— Цель вашего визита в Великобританию? — Я приехала по велению древнего семейного пророчества. Я применю всю мудрость и магию, которыми располагаю, дабы проникнуть в сердце тьмы и приложить все усилия для ее уничтожения, пока она не уничтожила весь мир. — Простите? — Отпуск. Анафема Гаджет
Тсунаеши нервно сглотнул обильную слюну, запивая кофе. Рука у него дрогнула и напиток чуть не пролился на компьютер; мужчина вскочил, и с резким броском отбросил чашу от себя, будто это яд. Хотя, впрочем, нет. Яд бы он достойно принял, а вот что… Нет. Опасно об этом вслух говорить. Опасно, небезопасно, и даже чуток страшно; Десятый Вонгола прикрывает вспыхнувшие оранжевым глаза и отсчитывает стук сердцебиения. Вдох — выдох. Спокойствие. Думать нужно лишь об одном. Тш-ш-ш-ш-ш. С десяток раз досчитав до десяти и обратно, мужчина схватил телефон; первый набранный номер к экстренном списке: — У тебя есть дочь? -… — Вздох. — А теперь расскажи мне всё сначала, никчёмный Тсуна.***
Человек может прожить без еды до одного месяца. Человек может прожить без воды три дня. (…) Эксперты по выживанию говорят, что без еды можно прожить три недели, без воды — три дня, без укрытия в суровых условиях — три часа и без воздуха — три минуты. Что же, в конечном итоге, убивает нас, когда мы лишены самого необходимого и как долго мы на самом деле можем прожить без пищи, воды, сна или воздуха? Изабелла Корсини теряет свою надежду (…) Сколько проходит времени, когда я последний раз видела солнечный свет?***
— Сабрина Молинари, — улыбается Ламбо, качая ногами в воздухе. Улыбается детской, невинной улыбкой и говорит — Хитрая путана. Перед ним — большущий экран с изображением Нуль-4; она не могла отказаться от своих привычек и именно это её сгубило; и именно так Ламбо — самый младший из Хранителей, — смог её найти. Хотя ему и нет даже семнадцати лет. — Как ты поймал её, Ламбо? — Бледно улыбается Шоичи; прошло практически две недели, а он всё ещё нервничает. Опасно для здоровья, да вот только этот бледный, но гениальный мужчина всегда нервничает, когда находится среди людей. Ему легче с компьютерами. С техникой. С неодушевлёнными предметами, но вот уж точно не с людьми. Даже если эти люди — его семья. — Сабрина Молинари росла с матерью, которая подрабатывала… она была путаной. Большую часть своей жизни Сабрина росла, подконтрольная мужчинам; в её характере стало важным властвовать над нами, мужчинами, после того эмоционального насилия, что она пережила в детстве. Для неё важно — присутствие контроля и поклонение, преклонение. Важно знать, что она якобы непохожа на мать. — Но это самодурство, самообман, гнилое яблоко падает недалеко от гнилого деревца! — Ламбо, — вяло окликнул Такеши, отпивая кока-колу. — Слова. Помни — слова. Хранитель грозы скривился и стал ребёнком — коим и являлся на самом деле. — И будь короче. Ты слишком отходишь от сути дела, — бросил Хаято, беря виноград руками. Ури на его коленях замурчала, затарахтела. Бросила хищный взгляд на Бреда и Марию, молчаливо сидящих и слушающих. Щёки у Марии раскраснелись. Сама она взглядом тупила то свой блокнот, то пол, то своего непосредственного начальника. Ламбо обиделся. — Она не могла прятаться одна, поэтому рассказала одному из своих многочисленных ухажёрах о проекте «Нуль». По своей натуре непостоянная и ветряная, а потому с тем мужчиной у них несомненно будут склоки, а где склоки- — Там и ошибки, — договорил Гокудера, кивнув. — А где ошибки, там и наша опергруппа, готовая взять Нуль-4, — улыбнулся Бред. Оставалось десять дней и семь часов до конца испытания.***
