***
Россия полулежал в любимом кресле-качалке и тихонько напевал колыбельную задремавшему у него на руках малышу. Тот иногда едва слышно кряхтел сквозь сон и инстинктивно хватался пухлыми ручонками за шарф родителя. Даже как-то по-хорошему не верилось, что это крохотное, бесконечно доверчивое существо, одним своим видом пробуждающее в сердце желание заботиться и защищать — его. — Адалхард! — Будь здоров, Гилберт, — Иван повернул голову в сторону мужа, сидевшего на диване чуть поодаль. — Хилдебранд! — И снова будь здоров. — Гумбрехт! — Гилберт, ради бога, прикрывайся хотя бы рукавом, когда чихаешь — ты же буквально обстреливаешь нашего ребёнка бациллами! — Нашего безымянного ребёнка, Liebe, — назидательно произнёс ГДР, — и из нас двоих, между прочим, только я сейчас пытаюсь это исправить! — Ну уж нет! — Россия покрепче прижал к себе Калининград. — Гумбрехтом наш ребёнок точно не будет! Гумбрехт Брагинский — да паспортист скорее со смеху помрёт, чем это запишет. — А почему сразу Брагинский? Байльшмидт! — Вот те на! Значит, девять месяцев с утренней тошнотой просыпался я — а имя-фамилия у него будут немецкие! — Отчество, так и быть — от тебя. — Вот уж спасибо! И говори ты тише — ведь разбудишь! Гилберт закатил глаза, но тон всё же сбавил. — Гумбрехт Иванович! — возмущённым шёпотом повторил Россия. — Да никогда… — Ну, как хочешь, — как подобает хорошему мужу, ГДР проявил готовность идти на компромисс, — можем обойтись и без отчества. — То есть от меня у него вообще ничего не будет? — Mein Schatz, у него твои неземные, совершенно неописуемой красоты глаза! — Не отходи от темы! — Между прочим, «Калининград» — русское название! — А мы сейчас про человеческое имя говорим! — Russland, ты не подумай ничего такого, — Гилберт подорвался с дивана и принялся нервно нарезать круги по комнате, — я ради тебя и нашего сына готов хоть на смерть пойти. Но ребёнку имя ты придумывать не будешь. Сам подумай: ты ведь даже своего кота до сих пор называешь «Кот»! А он у тебя уже сто лет! — А как мне ещё называть кота?! На всяких «Барсиков» и «Василиев» он не откликается! Только на «Кот» и иногда — на «мой же ты лапочка». — «Лапочка»?! — Гилберт аж застыл на месте. — Да какой из него лапочка?! Он же Латвии чуть ногу не отгрыз! Иван пожал плечами. — Вот уж тут Райвис сам виноват: сам сидит шпроты трескает — а кота покормить забыл! Гилберт раскрыл было рот, но промолчал: аргумент и впрямь был весомый. Если бы его забыли покормить, он бы тоже наверное захотел отгрызть кому-нибудь ногу. — И вообще, — развил тем временем мысль Иван, — я не намерен принимать такую критику от человека, который свою канарейку назвал Прубёрдом. — Это не канарейка, а орёл! Он просто ещё маленький! — …уже лет триста как. От спора о том, какое имя выбрать ребёнку, плавно перешли к спору об именах домашних животных. От них — к перечислению всех стащенных Котом за время совместной жизни Ивана с Гилбертом кусков колбасы с кухни и всех занавесок, обгаженных Прубёрдом. Далее — к тому, что Гилберт, зараза такой, во сне пинается, Иван по ночам храпит как паровоз, и оба отказываются мыть посуду (последнее, впрочем, предметом разногласий являлось исключительно по традиции, потому как честь освободить многострадальную раковину от её грязного содержимого вне зависимости от итогов спора доставалась всегда прибалтам). Калининград продолжал сладко спать, не осознавая всего трагизма своего вот уже шестимесячного безымянного существования.С чего всё начиналось
16 ноября 2023 г. в 19:36
Первым, что услышал Калининград после своего внезапного появления на свет, был отчаянный вопль тёти Наташи:
— Ты же мне всегда говорил, что в СССР секса нет!!! ОТКУДА РЕБЁНОК?!
А вторым — не менее отчаянный вопль дяди Людвига:
— БРАТ, БЕГИ ОТТУДА! Этот подлый русский специально родил, чтобы тебя привязать! — надрывался немец откуда-то с улицы. — Или, на худой конец, развести на алименты! И сестра его с ним заодно! Беги! Я их задержу!
И пока Гилберт разрывался между желанием выскочить из окна и выписать брату воспитательного леща и жаждой немедленно окружить утомлённого Ивана заботой, последний пытался хоть как-то оправдаться:
— Наташа, у нас с Гилом было непорочное зачатие…
Вместо сестры отреагировал Германия:
— Врёт! Это ваше «непорочное зачатие» весь Берлин слышал! И Западный тоже, между прочим!
— Завидуй молча! — рявкнул в раскрытое окно Гилберт и метнулся к лежавшему в кровати мужу. — Liebe, ты в как?
Иван поморщился.
— Жить можно. Ты-то сам живой? Я, кажется, слышал, как кто-то свалился в обморок…
— Тьфу, как ты мог про меня такое подумать?! Это не я, это…
— ЛАТВИЯ-А-А-А!.. — раздался из соседней комнаты исполненный боли крик Эстонии, который уже битый час пытался привести товарища в чувства.
— Вопрос снимается, — покачал головой Иван и растерянно осмотрелся, — а где, собственно…
— У в-вас м-м-мальчик, три-восемьсот, — возле кровати как по команде возник Литва со свёртком в руках и таким выражением лица, будто на его глазах только что открылись врата Ада.
Стоило младенцу оказаться на руках у России, все (включая даже подоспевших Эстонию, Латвию и Германию) тут же забыли о назревших спорах и принялись с умилением рассматривать нового члена семьи. Даже Прубёрд устроился на плече у хозяина и что-то одобрительно прочирикал, а кот впервые за чёрт знает сколько лет ни на кого не смотрел как на низшую форму жизни.
Большими фиалковыми глазами оглядев честну́ю компанию и, вероятно, осознав, что из всех собравшихся он — самый адекватный, малыш пустил первую в своей жизни скупую мужскую слезу…