Мерзость

      Они приходят к Сёко сами.       Ползут к ней в своих слабых, хрупких телах — она не может сдержать жалостливого взгляда — в надежде на спасение. Тянут к ней свои хрупкие руки. Молятся. Кланяются глубоко, касаясь лбами пола под её ногами.       Ах, их кости так легко сломать.       — Вам больно? — Сёко склоняется к ним. — Бедняжки…       Жалкие-жалкие, хрупкие-хрупкие.       Ничтожные.       Люди.       — Помогите… Помогите…       Сёко проводит холодными руками по человеческой, горячей коже, исцеляя их раны.       — Вот, больше не больно, да? — она улыбается.       Люди благодаря её за помощь. Люди молятся и оставляют ей подношения в надежде обрести бессмертие. Люди принимают её милосердие как и положено — с благодарностями и любовью.       Всё правильно.       Больные ли, немощные ли, здоровые ли — Сёко помогает всем.       — Отведи их в сад, — она хлопает в ладоши, нежно улыбаясь.       Иджичи вздрагивает, кланяется, а затем приглашает гостей в личный сад своего милосердного божества.       Крики боли и ужаса всего через мгновение — мгновение для самой Сёко — стихают, оставляя лишь блаженную тишину, пропитанную чужими страданиями. Рот невольно наполняется слюной.       Голод привычная часть бытия, взрывающаяся в желудке искрами лишь вблизи этих людей — ничтожных, хрупких, вкусных-вкусных-вкусных. Будто бы перед голодающем поставили тарелку с только-только приготовленным мясом.       — Они не стоят твоего милосердия, моя дорогая.       Длинные пальцы легко обхватывают её талию, спиной прижимая к крепкой груди. Мужчина за ней бесконечно горячий. Его прикосновения словно обжигают сотканную из проклятой энергии плоть Сёко, стараясь оставить как можно своих следов.       Всё в его прикосновениях так и кричит: «Моё, моё, моё».       Сёко обхватывает его длинным, хитиновым хвостом, почти ласково касаясь лица острой, ядовитой иглой.       Ах, ему повезло, что сейчас вместо яда сочится афродизиак…       Сугуру урчит, подставляясь под касания большого хвоста.       Хвостом стаскивает с его лица белую ткань, укрывавшую пасть с острыми клыками.       Сёко оборачивается, заглядывая в чёрные омуты глаз, где плавают низшие, покорные слуги. Меж их извивающихся тел проступает карий цвет, блеском обожания, солнечным лучом любви сквозь мутное болото.       Она перекатывает меж своими холодными пальцами длинный, чёрный локон, касается губами, вглядываясь в лицо мужа.       — Мы должны быть милосердны, — на её устах гуляет мягкая улыбка.       — Не для этих обезьян.       Его ненависть окутывает священные залы плотным потоком, разрывает пространство за его спиной, выпуская низших созданий гулять.       Сёко отстраняется, вырывая из мужа злостное рычанием.       — Не оскверняй наш дом, — холодно говорит она. — Им здесь не место.       — Обезьянам тоже, — отрезает Сугуру.       Сёко качает головой.       — Плохой мальчик. Очень плохой, — снисходительно сказала она, щуря карие глаза.       Сугуру бы разозлиться.       Сугуру бы показать, что он здесь король.       Один взгляд на эту женщину, одно приглашение её шести рук или хвоста, как всё резко перестаёт иметь значение. Даже копошение ничтожных существ, ползущих в их святилище в поисках великой милости.       Она ведёт его в свой прекрасный сад. Множество пустых глаз уставились на них.       Сёко втягивает воздух носом; ротовая полость наполняется слюной от чужих негативных эмоций. Кроваво-красная плоть прелестных, очаровательных растений пульсировала в такт биению проклятой энергии.       — Какие неблагодарные, — недовольно шелестит король. — Ты избавила их от жалкого существования…       Хвост Сёко ласково пробегается по его животу, успокаивающе поглаживая, будто бы он был котёнком, нуждающимся в ласке. Ах, мог ли он злится на неё?       — Больше снисхождения, — хихикает Сёко.       Среди множества глаз обнаружился пронзительный лёд, в котором виднелось отражение очертаний всего сущего. Шесть прекрасных, божественных глаз, чей взор преследует из всегда и везде.       От них не скрыться.       Взгляда они не отводят, смотрят прям в самую глубину, где хранятся ответы на все вопросы смертных и бессмертных. Посмотреть ему в глаза — великая честь, удостоены которой всего лишь двое.       Всё что пожелаешь только — увидишь в его глазах.       Сугуру мечтательно вздыхает.       Если он король, то Годжо Сатору — шестиглазое божество.       И трепет заполняет тела их так естественно. И восхищение буйными волнами плещется наружу, теща самолюбие бога перед ними.       Он ухмыляется довольно, обнажая острые, белоснежные клыки, на мгновение отводит взгляд всех шести глаз, поглаживая пальцами плоть живых цветов, — на его перчатках остаются кровавые следы, — прежде чем оказаться прямо перед ними.       Во всём его виде читается: «Дайте мне больше».       Он всегда жаден до внимания своих супругов.       — В твоей коллекции пополнение.       Всё шесть глаз пристально смотря на Сёко.       Та прикладывает одну из рук к груди, польщено улыбаясь.       — Это так, мой бог.       Он светится довольством и гордыней, прикасаясь своими губами к её в награду.       Ведь тешить своё тщеславие — это третье, что он любит в этом мир. Первые две позиции — его драгоценные супруги и сладости, разумеется. Особенно сладости с человеческой кровью.       — Опять бунтуешь, любовь моя? — воркует бог, зарываясь в его волосы пальцами в перепачканные перчатках.       Сугуру довольно жмурится, подставляясь под чужие прикосновения. Из его нутра вырывается довольное гудение и скрежет; пасть раскрывается, выпуская длинный, толстый язык.       Его супруги засматриваются на это.       — Соблазняешь нас? — Сёко смотрит жадно.       Пожирает его глазами.       — Это абсолютно нечестно, — выдыхает бог. — Тебя надо наказать.

