Дереализация

      Свет в комнате приглушен. Горят только свечи. Поздний вечер. Только они одни. На шелковых простынях бликует огонь. Тяжелое дыхание, чем-то отдаленно похожее на всхлипы. Легкие касания пером по коже. Завязанные глаза — хотя он в темноте и без того видит плохо — обостряют ощущения. Руки заведены наверх, прицеплены наручниками к изголовью кровати.       Каждая секунда считается биением сердца.       Каждое прикосновение вызывает дрожь.       В соседней комнате тихо играет граммофон.       Раз.       — Тебе нравится, мой хороший? — Нёвиллет сидит где-то в ногах. Дразнит, проводя пером по самым нежным, чувствительным местам. Щекочет шрамы. Сводит с ума. Ризли что-то неопределённо мычит; пытается уйти от столь непривычных, но с ума сводящих касаний, и не может: ноги тоже прицеплены наручниками, но уже разведенные в стороны и к ножкам кровати. — Нет, так не пойдет, говори со мной, будь хорошим мальчиком. Ты же именно такой. Самый лучший.       Нёвиллет наклоняется, опаляя дыханием кожу. Но поцелуев не оставляет. Ризли пробивает на дрожь.       Два.       — Мне… нравится.       — Что еще ты забыл добавить, малыш?       — …господин? — Ризли фыркает и поворачивает голову в сторону, инстинктивно пытаясь спрятать смущение. Нашел время смущаться. — Звучит ужасно неловко и глупо. Нёвиллет улыбается мягко, скользит руками вверх к лицу, стягивает повязку. Ризли моргает пару раз, привыкая к свету.       — Если вам не нравится…       — Я не сказал, что мне не нравится. Просто… стыдно.       — Перед кем? Ризли. Любовь моя. Послушайте: я вам доверяю больше всех на свете. Доверьтесь мне тоже. Никакого стыда, никакого смущения, никакого страха.       Ризли кивает.       — Это мои слова.       — Ваши. Вы же меня так и учили. Теперь вам самому нужно… принять себя, — Нёвиллет подсаживается ближе. Он одет (Ризли обожает его одежду, хотя и говорит, что нет). Ризли сглатывает, еще раз кивает. Делает тяжелый вздох. Принять себя. Когда всю жизнь учишься сдерживанию… принять себя бывает не так и просто. Но сейчас в самом деле можно довериться. — Я люблю все ваше: и человеческое, и звериное. Прекратите думать.       — И это тоже мои слова. Придумайте что-нибудь новенькое, — Ризли хрипловато смеется. Нёвиллет со вздохом закатывает глаза и щелкает его по носу.       — Кто бы говорил.       Три.       — Продолжим?       Ризли кивает. Нёвиллет садится еще ближе, бережно приподнимает его голову, завязывая на глазах повязку. В книгах… впрочем, давно пора было проверить на личном опыте: ограничение какого-то одного чувства обостряет все остальные. Без зрения Ризли становился чувствительнее к прикосновениям. Дрожал от шепота на ухо. Дышал тяжелее. Все это Нёвиллет заметил еще давно. Без зрения Ризли становился уязвимым и беззащитным — по его мнению. А по мнению Нёвиллета он становился открытым и настоящим.       Это про любовь.       Ризли старается себя отпустить. В самом деле. Нёвиллет — почти что бог — точно справится, если Ризли перестанет себя сдерживать. В конце концов, оба они отчасти повелись на силу друг друга — ведь именно благодаря этой силе они и могли отдавать друг другу контроль.       Любовь — не место для боли; но в Ризли определенно было что-то отдаленно мазохистское: он сходил с ума от ограничений и рамок; сходил с ума от прикосновений, которые Нёвиллет — определенно получающий садисткое удовольствие от тихого скулежа и просьб сделать уже что-нибудь — даже не собирался останавливать.       Что-то в этом было.       Тело Ризли как холст с абстрактной картиной. Мазки шрамов небрежно раскиданы то тут, то там. Нёвиллет их обожал, но приходил в ярость каждый раз, когда думал о том, что его малышу кто-то когда-то сделал больно. Он бы убил каждого из тех, кто посмел — его Ризли заслуживал только любви.       Заслуживал того, чтобы сходить с ума под ласковыми руками. Под языком, блуждающим по рельефу мышц. Под щекочащими касаниями пера — Нёвиллетовой заколки. Заслуживал того, чтобы…       — Ты невероятный.       — Самый красивый.       — Мой удивительный мальчик.       — Любовь моя.       — Я не понимаю, как без тебя жил раньше…       Ризли был не из тех, кто верил словам. Не из тех даже, кто верил действиям. Искал везде подтексты, подвохи, махинации и обманы; но не с Нёвиллетом. Нёвиллет был чистым, прозрачным, понятным — хотя для всех был загадкой, для Ризли — совершенно нет. И если кому-то и довериться, то именно ему. И никому кроме.       В какой-то момент от переизбытка чувств словно земля уходит из под ног. Так, будто вышибает дух, и он видит все со стороны: он лежит на кровати с чертовыми синими шелковыми простынями; Нёвиллет сидит между его ног и дразнит своей слишком долгой прелюдией, растрепанный и покрасневший; а сам Ризли уже даже толком не реагирует — всё, начиная от ощущения ветерка на коже и до шлепков, ощущается одинаково: как разряды электричества по нервной системе.       