Пока солнце тянет нас вниз

— Рагнвальдр! — яростно шипит Энки. — Твой шишкосвин! Вместо удачи он принес мне Кахару! Кахара спешно размыкает объятья, только выдохом теплым по шее мазнув, отползает к своей горстке сена и принимает невинный вид. Словно только что не жался к тощей фигурке, бесстыже воруя тепло. — Я тоже своего рода подарок судьбы… — мечтательно замечает наемник, спросонья совсем чудной. — Я же сказал, что не верю в нее! — бушует жрец, махнув на него рукавами, будто насылая страшный пожар. — Немедленно прекрати свое существование! — Не ругайтесь, — мирно урчит Рагнвальдр. — Я нашел салями. — Я и так сыт по горло его выходками! Пока эта вошь не встанет передо мной на колени… — Тише-тише, а еще у нас остался табак. Энки, оскорбленный до глубины души, издает короткий рык, насквозь пронзив пламенным взглядом Кахару, и злобно вырывает у него желтый плащ, который тот случайно зацепил с собой. Наемник разводит руками, показывая, что не сопротивляется, однако жрец воспринимает его жест как приглашение и взвивается угольным вихрем. Как бы и правда не убить его ненароком — хотя жалеть об этом Энки зарекается сразу. Зыркает серыми глазами, словно про себя заклинания начитывает. Без сверкающего клеймора Кахара смотрится выгоднее: не меркнет в отраженном свете клинка, что вечно бьет Энки в глаза. Уютный, разморенный дремотой, обманчиво безобидный в плавности да изяществе линий. Расправленные плечи — не гордыня, но гордость, — крепкие руки, поджарая, фактурная фигура. Такая, что даже без касания под пальцами можно ощутить обтянутую горячей кожей сталь — и, конечно, желание дотронуться по-настоящему. Энки, ненароком задержавшись на нем взглядом, приходит к мысли, что на месте наемника давно переломил бы себя пополам, причем сделал бы это без малейшего усилия. Хочется обратно укрыть Кахару плащом. Едва не споткнувшись о Д’Арс, жрец наконец остывает. Рыцарья, даже бровью не дернув, проводит лезвием Миазмы по левой ладони. Из открытой раны сочится кровь, однако к земле не опадает ни капли: все достается мечу. Миазма сыто жмурится, пока алые разводы исчезают на глади клинка, наливается дикой силой, трепещет в сильной руке. Это чудовище готово убивать. Вот откуда разливался полуночный аромат крови. Энки неуютно ежится, кутаясь в отвоеванный палатин. Если бы его теневые сферы пялились на него жуткими глазами бессмертного безумца, он, может, и не колдовал бы никогда. Пустые глазницы покорных скелетов соответствуют его вкусам в большей степени. — Мы торопимся, — буркает Д’Арс, косясь на Кахару. Тот рассеянно жует салями и, конечно, кивает. Спуск по веревке после приличного отдыха — нетрудная задача. Так казалось сначала. Наемник первым швыряет клеймор в дыру и сам ныряет следом. Там он огнивом зажигает факелы, которые находит на стене, и подает сигнал Рагнвальдру. Дикарь на предложение Д’Арс упирается: сначала он убедится, что отряд достиг дна, а затем сам спустит Хильде. Пока они затевают спор на пустом месте, Энки втихаря берется за веревку. Оборачивает плащ вокруг пояса, бросает за спину косу, аккуратно распределяет вес, повиснув над дырой. Он признается себе, что все меньше доверяет рыцарье. Не хочется ему ползти вниз, когда там его могут поджидать трупы товарищей и марионетка заточенного в клинок демона. С другой стороны, кто-нибудь способен срезать веревку, пока он будет висеть в метрах от твердой земли… Именно по этой причине, когда сверху раздается треск, Энки подозревает худшее. Ладони мигом становятся скользкими от холодного пота. Веревка нетвердо качается и вибрирует, пока волокна медленно, постепенно рвутся, нить за нитью, как будто дразнясь. Раненая нога бесполезно скребет по узлам, однако от хлынувшего адреналина Энки не чувствует боли. Коса по лопаткам хлещет. Он торопливо перебирает