Кресло

— О боже. Страм выглядел мерзко. День назад он создавал впечатление крупного, сильного агента, а теперь, чтобы посмотреть на него, Линдси была вынуждена опустить голову. Бледными казались даже запястья, кисти криво лежали поверх подлокотников. Царапали ногти и сгибались пальцы. Линдси подумалось, что Страм чувствовал себя жалким, и это осело отвращением в животе. В инвалидном кресле он выглядел неправильно. Будто декорация для дешёвого шоу. Страм сидел ровно, его спина плотно прилегала к спинке. Грудь поднималась от вдохов. Вдохам поддавалась и опущенная голова. Вместо слов сдавленный хрип: — Я хочу взять оплачиваемый отпуск. Только сейчас Линдси смогла отойти. Взгляд её застрял между верхом и низом, ровно на лице Страма, прибелённом от пота. Но, когда она сделала шаг, и когда колёса скрипнули по полу, Линдси задумалась, как Страм движется, не прикасаясь к ним. Тогда, отходя от застывшей в горле дрожи, она подняла голову. Сегодня Хоффман был особенно обходителен. Он никогда не отличался любезностью — долго думал, прежде чем подать кофе. Но в этот раз помогал с охотой, в смеси восхищения и недовольства. Ручки кресла были сжаты именно его хваткой. — Конечно… — голос Линдси дрожал, — Что произошло? — Ловушка. Очевидно. Настолько очевидно, что спрашивать не стоило. Линдси поймала это во взгляде Эриксона и нахмурилась, шумно вдохнула, сжимаясь от стыда. — В скорой сказали, что на заживление уйдёт два месяца, — Страм продолжил, растерянный от движения кресла. Не управлять своим телом непривычно, мир, казалось, двигался вокруг сам. Когда кресло остановилось, Страма пробрало от очевидности ответа Эриксона. Это так просто. Так мерзко. Легко угадать, — Я не хочу в отставку. — Ты тоже должен меня понять, — значит, Страм прав. Эриксон будет стоять на своём. — Не могу. — А я не могу дать тебе такой долгий отпуск. — Всего лишь два месяца. — А если его придётся продлевать? — Не придётся, — голос Хоффмана прорвался на мгновение и тут же затих. Ничего не объяснил. Теперь стоило ожидать ответа от Линдси, и она, несомненно, будет самоотверждена: — Я могу выполнять работу за двоих, если это потребуется. — Линдси… — Нельзя отправлять в отставку тех, кто знает, что делать. Я только это и хотела сказать. — Линдси. — Две недели, — она нахмурилась, приподняв голову, — больничный на две недели. Ноги восстановятся достаточно, чтобы Страм смог принимать участие в деле. Необязательно быть на месте преступления. Главное — видеть улики. Разве это не так? — Разве это не сделает хуже? — Что «не сделает»? Улики? Документы? Конечно, поездки испортят его здоровье. Сломанные кости — это не только неудобство. Это боль. Уже сейчас Страм выглядел истощённым — даже сквозь рубашку виднелось, как он втягивал живот обрывочным дыханием. Как тяжесть гипса тянула к полу, и с какой силой Страм вцепился в подлокотники в попытках прервать мутнеющий взгляд. — Мне ваш авантюризм… — Эриксон поднял ручку над документом, — уже порядком надоел. — Мы не можем убрать его! — Линдси. — Этого и хотел Пила! Эриксон вздохнул. Это было отвратительным решением. Они получат кучу жалоб, если Страм не успеет восстановиться. Но во взгляде Линдси было что-то, что значило более осмысленное «пожалуйста». Может быть, она поняла что-то, о чём Эриксон вслух не сказал. — Я тебя понял. Я жду документ о больничном. Наконец-то. Отлично. Очень хорошо. Плечи Страма опустились выдохом облегчения. Хватка ослабилась, и в кресле вдруг он стал выглядеть, как на диване. Обмен улыбками не был привычкой, но сейчас, столкнувшись взглядом с Линдси, он не мог не поднять уголок губ. — Отлично, — пробормотал Хоффман. Кресло двинулось под его хваткой, и Страм быстро потерял Линдси из вида, — я довезу его до больницы и возьму справку. Незачем заставлять его ездить туда-сюда. Жест Эриксона значил, что они могут идти. Лампы в участке непривычно высокие. До странности длинные стены. Проезжая мимо кресел, Страм поморщился от мысли, что с ними сейчас одного роста. Объявления на стенах, шкафы, верхние ящики. Даже крючки в гардеробе. Он мог дотянуться только руками, и то, беспомощно ёрзал в попытке достать. Он был ниже даже самых миниатюрных сотрудников, и, похоже, посмотрел на одного из них слишком остро. Так, что остался в коридоре почти один. — Тебя чуть не уволили, — Марк хмыкнул, приоткрыв дверь. Холодный воздух зажёг капли пота, — надо же. — Да пошёл ты. Вдали мигнул огонёк машины, и мир снова пошатнулся, когда Марк приподнял кресло. На мгновение Страм стал «выше», эта минута ему понравилась. Как нравится завтрак заключенным или последнее желание тем, кто приговорён к смерти. Позже он снова ощутил опору, но нахмурился, когда понял, что не слышал, как закрылась дверь. Это значит, кто-то держал её. Долго. — Я приеду в больницу позже, — он быстро узнал голос Линдси, — Когда можно навестить? — Я отказался от госпитализации. Страм не видел её лица, но точно знал, что на нём «написано». — Но тебе нужна помощь! — Это не проблема. — Ты даже не можешь двигаться