Сабрина тяжко вздохнула, как никогда жалея, что взяла этого глупого мужчину с собой; Карл был высок, красив собой и не дурен, — но, Мадонна дери, каким же он был зависимым от социальных сетей и тупым. — Сколько нам ещё тут быть? — Ныл дурак противным голосом. Он был сексуально сложен и привлекателен в её глазах — до этих моментов. — Я устал. Мы уже двадцать дней так кочуем, я давно не заходил в фейсбук и инстаграм! «О, Мадонна», — мысленно молится Сабрина, уже тысячу раз пожалевшая о своём решении брать этого… этого с собой! — «О, Мадонна, прошу, помоги мне. Я так устала от его нытья. Никогда бы не подумала, что не-женщина может так зависеть от социальных сетей, моя промашка!» О такой «маленькой зависимости» она узнает как раз в их путешествии и безумно жалеет, что не узнала раньше. Она говорила Карлу: Бери только нужные вещи первой необходимости. Сменную одежду, щётку, пасту, наличные деньги не большими купюрами. Никаких телефонов, пейджеров, планшетов, ноутбуков, смарт-часов, в конце концов! Они совершенно не должны привлекать внимания, о, великая и всё прощающая Мадонна, но только за первые одиннадцать дней она успела схватить Карла за руку, выбрасывая даже кнопочный телефон в урну или в воду — что ближе будет. Как минимум пять раз ловила его, прежде чем он расплатился бы кредитной карточкой; едва не посидела и всю дорогу в автобусе нервно икала, боясь быть пойманной в самом начале. Сабрина тяжело вдыхала. Осторожно выдыхала. — Столько, сколько нужно, — пытается сохранить спокойствие молодая женщина. Она не зла, вовсе нет; просто безумно устала от всего этого. И не оставить этого мужчину, взболтнёт что-то, а она, Молинари, будет за то расплачиваться собственным проигрышем. — Я спокоен, — убеждал самого себя неспокойный мужчина. — Я спокоен и собран, Сабрина! — Подумай о приятном, — махнула она рукой. «Пусть только посмеет свой характер выместить на мне — мало не покажется!» Карл смотрел мрачно и непонятно. На лице не дрогнул ни один мускул; и он медленно улыбнулся. — Да… верно. Мой миллиард ждёт меня, мы просто не можем проиграть… И довольный развалился на диване, открыв баночку пива. Сабрине показалось, что она ослышалась: — Прости? — Что? — Твой миллиард? Ты хотел сказать мои два миллиарды? — Глаза у неё опасно сощурились, а поза стала как у кобры перед нападением. В её голове — идеальная картинка: нет смысла ограничивать себя одним мужчиной, но Карла она могла бы «превозвысить» над другими; вот она в платье танцует среди меценатов; вот покупает себе яхту и отправляется в плаванье… — Мой миллиард, — нагло заголосил мужчина, уже отнюдь не такой приятный как прежде. — Я же скрываюсь. С тобой! Половина — моя по праву. — Твоя по праву?! Это всё моё! Он вскочил с насиженного места, едва не пролив пиво; стук в дверь остановил их разногласия, но не убрал яростных взглядом. Ещё мгновение и они станут врагами.***
Он давно наблюдал за ней: зовут Изабелла; у неё чёрные кудрявые волосы и сверкающие, спокойные глаза; она неприметна на фоне яростной Терезы и скучна, на фоне эмоциональной Лучии, с которыми ходит в бар; порой может прийти в мужской одежде, порой — в женской. Мужчина наблюдал за ней три месяца, прежде чем решился: от страха ошибки дрожали руки, а пакетик с рогипнолом стал влажным от пота в ладонях. Сегодня она была в вызывающем алом — и он понял, что это знак. Она давала ему красный свет, она сама просила сделать это с ней, она сама хотела этого… Она! Для него это впервые. Первое преступление — оно всегда особенное. Оно всегда… незабываемое. Неважно, сколько