руками, спускается, стараясь не делать резких движений, но, стоит чему-то над головой хрустнуть, сжимается и замирает — обвивает веревку, как черный змей. В голове — звон. Сердце колотит так сильно, что мир вокруг начинает качаться. Секунда до того, как он начинает падать, тянется в целую жизнь. Внезапная легкость — как вдруг всякая опора исчезает. Ноги, руки, грудь — все упирается в пустоту. Это страшнее падения на скалистые пустоши: здесь Энки в своем полете оставлен совсем один, и никакая магия не дарует ему крылья. Последней в сознании зажигается мысль, что Кахара обещал ему жизнь. «Опять ведь соврал», — сквозь свист и ужас думает жрец и жмурится посильнее, словно это облегчит боль. Сначала — как только шум воздуха смолк, будто по щелчку, и ощущение невесомости тоже пропало, — он решает, что его спас какой-то из странных талисманов, которые он сгреб незаметно со стола Нозрамуса. Потом — что уже умер и снова воскрес. А затем несмело открывает глаза. — Расплатишься как-нибудь, — сообщает ему Кахара. Облегчение настигает таким шквалом эмоций, что Энки просто закрывает лицо ладонями и позволяет себе громко выдохнуть. Ног он не чувствует; он не чувствует ничего, кроме грохота крови в висках и — глупой, позорной — щекотки под ребрами, что медленно точит его хладнокровие. Смерть за смертью. Кахара, кряхтя, разгибает колени: своим падением жрец чуть не вколотил его в землю. Наемник пробует поставить Энки на ноги, но, не встретив отклика, решает не торопить события. Энки делает вдох. — Жаль твою руку, — он и так представляет, как наемник морщится от боли, и даже не поднимает глаз, — но тебе придется меня нести. — Чего? — через силу скрипит тот. — Даже без «спасибо»? — Я не обязан благодарить тебя за исправное выполнение долга. Кахара возмущенно ахает: — Извини?.. — Хорошо, — извиняет жрец и задирает голову. — Все в порядке, — пытается крикнуть он остальным, однако выдает лишь сиплое карканье. Все, что остается Кахаре, — покорно цыкнуть своей ноше и тоже глянуть наверх. Там, у кромки дыры, мелькают беспокойные тени. — Мы оба целы! — отвечает он неразборчивому рычанию Рагнвальдра. — Но вам придется искать другой путь! — Дожидается, пока отзвучит эхо, и вострит уши. — А? Ого! — Снова обращается к Энки. — Д’Арс говорит, что… — Если я не умею драть глотку, — сердито шипит жрец, — это не значит, что я глухой. Кахара озадаченно тушуется и снова кричит отряду — что-то об обещании непременно друг друга найти. Энки тем временем качает здоровой ногой — все еще на руках у наемника, — переваривая заявление рыцарьи. Из тех обрывков фразы, что достигли его слуха, он уловил одно: им известен другой путь. А кроме того, вести их собирается не кто иная, как Хильде. Выходит, девочка и правда помнит прошлые жизни, причем уже дважды решила сохранить это в тайне — кто мешал ей показать дорогу раньше? А признаться Энки, что она умеет читать? На все попытки выведать что-то полезное, снова вручив палочку для письма, она шарахалась в сторону и съеживалась испуганным котенком. Теперь, значит, решила принести пользу? Жрец задумчиво царапает подбородок, позабыв, что до сих пор висит над землей. Как вдруг Кахара опять пытается вернуть его в вертикальное положение. Мир для Энки теряет краски и начинает кружиться. — Нет! — пыхтит жрец, вцепившись в него, как дикая кошка. — У меня нога болит! — А у меня — рука! — мудро возражает наемник. — Неси меня одной рукой. — Я кто, по-твоему? Тюремный страж? Нахохлившись, Энки оценивающе изучает Кахару близи, точно надеясь подобрать ключ. Кахара, взъерошенный спуском, с каплями пота у виска, покорно молчит. Изображает примерного носильщика, который рассчитывает на повышение. За убедительное актерство Энки прощает ему распущенную — больную — руку: наемник, даже не замечая, крутит на