В родной семье и каша гуще, и писец полнее

      Гилберт Байльшмидт был куда более ответственным отцом, чем от него многие ожидали. И как ответственный отец он считал, что в мире есть вещи, которых их с Иваном пятилетнему ребёнку знать пока не стоит. Например, Герману не обязательно знать, что сладкий подарок, который он неизменно получает под Новый год, ему не зайчик передаёт, а просто Гилберт покупает по пути домой. Точно не обязательно знать, что на самом деле означают все те слова, которыми Иван называет Америку, когда смотрит новости. И уж совсем не обязательно — знать, почему именно так странно скрипит по ночам кровать в комнате родителей.       Ещё Гилберт (да и Иван, впрочем, тоже) предпочёл бы, чтобы их маленький Калининград некоторых вещей не видел: войны, смерти, победивший капитализм, Польшу в юбке и при макияже… Этот список был на самом деле очень длинным, но отдельным, особенным пунктом в нём стоял…       — Ой, папа! А что это?       Гилберт почувствовал, как внутри у него что-то оборвалось. «Только не он, только не он, только не он!» — мысленно взмолился Байльшмидт, вспоминая на всякий случай не только христианского Бога, но и всех давно, казалось бы, забытых германских богов.       Он обернулся к ребёнку, который с самым невинным видом протягивал ему открытый где-то ближе к первым страницам альбом с фотографиями.       «Коммунисты были правы. Бога нет. Религия — всего лишь опиум для народа. — убедился Гилберт и запоздало подумал. — Ну… Или это мне наказание божье за тот раз, когда мы с Иваном на алтаре в кирхе…»       Впрочем, об этом тоже лучше не знать.       Гилберт со вздохом опустился на диван и усадил сына к себе на колени.       — Это, Герман, наши фотографии со свадьбы.       Мальчик немного поёрзал, вдруг глаза его засияли и он радостно ткнул пальцем в одну из фотографий.       — Папа!       — Да, мой хороший, это папа, — погладил мальчика по голове Гилберт и про себя лишний раз отметил, как же идёт России этот костюм.       В начале, слава богу, фотографии шли относительно приличные: первый поцелуй молодожёнов, кто-то поднимает бокал, Австрия играет на пианино, народ танцует… Гилберт невольно предался воспоминаниям и как-то даже забыл, почему так волновался из-за этого альбома. Вновь переживая эмоции одного из самых счастливых дней своей жизни, он расслабился.       А зря. Дальше у ребёнка начали появляться вопросы.       — Папа, — вдруг забеспокоился мальчик, указывая на одну из фотографий, — а вы тут все поссорились, да?       — Поссорились?! Нет! — Гилберт присмотрелся поближе. — Это же просто Russland готовится букет бросать. Традиция такая, знаешь: кто букет поймает — первым замуж потом выскочит.       — А почему тогда тётя Наташа угрожает дяде Толису ножом? И дядя Феликс почему с пистолетом? И Англия с Францией друг друга душат? И Китай на кого-то орёт? И…       Гилберт покачал головой.       — Тётя Наташа просто очень хочет замуж — а дядя Толис просто до сих пор не понимает, что замуж она хочет не за него, а за твоего папу. И дядя Феликс очень хочет замуж…       — За дядю Толиса?       — Именно. Англия с Францией — это просто Англия с Францией. А Яо ловить букет тащут насильно: его давно замуж пора выдать, чтоб всех воспитывать не пытался, а внимание и всю свою заботу, так сказать, направил на мужа — так Корея считает.       — Какая Корея?       — Которая оба.       ГДР торопливо перевернул страницу, опасаясь, как бы сын не успел на фото разглядеть ещё и Венгрию, которая с подленькой улыбкой подталкивала поближе к заветному букету отчаянно сопротивляющихся Сербию с Хорватией. Или Романо, готовящегося закидать потенциальных соперников в борьбе за букет помидорами (и матюгами — но звук, слава богу, через фотографии не передавался).       — А почему всем грустно? Кто-то умер?       — Герман, ну что ж ты в самом деле… Живые все! Даже Латвия — а он, между прочим, под конец праздника тёте Наташе случайно на её любимое платье вино пролил.       Ребёнок, всё ещё внимательно разглядывая «грустную» фотографию, стих, вероятно, пытаясь понять, какое чудо спасло незадачливого латыша. Наконец он тихонько спросил:       — Тётя Наташа с тётей Олей поэтому плачут?       — Ась? Да не. Тётя Наташа плачет потому, что она не на моём месте. А тётя Оля — потому, что узнала, что, раз уж мы с твоим папой теперь женаты, в случае чего (не дай боже!) он все ресурсы мне завещает.       — А дядя Феликс?       — А Польша плачет потому, что букет не поймал.       — А Англия?       — Франция — поймал.       На следующей фотографии запечетлён был Артур, макающий Франциска довольной рожей в салат. Здесь объяснений уже не потребовалось.       А вот дальше было сложнее.       Глаза у ГДР чуть не повылазили из орбит и он тут же перевернул для верности сразу несколько страниц. Эта фотография вообще была не с самой свадьбы — это был «подарочек» на свадьбу от Венгрии своему заклятому другу детства. А уж каким образом она эту фотографию (надо признать, очень качественную и прекрасно оформленную) сделала, выяснить так и не удалось (но Гилберт ещё во времена Крестовых походов подозревал, что она ведьма).       — Папа, но там… — запротестовал было Калининград, однако Гилберт был твёрд.       — Нет.       — Но зачем вы с папой и дядей Родерихом…       — Герман, нет.       — А этот рояль под вами не слом-…       — Герман, в последний раз говорю!       — И почему вы все без о-…       — NEIN!       