их будет позже. Первое — самое сокровенное, неконтролируемое, важное. Мужчина встал с насиженного места, нацепил улыбку на уста. Двинулся в сторону одиноко сидящей у барной стойки Изабеллы — её подруги танцевали, он следил за ними, он знал их распорядок. Изабелла часто оставалась одна у барной стойки, отказываясь от танцев; она любила танго, любила вальс, но не любила… непонятные «дрыганья» конечностями тела под музыку. Ей нравились свободные или продуманные движения. Такие, от которых дух завораживал. Но… не это. — Сеньорита! — Воскликнул он, перекрикивая музыку. Спокойные глаза встретились с его — и сердце дрогнуло. Мужчина потёр подушечки большого и безымянного пальцев, стараясь не потеть от нервов. — Позвольте я присоединюсь к вам? Изабелла окинула его взглядом, и спустя мгновения растянула в улыбке губы, кивая на место рядом с собой. Точнее, через одно место рядом с собой. Улыбка на сухих губах мужчины дрогнула, но в темноте зала этого нельзя было заметить; они завязали беседу, он отчаянно шутил, а она порой вежливо посмеивалась, даже когда он и сам понимал, что это была просто ужасная не-шутка. «Она хороша», признался он сам себе, не находя момента, когда бы Изабелла выпустила из-под внимания свой стакан или подруг. «Но не превосходна». Момент показался и мужчина, точно молниеносная змея, сыпнул таблетку в тёмный стакан Изабеллы, спрятав не успевший убрать в карман пакетик в кулаке. Всё больше думая об этом и нервничая, он бросил: — Позвольте, я отлучусь на некоторое время. Изабелла благосклонно кивнула и поклялась его ждать; как собеседник он был неплохим, да и внешностью недурен… …Кто-то внезапно схватил его за шиворот и ударил по голове, потащив куда-то; мужчина застонал и, кажется, на миг потерял сознание, иначе не ясно, как из одного мгновения, когда он стоял у лестницы к туалету, он вдруг оказался в комнате на втором этаже, в сидячем положении. Это был мужчина, блондин с ясными голубыми — глазами убийцы — очами, мягкими чертами лица и небольшой щетиной на подбородке. В руках у него — планшет, а на планшете включён скайп, с изображением ребёнка. С вихристыми зелёными волосами, с руками, гладящими грёбанного крокодила. — Что- — Умолкни. — Бросил мужчина, держащий планшет. — Сейчас говорит господин. Господином он назвал зелёноволосого ребёнка. — Тебе стоило выбрать кого-то другого для своего первого раза. — Произносит ребёнок совсем не детским голосом, не детским тоном. Глаза у него холодные. Ад обещающие. — Я обещал её отцу заботиться о девчонке в его отсутствие, а ты мешаешь мне делать это. Теперь ты — корм Клеймана. А затем отключается. Сердце у мужчины колотится, но он не понимает, откуда этот нагнанный страх. — Послушайте, вы меня с кем-то перепутал- Бум! И нет человека. В тот вечер Изабелла Корсини так никого и не дождалась.***
Стук в дверь прерывает их разногласия; Сабрина Молинари встаёт, слыша «Уборка номеров!» и открывает дверь — чтобы встретиться взглядом с юношей, таким молодым и беззаботным. — Добрый день, сеньората, — произносит он с акцентом. Правда, непонятно с каким. — К сожалению, вы проиграли, сеньорита Молинари. Сеньорита Молинари не чувствует в груди ничего, даже треклятого разочарования; словно она подсознательно уже понимала, знала это. Женщина улыбнулась, благодарно кивнула. Собиралась закрыть дверь, но высунутая нога ей помешала; юноша с глазами прелестными и улыбкой невинной ярко смотрел на неё, неуверенно предложив: — Может… сходим в кафе внизу? Я угощаю. Это было очаровательно.***
