Муза из Евросоюза

Снег морозом хрустит под ногами, с протестующим скрипом приминается под коленями, сдаваясь под давлением человеческого веса. Эти невинные, нетронутые следами даже птиц заснеженные поля, укрывающие промерзшую, мертвую землю, своей отчуждённостью страшат и заставляют глазами судорожно бегать из стороны в сторону, осматриваясь. Почти лёжа на снежной простыне всем телом, руками въезжая в жесткость снега до обмороженных пальцев, горячим воздухом дыша на снежную массу и вдыхая грудью убийственный холод и мрак, Олег почти вот-вот свалиться на землю бесчувственной тушей. Снег, удивительно белый и чистый, непорочный среди кромешного мрака темного неба, режет яркостью слезящиеся глаза. Слезы застывают мгновенно, льдинки впиваются в глазные яблоки тонкими жгучими иглами. Олег тянет синюшную руку к лицу, трет щеки, сдирая кожу – снег, липнущий к рукам, окрашивается нежно-розовым, кровь стынет, морозится на щеках, не успевая скатиться вниз, упасть на белоснежную чистоту. Чье-то громкое, незримое, и оттого пугающее присутствие пробирает до костей вместе с могильным холодом ярчайшего снега – Олег чувствует тяжёлый, давящий все ниже и ниже к земле взгляд у себя на спине. Он пробирается под одежду, точно сквозь нее, грубо царапает кожу и мощным толчком врезается точно по сердцу, прекращая ток уже совсем ледяной крови по организму, и по лёгким, выбивая воздух, разменивая горячую необходимость на густой пар. *** Чьи-то руки – теплые, почти горячие, обещающие юному телу не меньше, чем спасение и спокойствие – ложаться на окаменевшие плечи, ведут по грубой ледяной коже – она отогревается, оттаивает от прикосновений. Напряжённая грудь наконец совершает движение – раздувается до предела, несмотря на режущий лёгкие вдох. Но и дышать постепенно становится легче; чужие-родные руки все бродят по телу без намека на пошлость, а с желанием принести нежность и ласку измученному, настрадавшемуся телу. Олег знает эти руки – уже точно ощущал их на своей коже не раз. Они мягкие, заботливые и до невозможности любящие, прикасающиеся к искалеченной, синей, но постепенно меняющей свой цвет на здоровый, чуть загорелый, коже, забирают с собой любую боль. Олег хрипит и мычит, но не слышит ни звука – рот открывается и закрывается в беззвучных попытках обозначить себя, дать понять, что чувствует, ощущает и благодарит. Веки слиплись без возможности распахнуть глаза – Олег вдруг понимает, что абсолютно слеп, глух и нем. Он не способен больше положится ни на зрение, ни на слух, не может вымолвить и слова – ему осталось, отвелось лишь чувствовать лечащие, но не излечивающие касания. Эти руки – знакомые, совсем родные, забирают леденящий страх и смертный холод, но не могут вернуть ни глаз, ни голоса, ни слуха. Руки ведут выше и выше, перебираются на лицо – проходятся почти невесомо по закрытым векам, ерошат волосы, вытряхивая крохотные узорчатые снежинки, утешающим прикосновением ложаться на щеки, большими пальцами поглаживая под челюстью. Олег не видит, не слышит, но ощущает горячее дыхание над собой. Вечность словно застывает на этом моменте – знакомый незнакомец будто не желает расставаться. Не держит крепко, не хватается утопающим за последнюю надежду, лишь тихонько поглаживает отогревшуюся кожу, и отчего-то медлит, выжидает, не желая разрывать контакт. Олег не знает, и, признаться, не хочет знать, что будет, если руки, горячие и отчего-то любимые, исчезнут. Олег не сможет точно сказать, сколько проходит времени – его, времени, здесь будто и не существует – прежде чем чувствует мягкость и трепет прикосновения к собственным, до этого момента все ещё ледяным губам. Касание – недолгое, но горячее, и долгожданно ровно настолько, насколько и нежелательно. Потому что исчезает все – тепло, разливающееся по телу, любимые руки и горячее дыхание. Олег прикладывает последние силы на то, чтобы с болью, заливая слабые, отвратительно чувствительные глаза кровью распахнуть веки – это стоит того, потому что он неожиданно вспоминает, кому касания принадлежат. Фигура впереди, прихрамывая, удаляется, не оборачиваясь. Последнее, что безмолвно хрипит Олег пред тем, как снова закрыть глаза, перед тем, как снова умереть – немое в бесконечном пространстве, но оглушительное в чужой голове «Саш». Кожа горит, пылает под солнечными лучами, горло жжет и саднит, а глаза слезятся, силясь избавиться от мешающей разглядеть пространство пелены. Песчинки попадают в глаза, царапают кожу и впиваются в руки и шею, скатываются под одежду, прилипая к телу. Олег приподнимается, щурится от палящего солнца, но перед глазами не эта бесконечная пустыня – у него перед взглядом чужая ласковая улыбка, а на коже – нежные касания знакомых, нужных рук. Они призрачные сейчас, эти видения, но они обязаны стать явью – Олег шарит руками по потрепанным изорванным сумкам, выуживая старенький ржавый ножичек. Он намеревается умереть один, чтобы воскреснуть вновь вместе.