Он либо сходит с ума… либо, не заметив, напился апсинтиона — и получает сейчас на себя всю кару за все свои прошлые грехи перед божественным; потому что грехов этих не сосчитать.       А Нёвиллет.       Нёвиллет — почти что бог.       Хотя для Ризли он и был им.       — Господин… — Ризли хнычет, сжимая руки в кулаки. Невыносимо. Хорошо. — Сделайте уже…       — Что? — тихий голос бьет по ушам и отзывается дрожью в теле. — Что ты хочешь, малыш?       — Вас.       — А как именно? Хочешь, чтобы я вошел в тебя, мой хороший? — неожиданно холодные от влаги руки касаются живота. Ризли вздрагивает и вжимается в кровать. Громко стонет. Нёвиллет закусывает губу. Ладони скользят вниз, обходя пах стороной, разводят в стороны ягодицы. Нёвиллет дразнится, гладя его, но даже пальцами пока не входя. Ризли скулит. — Хочешь?       — Я бы предпочел трахнуть вас самостоятельно, но, блять, я не в том положении…       — Не в том, — подтверждает, входя сразу двумя; Ризли кусает губу, давя вздох, но выходит ужасно. — Но я подумаю над твоим предложением. Дай и мне насладиться тобой.       — Вы... садист.       — Тебе нравится.       — Я в восторге, — шепчет. Нёвиллет хмыкает.       А в самом деле… почему бы не дать Ризли то, чего он хочет?              Пальцы пропадают. Ризли неодобрительно мычит, не понимая, что Нёвиллет собирается делать дальше, но слышит шелест его хлопковой рубашки, снимаемой прямо через голову, без расстегивания пуговиц; ощущает, как тот возится, снимая штаны. От нетерпения и ожидания пульс учащается.       — Хочешь кое-что новенькое, малыш? Только будь хорошим, — Нёвиллет наклоняется к лицу. Целует неторопливо, медленно, томительно и нежно. Ризли обожал, когда Нёвиллет целовал его так. Чувствовать себя защищенным, любимым, нужным. Чувствовать себя единым целым с ним — заботливым, надежным и сильным.       Они оба так изменились ради друг друга.       Ризли сквозь поцелуй кивает. Нёвиллет стаскивает повязку с глаз на рот, подвязывает ее и целует кончик носа.       — Разрешаю смотреть. Представление только для тебя.       Ризли рассеянно моргает, пока Нёвиллет, сидящий на его животе, выпрямляется. Сидит на коленях, разведя их в стороны. Выгибаясь в спине, он гладит сам себя — Ризли безумно хочется коснуться, но наручники уже натерли запястья до покраснений. Дразнит. Изводит. Чертовски красивый.       У Нёвиллета бледная кожа. Венки видны. Выпирают ключицы, ребра и подвздошные косточки. Он рельефный — но не такой, как Ризли, по своему. Как фарфоровая кукла.       Любовь в глазах смотрящего.       Ризли смотрит на Нёвиллета так, словно это — первый и последний раз. Восхищение в серых глазах плещется океаном в бурю. Нёвиллет ловит этот взгляд так жадно, что неосознанно стонет — хотя обычно был молчалив. Он заводит руку за спину, касаясь сам себя; и Ризли в момент понимает, что именно Нёвиллет собрался сделать…              Но не верит.       До последней секунды.       Когда, подготовив себя, Нёвиллет берет в руку его член и садится, Ризли откидывает голову назад и скулит. Повязка неприятно стягивает кожу; и это ощущение — единственное, что удерживает его в сознании: он, кажется, в шаге от того, чтобы упасть в пропасть.       Слишком хорошо.       Нёвиллет медленно опускается на всю длину. У самого все тело пробивает дрожью. Руками опираясь на грудь Ризли, царапает кожу. Выдыхает, привыкая. Волосы растрепались, лента слетела, и волоски теперь щекочат приятно-неприятно тело. Ризли не может насмотреться. Не может до конца осознать, что все происходящее — не сон. Разве тут можно поверить?       Удовольствие, искрами расходясь от низа живота, жаром разливается по всему телу, ударяет в голову и пьянит, заставляя потерять контроль и всякую стеснительность и неловкость. Нёвиллет начинает двигаться, медленно, еще только привыкая, но быстро набирая темп — его уже самого почти разрывает от желания, хотя он и мастерски делает вид, что его самообладанию предела нет. Воздух словно плавится, так, что в нем становится трудно дышать. Спальня наполняется громкими стонами и вздохами, шлепками и хлюпаньем, и кровать под ними чуть поскрипывает. Наручники звенят металлом. Им хорошо.       Слишком хорошо.       Ризли бы сказал — охуительно. Но он не может сейчас говорить.       Время течет медленно, как неторопливая река. Наслаждение заполняет каждую клеточку тела, пока Нёвиллета не бьет крупная дрожь; он выгибается, будто в судороге, и медленно, рвано выдыхает. Пачкая спермой живот Ризли, он продолжает ритмично качаться, пока не доведет малыша до оргазма — и только когда тот рычит, выгибаясь в подавленном стоне, Нёвиллет сползает, падая рядом.       Лениво тянется поцеловать. Убирает прочь повязку. Привстает, чтобы с прикроватной тумбы взять ключи и расстегнуть наручники, освобождая Ризли из оков. Тому так хорошо, что все, что он может сделать — лениво обнять, зарываясь носом в светлые волосы.       — Мы слишком старые для такого.       — Разве? А я бы повторил еще раз.

Запах душистой полыни

Не горек отныне,

Всё горе остынет в туманных долинах,

Покроется пылью

Валерьяновой лирики.