запястье его косу. Убранные волосы жреца молодят: он выглядит не высшим некромантом, гениальным в своей силе и в любопытстве настырным, а юным монахом, который хитростью пробрался в храм и теперь колдовство в себе взращивает с азартом. Выбившаяся прядь у острой скулы чуть колышется, когда Кахара выдыхает с осторожностью. На мгновение огонь факела золотит длинную косу, как роскошное сокровище древних. Может, если Кахара утащит из подземелий нечто подобное — никакой Ле’Гард ему не будет нужен? «Ларчик просто открывался», — вдруг понимает Энки. — Если мы не поторопимся, — зловеще скалится он, — Ле’Гард умрет. А я не могу идти быстро. Кахара скрипит зубами и предсказуемо уступает. Первые шаги даются ему с трудом, но в ритм он входит быстро. — Лишь бы меня поэксплуатировать… — буркает он в светлые локоны, когда Энки откидывает голову ему на плечо. Некая неуловимая правильность этой ситуации — что-то о забытом прошлом — позволяет им расслабиться. Продрогшие кости жреца греет живое, податливое тепло, пока наемник кое-как подбирает кончик рваной веревки и велит на всякий случай ее скрутить. Энки, удобно изогнувшись, вертит моток на запястье. Вешает Кахаре на шею. Хмыкает. Вместе они закрепляют клеймор у него на спине. — Слушай, раз она порвалась, выходит, Кот нас развел? — пыхтит наемник на ходу, но Энки мотает головой. — Нет, — и понижает голос. — Зрение могло меня обмануть, однако, кажется, веревка была подрезана. — Быть не может! Но кто?.. Жрец качает ногой, взметая полы черной юбки. Заметив, как хмурится Кахара, он сразу стихает, чтобы не тревожить его перелом. — Кажется, я знаю, о какой смерти говорила Д’Арс, — неуверенно тянет он. — Если моя догадка верна, то у нее и правда есть повод затаить на меня… обиду. Хотя нельзя утверждать, что не нравлюсь ей именно я. Тебе, например, тоже хочется пожелать смерти. Кахара напрочь игнорирует последние слова: – Что… Что ты мог натворить? Энки уязвленно цыкает, словно само подозрение в невинности его оскорбляет. — Помнишь, хм, Храм мучений? Его хозяина — огромного голема? Кахара копается в архивах памяти, как вдруг изумленно присвистывает. — Только не говори, что ты распял Д’Арс на той адской машине, чтобы принести ее в жертву… — Я всего лишь ей предложил! — возражает Энки. — Просто потому, что тебя уже рядом не было! — Прежде, чем Кахара успеет возмутиться его ремарке, поясняет: — Я умер раньше, чем придумал другой выход. Меня поймало одно… существо с длинными лапами… — Он рассеянно крутит на палец прядь, на миг упустив нить рассказа. Желудок неприятно сводит. — Неважно, полагаю, тот голем сделал все за меня. И, видимо, с особым удовольствием, раз Д’Арс настолько зациклилась на этой смерти… Я могу ошибаться, конечно. — Энки, я всегда знал, что ты… — Очень ценю наше сотрудничество, да. — Именно это я и хотел сказать, — от греха подальше соглашается Кахара, при кивке ткнув седую макушку носом. — Постой, если сейчас мы отрезаны от остальных, — он словно заражается идеей от просветленной души, — нам просто надо поторопиться и украсть Ле’Гарда раньше, чем его найдет кто-то другой, верно? — Тебе надо. Кахара закатывает глаза, точно подсмотрел этот жест у Энки, и того колет непрошенная гордость. Наверное, так себя чувствовал наемник, когда учил Хильде драться: взрезать сухожилия под коленом. — Если Ле’Гард еще жив, нам обоим придется выдумывать байку для Рагна. — Это ты у нас любитель действовать по ситуации — я даю тебе полную свободу… Вздохнув, Кахара только удобнее перехватывает жреца, заставив его обнять себя за плечи. По пути он пинает камешки, и правда прибавив шагу. Только существовать молча ему явно труднее, чем в откровенно жалком состоянии таскать на себе взрослого мужчину заодно с двуручным мечом, поэтому он замечает: — У тебя кожа страшно горячая, — и