеть. — Используй жидкость… — пыхтит он в сторону дикаря. — Красную муть, вы наверняка такие бутылки находили! Рагнвальдр проворно уворачивается от моргенштерна и, пока наемник принимает удар коротким мечом, умудряется выцепить заветный флакон с книжной полки — такой удаче завидует даже Кахара. Он делает себе пометку: спросить при случае, не служит ли ольдегардец Рхеру в тайне от своего народа. Предательства родины, которые он — убийца по профессии — великодушно простит. Еще один огненный шар Энки лишает стражника равновесия на долю секунды, но большего им и не надо. Бутылек бьется о забрало вдребезги. Монстр заходится визгом, когда потекший металл обжигает то, что было когда-то лицом. Так страж открывается для атаки — и Кахара спешит оборвать его муки. Сталь мышц — натянутая тетива — перекатывается под кожей, собирая единый импульс — и вот клинок отсекает лысую голову с плеч. Влажно шлепнувшись на пол, она теряется в обломках стола. Двухметровое тело обмякает и громко валится следом, взметнув облако пыли, словно выдохнув последний раз. Кахара — дыхание зверя загнанного и ломота под коленом — расслабляет плечи. Считает пульс. — Хорошо, — говорит ему Рагнвальдр. Не «отлично», не даже «неплохо» — слово звучит странным и неуместным, подобранным невпопад, однако Кахара еще помнит, как Рагн умел вселять крупицы решимости в товарищей и вкладывал мечи в опущенные было руки — поэтому улыбается в ответ. Выходит криво — чужая кровь запекается на щеке, — но оба остаются довольны. Энки почему-то держит язык за зубами. Пока наемник вытирает клеймор о бесхозное тряпье, жрец обыскивает трупы. Железные стрелы достаются Рагнвальдру, подвеска неизвестного назначения — Кахаре, а пара подгнивших морковей летят в мешок с провиантом. Осколки флакона с красной жижей хрустят под его шагами. Среди раскрошенной мебели они находят страницу из дневника капитана. Имя Рудимера отзывается в сознании Кахары птичьим гарканьем и скрежетом когтей. Что-то щелкает наточенным клювом — и исчезает неразгаданным. От глотка коньяка слегка кружит голову. На изучение ворохов карт отряд решает не тратить сил. Новый факел пышет искрами в бугристый потолок. — Стало быть, теперь налево, — язвит жрец, едва они покидают поле битвы. — Методом исключения, выходит, так, — в тон откликается наемник. — Если там нет рычага, — гудит позади Рагнвальдр, — я делаю вывод, что… — Рычаг! — победно восклицает Кахара. Он и правда здесь: огромный механизм, укутанный густыми тенями, и пускай не там, где ожидал его найти Кахара, самое главное, что он — есть. Наемник валится на него всем весом, с трудом двинув с места, и откуда-то из глубин тюрьмы доносится пронзительный скрежет. — Какое совпадение, — вставляет Энки, но Кахара даже глаз не закатывает. — Надо торопиться, пока кто-нибудь еще не вздумал использовать лифт. — Нестрашно, рычаг-то теперь полностью в нашем распоряжении. — Нас тут ничего не держит. — Кроме того, ты ранен. Первым делом — на уровне инстинктов, глубже, чем достает разум, — глаза опускаются к ногам. Что-то внутри замирает на такт — и принимается колотить с удвоенной силой. Ноги целы. Просто немного оцарапано плечо. Страх оставит Кахару нескоро. — Рука все равно уже сломана, — отмахивается наемник. — Хуже не будет. — Хуже будет всем нам, когда ты грохнешься в обморок от заражения крови, и Рагнвальдр сядет пилить тебе руку. — А почему я? — удивляется дикарь с каким-то дежурным любопытством. — Вы не хотите оставлять это дело мне. Неохота разбираться потом, от чего он помрет — от раны или от моих потуг в целительстве… — Хорошо, ладно, уяснил, — обрывает его Кахара. — Также прошу заметить, что я скорее сяду пилить себя сам, чем тебе доверюсь. Ты опять время тянешь, да? Тот хмуро отворачивается, дыхнув колечком опиума в потолок. Кахара не успевает поймать взгляд сизых глаз, чтобы убедиться: Энки боится его. — Бинтуйся и пойдем… Отдыхать, — отрезает жрец раньше, чем наемник успевает обрадоваться своей маленькой победе. Маятник в голове качается влево — тикает крохотная бомба в дрожащих руках — ведет строгий отсчет. Стрелка движется по часовой — и больше не обратно. Кахара не знает, что сделать, лишь бы замедлить ход времени, перекрыть течение минут. Наверное, умереть. Чтобы не дать умереть Ле’Гарду. Наверное, однажды он попробует и это. Энки оглядывается через плечо: в серости его радужки танцуют тысячи лун — дикая пляска бликов. Факел плывет позади, и кажется, словно прямо за ним закатилось солнце, выкроив жреца раскаленной каймой из беззвездного неба. Кахара щурится и, зажав порез, шагает за дикарем. Смотреть, как низко светило опустится. Может быть.