сам. — Я научусь, — он усмехнулся, но звучало это печально, — ничего страшного. — Да что за бред! Наконец, дверь хлопнула, и позади зазвучали шаги. Линдси миновала лестницу с таким рвением, что едва не врезалась в кресло. Она не смогла остановиться, если бы не Хоффман, но от этого стало только противнее. — Как ты собираешься покупать продукты? Думаешь, ты вообще сможешь достать до плиты? — Я справлюсь. — Думаешь, ты… Наконец, Страм обернулся. Вежливость сошла с лица, он не улыбался даже глазами. Приподнявшись на подколотниках, процедил «я в порядке», почти по слогам. «Я справ-люсь». — Я только…хотела знать, что ты видел. — Маску. И всё. Съезжать с пандуса не так странно и не так жалко. Но видеть, как открывается дверца машины, и как блестит сидение, раздражало до скрипа. Не потому, что Страм ненавидел ездить. И даже не потому, что эта машина не принадлежала ему. Единственное, что жгло горло — нужно попросить помощи, чтобы сесть. Страм попытался подняться сам. Кисти пригнулись, надавливая на подколотники, и вены, казалось, затвердели. Ему удалось привстать, но даже так, на расстоянии пары сантиметров от кресла, тело сдалось. Страм обнаружил себя сидящим. Запрокинув голову, сделал несколько долгих, тяжёлых выдохов, пока ноги крутило и жгло. Тогда, он бросил взгляд на Хоффмана, и Линдси не стоило этого видеть, но она для чего-то осталась. Потребовалась пару минут, чтобы Страм оказался на сидении. У Марка никогда не было проблем с силой, и в этот раз он пересадил его с такой же лёгкостью. Казалось, Страм ничего не весил, и даже гипс не прибавил проблем. Машина сдвинулась, а Линдси осталась позади в смеси неловкости и отвращения. Страм впервые видел столько недоверия на её лице. *** Этим же утром, в темноте он не сразу узнал очертания склада. Спустя ночь после травмы и спустя раннее утро, когда солнце притупилось о мутные окна, Страм свыкся с болью, но не мог привыкнуть к связанным запястьям. Хоффмана рядом не было. Не было, наконец-то. Огромное помещение уже не казалось таким огромным. Свет лежал на полу полотном. Сквозь высокие потолки Страм даже не видел неба. Было это слишком рано, слишком поздно или всего-лишь дождь, он стиснул зубы, пытаясь сдвинуть кресло. Колесо скрипнуло. Дёрганый высокий звук. Чуть не стошнило от того, как это Раздражало. Коляска стояла далеко от стола, но достаточно близко, чтобы дотянуться к ловушкам. Напротив Страма застыло приспособление, в три раза превышающее его рост. Крест с креплениями на шее голове, ногах и руках. Ничего забавного в этом не было, но Страм хмыкнул, и его снова чуть не стошнило. Может быть, потому, что ему, всё-таки, стоило немного поесть. Из ловушек не торчало ни одного лезвия. Страм опустил взгляд на запястье, крепко обтянутое ремнём, в тоске от того, что и так не смог бы дотянуться. Даже если получит оружие, бежать ему некуда. — Паршиво выглядишь. Страм лениво обернулся. Его не поймали за попыткой сбежать, но ощущалось это именно так. Будто сделано что-то Правильное. Да только нихрена он не сделал. — Пошёл ты. Что-то дало ему знать, что Хоффман стоит позади именно с кофе, и выражение лица у него неизменно счастливое. Наткнувшись сначала на стакан, потом — на пар, и, наконец, на то, что было за паром, Страм понял, что был абсолютно прав. Запах кофе соблазнял, но пить и есть, по крайней мере, осознанно, пока не хотелось. Тело вздрогнуло от того, как Страм сглотнул, и по горлу пробежал незнакомый холод. Будто под шеей твердело железо. Страма придвинули к столу. В отражении он выглядел подстать человеку, который провёл ночь сидя. Болели ноги, болела спина, стучало в висках и затекли руки. Пальцы двинулись, но Страм не узнал их. Будто отдельный организм шевелился вместо запястья. Он хотел, чтобы это было главной мыслью, осталось нелепым рассуждением, но заметил на столе расчёску, тару и зубную щётку. Тогда, отражение, как и его выражение лица, наполнилось немой фразой «ну, нет». — Прекрати унижать меня. Марк взял Страма за затылок. Придержал его голову, неторопливо водя расчёской. Пряди, то ли грязные от пота, то ли жёсткие сами по себе, не поддавались. — Тебя это унижает? — Да. — Привыкай. Отражение становилось хуже с каждой минутой. С этой причёской Страм выглядел, как придурок. Пряди прилипли к вискам, и теперь он напоминал куклу Билли. — Когда закончу, будем чистить зубы. — Какого хрена… Оставалось надеяться, что это не было извращением. В конце концов, в том, чтобы расчесываться и чистить зубы, никогда не мелькало странных наклонностей. Страм шумно выдохнул носом. Он чувствовал, как тело начинало закипать. Будто, если откроет рот, из него повалит дым. — Открывай. Непривычно не управлять даже своей зубной щёткой. Хоффман давил со старанием. В настойчивости ему не занимать. И всё же, пытаясь увернуться головой, Страм задумался, что знает, зачем это. Если Марк не свихнулся, это часть «воспитания». Предупреждение: «будет так, если не станешь меня слушать». Вскоре Страм сделал глоток из бутылки. Наконец-то, его оставили в покое.