хочет как будто носом в висок ткнуться, проверить, наверное, однако Энки плавно уходит от касания. — Я обязательно умру, чтобы мой хладный труп порадовал тебя больше. Тот брезгливо морщится. Осторожно размыкает губы. — Хочешь сказать что-то умное? — Энки деловито оправляет на его шее удавку, скучающим тоном интересуется. — Давай, говори. Но только умное. Кахара с досадой цыкает. Подумав, дует жрецу в лицо, стойко снося возмущенные брыкания. — Ты совсем больным выглядишь, я об этом. — А ты опять на меня дунь — глядишь, еще чем-нибудь заразишь. — Сыр будешь? У меня ничего больше нет… — А у меня нет аппетита. Хватит донимать меня своим лицемерием и шагай дальше. Кахара не обижается: обида на Энки, видимо, не представляется ему возможной в принципе, что сам жрец находит забавным. Удобно, когда кому-то рядом одиноко настолько, что это можно использовать, поощряя с осторожностью. Энки плотнее сводит руки вокруг чужой шеи и уговаривает вредную сторону себя не болтать ногой. Наемнику все-таки удается боднуть его из вредности — а потом увернуться от когтистой пощечины. Территорию Волчьих масок — явно неоднократно помеченную — они почти пробегают. Видимо, это культисты зажгли факелы, которые освещали путь от дыры. От предложения присоединиться к трапезе — за которой, видимо, обязательно следует оргия — оба вежливо отказываются. Пересекая лагерь безумных поклонников Гро-Горота, Кахара в шутку закрывает Энки глаза его же косой. Тот отвешивает ему пинок. Обвалы приходится обходить: припасы остались у Рагнвальдра, поэтому на взрывчатку рассчитывать нечего. Удивительно, однако призраки им не встречаются. Стены пещер гулко завывают сотнями голосов, но показать когти-клыки-лезвия не смеют, словно боятся чего-то. Даже когда Кахара спотыкается о труп шахтера, переломив ему пару ребер, его дух лишь тоскливо визжит из трещины в потолке. Энки на всякий случай осеняет их антимагией. Стоит им добраться до развилки — там, где ломаные рельсы обрываются гнилыми шпалами, — Энки наконец понимает, почему катакомбы пустеют. Д’Арс встречает их в проходе наперевес с Миазмой, что бешено вращает единственным глазом. — Ей не нравится мертвечина, — сетует рыцарья, освобождая путь. — А вы двое… припозднились. Словно в подтверждение, из-за ее плеча выступает Рагнвальдр — под руку с Хильде, — и Кахара с досадой вздыхает. Суровое лицо дикаря испещрили дряхлые морщины, а глаза глубоко запали, точно голова его вот-вот сморщится, как изюм; точно время вдруг бросилось высушить его за все годы, в которые сложились те жизни, что он уже потерял. Вот из-за кого призраки растеряли весь аппетит. Д’Арс выглядит недовольной, и Энки разделяет ее тревоги: Ле’Гард уже близко, а жаркая месть дикаря, в отличие от времени, не подарит рыцарю легкой смерти. Нужно быстро придумать что-то еще, лишь бы отсрочить их встречу и разделить отряд еще раз. Жрец не утруждается рисовать на лице приветливую улыбку в честь воссоединения. Пальцы сами тянутся потереть задумчиво лоб, как вдруг он обнаруживает, что до сих пор обвивает рукой шею Кахары. Кончики ушей почему-то неприятно жжет. Энки торопливо сползает на землю и отряхивает замятые складки мантии. Рагнвальдр и Д’Арс наблюдают за его копошениями с живым любопытством, хотя комментарии оставляют при себе. Сбросив ощущение неловкости, жрец направляется прямиком к лестнице. Качается на ходу. Кахара хочет его одернуть, как вдруг вспоминает: — Это ведь… — Мой путь отступления, — негромко подтверждает жрец. — Он… — Ну-ка, постой. — Д’Арс, нагнав его, делает знак молчать. — Ты же не знаешь, что на том конце, — удивление изображает, — не так ли? Энки, оборванный на полуслове, кривится, но схватывает налету. — Понятия не имею, — послушно заявляет он так, чтобы Рагнвальдр наверняка услышал. Дикарь ожидаемо