***

      Святилище шестиглазого бога располагалось на самой границе, у царства снов и кошмаров. Там, где земля встречается с небом и полностью сливается, обнажая бездну с яркими звёздами. Один неверный шаг — упадешь с края. Потеряешься в этой бескрайней бездне, утопая среди звёзд.       В святилище пускали всех, кто мог добраться.       Некоторые приходили в надежде на милость — получить ответы на вопросы, богатство, власть или бессмертие. Другие же стремились прикоснуться к чему-то совершенному, к уродливо-красивому.       Иные приходили от отчаяния или же пустой головы.       Искали битвы.       Искали достойной смерти.       Но те, кто не уважит бога, короля и их супругу, двери святилища никогда не откроются. Их ждёт лишь бесславное одиночество в знании, что бог на зов не ответил, лишь насмешливо усмехнувшись.       Они не получат ни толики его внимания. И уж тем более внимание его супругов.       Им не подарят ничего. Ни исцеления, ни смерти, ни взгляда.       Лишь в стоне ветра за их спинами раздастся сухое:       Убирайся, ничтожество.       Двери откроются лишь тем, кто принесёт дань уважения: очистит своё тело обрядами, принесёт с собой подношение и помолится.       Не все были способны исполнить простые правила.       — Обезьяны, — в очередной раз замечает Сугуру.       — Не обращай внимания, — Сёко обхватывает его всеми шестью руками.       Сатору подпирает голову ладонью, скучающе щуря две пары глаз — те, что находятся на его прекрасном лице. Два других глаза, расположенных на тыльной стороне ладоней, оставались открытыми, внимательно осматривая своих супругов.       — Сугуру бунтует, — мурлычет бог.       Находит своего мужа очаровательным.       Его открытое нежелание признавать род человеческий, проявлять к нему хоть толику своего великодушия…       Было ли что-то более очаровательное на этих священных землях?       Кроме Сёко, конечно.       Сатору стучит по подлокотнику трона длинным, острым ногтем, сотрясая повисшую тишину мерными, ритмичными звуками.       За стенами святилища бьются горячие, человеческие сердца, пробуждая почти неудержимый голод внутри.       Сугуру облизнулся.       Но ищущие смерти невежественные рабы не войдут сюда. Не удостоенные чести взглянуть на божество.       — Обед скоро будет готов, — шепчет Сёко.       Голод сводит с ума.       На губах бога блуждает дразнящая улыбка. Его тело переполняет болезненный голод, призывающий клыками вцепиться в нежную, сладкую плоть. Его глаза видят подъём грудной клетки и трепет ресниц.       Но видеть в голодном мучении супругов — наслаждение. Как водить свежим, окровавленным мясом по их губам, не позволяя укусить манящий кусок. Всё это лишь часть игры. Прелюдии.       — Терпи, — вновь шепчет Сёко.       Её хвост обвивает правую руку Сугуру.       Король цепляется пальцами за толстый хитин, — длинны его пальцев хватает для того, чтобы полностью обходить хвост одной ладонью, — с жадностью сжимая. Почти до треска.       Сёко урчит, заползая ладонями под ткань его кимоно, чтобы пробежаться подушечками холодных пальцев по разгоряченой коже. Приятная дрожь охватывает тело, вырывая из горла скрежет наслаждения.       — Такой прекрасный… — выдохнула Сёко.       Сатору уставился на них всеми шестью глазами, облизывая губы.       — Стоит дождаться обеда… — выдыхает Сугуру, отстраняясь.       В тронном зале повисает терпкое разочарование, выливающееся наружу густыми волнами проклятой энергии. У хрупких-хрупких человечков перехватывает дыхание. Они падают, теряя равновесие, задыхаются, раздирают пальцами свои глотки…       Сугуру рычит.       Сладкая-сладкая кровь…       Терпение невыносимо.       Быть богом означает проявлять к ничтожным существам под своими ногами великую милость. Быть богом означает быть частью мира. Быть богом означает слышать биение чужих сердец и проклятой энергии…       Сатору видит, слышит, чувствует.       Кровь сладкая, поющая.       Драгоценные капли окропляют священные земли.       Кап-кап-кап.       Стук ногтя о подлокотник трона становится интенсивнее, настойчивее.       — Почему так долго?       — Терпение.       И голоса его супругов тонут в его бесконечности.       Они не люди.       Инстинкты берут верх над разумом даже у них.       Еда.       Территория.       Голод-голод-голод.       Стук останавливается. Сатору поднимается с трона вальяжно.       — Накормите меня, — мягко просит-приказывает.       Сёко послушно приближается.       Сатору нежно гладит её ладонью по щеке.       — Любовь моя, — урчит довольно.       И отрывает ей голову.