От того, с какой силой рявкнул Гилберт, у мальчика мелко задрожали губы. Тот, поняв, что перегнул палку, успокаивающе прижал Германа к себе покрепче и слегка чмокнул в белёсую макушку.       — Мой хороший, тебе пока рано такое знать. Расскажу, когда станешь совсем большой, ладно? — и, чтобы поскорее отвлечь ребёнка, указал на первое попавшееся фото. — Смотри вот лучше: какой нам тогда замечательный торт Беларусь с прибалтами забабахали!       Торт и вправду был великолепен: в несколько «этажей», оформленный в цвета флагов счастливой пары и вдобавок роскошно украшенный. Всё то время, что он готовился, ни Иван, ни Гилберт на кухню не допускались: там всем командовала исключительно Наталья и, судя по тому, с какими глазами оттуда выходили прибалты и как тряслись, командовала сурово.       Однако не торт привлёк внимание ребёнка. Слишком поздно Гилберт заметил, что задний план фотографии ничуть не менее интересен, чем передний.       — А кого убивают тётя Наташа с дядей Людвигом?       — Да не убивают они никого… — как-то неуверенно потянул Гилберт. — Ну разве только друг друга — но это ж не смертельно! Понимаешь, маленький, Людвиг за меня очень беспокоился…       Гилберт на некоторое время затих в попытке понять, как бы помягче объяснить ребёнку, что крайне недовольный выбором брата Германия собирался устроить России «разговор по душам» из разряда «только пальцем моего брата тронешь — и я тебя…»; но собственно к Ивану он даже подойти не успел: увидел, как с аналогичными претензиями (и с ножом) к Гилберту уверенно двигалась Беларусь. Не без труда, однако Пруссии всё же удалось кратко и даже относительно цензурно пересказать вспыхнувший между ними спор. А уж последствия этого спора прекрасно было видно и на фотографиях — прямо рядом с пытающимся их разнять Иваном, вопящим Феличиано, ехидно ржущим (немец явно проигрывал) Романо, дружно залезшими от греха подальше на дерево прибалтами и Венгрией с Польшей, которые подсуетились и устроили тотализатор.       — Но это, мелкий, не беда, — оптимистично закончил Гилберт, — знаешь, как иногда говорят: «Русская свадьба без драки — не свадьба». Так что было весело.       Слукавил он только в одном: драки на их с Иваном свадьбе было как минимум три. Но об этом он Калининграду расскажет, пожалуй, как-нибудь потом. А пока пусть ребёнок послушает о том, как они задорно чуть ли не всем миром гуляли несколько дней, как Франция в шутку пожелал им уже скорее завести ребёнка, как, расслабившись под конец, прибалты устроили соревнование «кто кого перепьёт» (в итоге остался курган из опустевших бутылок, почти трезвый Латвия и дрыхнущие прямо на столе Литва с Эстонией), да как лихо разгулялась фантазия у Польши с Венгрией, когда они придумывали конкурсы. О некоторых конкурсах, впрочем, тоже пришлось умолчать (а от фотографий с ними — деликатно отвлечь): о них, по мнению Гилберта, сыну знать не стоило как минимум до совершеннолетия, как максимум — до пенсии, если таковая для него вообще возможна.       Увлечённый собственным рассказом, перелистывая страницу за страницей, Байльшмидт забылся и не заметил, как наступил вечер, а в дверях гостиной возник пришедший с работы Иван. Он с минуту безмолвно стоял, с теплотой во взгляде наблюдая за мужем и сыном. Затем он, стараясь до самого последнего момента оставаться незамеченным, сле с ними рядом и легонько приобнял обоих.       — Что, Гил, нашему маленькому сказку на ночь читаешь?       — В толк не возьму, Liebe, как ты умудряешься так тихо подкрадываться, — едва пробормотал Гилберт, как послышался обиженный голос Германа:       — Я уже не маленький! Я большой!       — Большой, большой, признаю́, — ласково усмехнулся Россия.       Калининград хотел было сказать что-то ещё, однако тут же закрыл едва раскрытый ротик, и в больших глазах его отразилась крайняя степень задумчивости.       — Папа, — наконец позвал он, требовательно дёрнув Гилберта за рубашку, — ты слышал? Я уже большой. Значит, ты должен рассказать про фотографию!       Россия с непониманием уставился на ребёнка, но уже после следующего уточнения непонимание сменилось смесью стыда и ужаса.       — С роялем! И там, где вы с дядей Родерихом…       — А вот это, — быстро нашёлся Гилберт, — тебе пускай папа расскажет — это, в конце концов, была его идея! А мне… меня срочно ждёт мой файв-о-клок! — и, пересадив ребёнка на колени к мужу, поскорее засобирался.       «Вот паразит! Сам-то тогда с каким энтузиазмом согласился! А я, может, вообще пошутил!» — про себя возмутился Россия, а вслух, скептически хмыкнув, сказал:       — Файв-о- клок? Ты с каких это пор англичанином заделался?       — Артур — мой четвероюродный сводный брат по линии прабабки двоюродного дяди, между прочим! Так что всё: ты объясняешь ребёнку эту фотографию, а у меня — файв-о-клок.       — Но уже семь.       — Сэвэн-о-клок.       — Чая нет.       — Сэвэн-о-клок пиво. Древнейшая и уважаемая, кстати, традиция!       …Так, слово за слово, супруги и не заметили, как Калининград, не вытерпев до долгожданного объяснения, благополучно задремал. Завтра утром он, вероятнее всего, о своём интересе забудет. Хрупкая детская психика была спасена, а Иван с Гилбертом вздохнули с облегчением и в очередной раз пообещали себе непристойную фотографию перепрятать.       Но не перепрятали. Забыли — во всяком случае, до следующего раза, когда Калининград её внезапно обнаружит.