вострит уши. — Эти катакомбы выглядят не слишком обжитыми. Может быть, — осторожно добавляет он, — Ле’Гарда держат где-то там, чтобы запутать любого, кто явится его спасать? — Д’Арс нервно поджимает губы: Рагнвальдр с подозрением ступает ближе, и Энки меняет стратегию. — Или вдруг там засел еще какой-нибудь капитан местной стражи, который только и ждет, пока мы сунемся к заключенным? — Не напоминай, — фыркает Кахара настолько естественно, что Энки начинает подозревать, что он тоже купился, — и вдруг подмигивает ему. Жрец на секунду теряется, когда давно забытое чувство прикусывает в груди. — Мне кажется разумным сначала заглянуть наверх, — встревает рыцарья. Притворная задумчивость дается ей без труда. Все трое уже и не смотрят на дикаря, увлеченные мозговым штурмом, как стайка заговорщиков. — Оттуда веет свежестью. Стоит для начала расчистить себе путь назад, пока мы еще в своем уме, а? — К тому же мне больше верится в то, что на верхних этажах отыскать пару кусков хлеба куда проще, а наши запасы почти иссякли, верно? — Ладно, — Энки скрипит с таким видом, будто вообще что-то здесь решает, — чур я иду направо. Я лучше сожру гуля, чем полезу по лестнице. — Я тоже не пойду, — поддакивает Д’Арс. — Несогласного наряжу в свои доспехи и отправлю наверх первым, пускай потеет за меня. Рагнвальдр молча переводит взгляд на Кахару. — Я? — театрально ужасается наемник и тыкает пальцем в жреца. — Без этого — ни за что! Он без меня шагу сделать не может, как я его оставлю? Энки невовремя давится вдохом. — Драма, — сухо констатирует Д’Арс. Взвесив в руке тесак — словно шансы оценивая, — Рагнвальдр наконец скидывает с плеч мешок и мрачно завещает: — Присмотрите за Хильде. Кахара сразу расцветает восторгом, и Энки дергает его за ухо, веля не переигрывать. — Как мило с твоей стороны… — Только потому, — буркает дикарь, — что мне сейчас тоже не мешало бы найти и выпить чего-нибудь крепкого. Запасы коньяка в карманах Кахары благоразумно не упоминают, и тот выглядит благодарным. Факел прощально мигает на ступенях винтовой лестницы и оставляет отряд на попечении стенных фонарей, как только шаги Рагнвальдра стихают наверху. Энки желает ему где-нибудь там присесть на стул и как следует задуматься о своей жизни. Стоит дикарю скрыться, Д’Арс подает сигнал. Все четверо, включая озадаченную Хильде, крадутся вдоль стены — туда, куда каждого из них привели свои причины. Туда, где для кого-то это приключение закончится. Туда, где заточен неслучившийся бог. — У тебя есть план? — поймав жреца за рукав, требует рыцарья. Энки стряхивает ее ладонь, шатнувшись в сторону. Пронесенный через шахты на руках Кахары, он и забыл, как ощущаются касания других людей. Оказалось — иначе. Кожу опаляет жаром, неприятным, горьким, как в лихорадке. — У меня всегда есть план, — мрачно уверяет он, косясь на наемника. — Мы заставим Ле’Гарда притвориться мертвым. Пока Д’Арс осознается в пространстве, Кахара тянется лопнуть по пути огромный пурпурный нарост, что набух на гнилой, склизкой земле, отравленной медленной смертью, но Энки шлепает его по руке, как несмышленого ребенка. Тот недолго хмурится в комичной обиде: Д’Арс под зверский лязг рушит на голову подкравшегося к ним гомункула Миазму. Энки успевает только различить алые когти — такими удобно вскрывать животы и сердце накалывать, как главный деликатес, — прежде чем чудовище обращается кровавым месивом. Рыцарья для уверенности взрезает ему грудь. — Никогда не угадаешь, какой из них бросится на тебя даже без головы, — холодно поясняет она. У ее ног растекается темно-алая жижа. — А твоя идея мне нравится. Энки на рыцарью уже не смотрит: слегка задев его плечом, Кахара кидается к приоткрытой решетке камеры. Оттуда, словно из самих недр проклятых подземелий, доносится исполненный боли стон.