— …ита! — Подай мне моток верёвок, ну! — Да держи, Господи Боже! Голоса. Сквозь пелену океана и боли она слышала голоса — да не понять только, мужские или женские… больше на мужские похоже; интонация такая у мужчин именно. Я медленно открыла глаза, мутным взглядом увидев мужчину, что склонился передо мной: густая борода, но добрые глаза; нашивка на кожанке и в обтяг штаны. Байкер. Чуть приподняла голову и увидела схожего мужчину — байкер второй. — Сеньорита! Как вы? Вам нужна срочная медицинская помощь, о Мадонна! Я улыбаюсь, хрипло говорю «спасибо-спасибо-спасибо», повторяюсь и сбиваюсь, чтобы растянуть потрескавшиеся от обезвоживания губы, позволяю обхватить себя… И теряю сознание, чтобы прийти в больнице.***
Лучия Поджи, как одна из владелец подставных — каких-то там по счёту из двадцати, — телефонов, нашлась в библиотеке, и встречала отнюдь не дружелюбно. И пусть её губы были обращены в улыбке, глаза оставались холодны, как никогда; Такеши лично явился к ней, как к самой близкой, недавно обретённой подругой Иззи Корси. Медицинская сестра… кто же ты на самом деле? Всё ли так просто? До конца оставалось девять дней и тринадцать часов. Пойманы шестеро Нулей, четверо — на свободе. И трое из них — закоренелые преступники, так как же обычная гражданская… нет, не время думать об этом. — Знаете, — остановила она свою протянутую руку, с крепко сжатым в руке телефоном. — Я бы не отдала вам доверенный телефон, если бы Белла сама не попросила об обратном; она сказала, что ко мне в любой момент могут подойти и попросить телефон — и я должна отдать его им. Не скажи она этого, вы бы ничего не получили. У неё был нежный тон, с заделом на французский акцент. Рычащие буквы и миролюбивое выражение лица, казалось бы, не способное на гневные очертания; но ярче всех говорили холодные, безжалостные глаза. Одним словом, Такеши испытывал большое раздражения, просто стоя рядом с ней. Смуглая рука, обхватывающая телефон, стала казаться вызовом, а экран был готов начать трескаться — столько силы он вложил, держа смартфон. И даже зная, что телефоны эти — фальшивки, собрать их было необходимо. — Какая преданность, — остро подметил он, когда девушка всё не отпускала гаджет, — просто удивительно. Особенно для девушки, с которой вы знакомы четыре месяца. Поджи опустила руку, спрятав её в кармане. Выдохнула холодный воздух и поёжилась плечами, спрятав часть длиной своих волос. — Не четыре. Такеши, уже развернувшийся, остановился. Повернул медленного голову назад: — Что? — Мы знакомы не четыре месяца назад… мы знакомы с четырёхлетнего возраста. Она смотрела ему прямо в глаза, эта Лучия Поджи. Говорила уверенно и была уверена в том, что говорила. Такеши не ощутил фальши, не почуял недоговорки. Поэтому остановился и развернул своё тело. — Иззи Корси. Вы познакомились четыре месяца назад на выставке картин. Я верно говорю? Она покачала головой. Прошептала: — Извините. Но без искренности, скорее, со злорадным тоном голоса. Таким, с которым ты знаешь что-то, что не знает твой собеседник, и чувствуешь себя от этого на голову выше. Превосходной, восхитительной, высшей… Лучия покопалась в сумке, зашарилась в вещах. Достала оттуда сложенную в четверо бумажку со знакомым почерком, с одним-единственным адресом. И промолвила: — Она просила отдать вам, когда останется девять дней до конца месяца. Не понимаю и не знаю, зачем, но раз Белла так просит… Вот оно что — то, что он не заметил, на что не обратил внимание: Лучия Поджи звала Иззи Корси «Беллой». Паззл медленно складывался по частям в его разуме; не хватало лишь ниток, чтобы дошить пропавшие куски.