Алла слишком долго думает. Остервенело кусает сухие губы, сверлит пристальным взглядом лежащий перед ней на тумбочке телефон, но набрать давно знакомый номер все не решается. Они с Соней не созванивались, кажется, еще ни разу; общались только лично, когда встречались на концертах или громких празднествах — и то лишь парой слов, потому что на большее времени не хватало. Абсолютно глупые сплетни об их вечном соперничестве, которые, впрочем, были лишь слухами, уже который год занимали первые страницы в желтой прессе, и всегда, где бы Алла ни выступала, их с Ротару старались «развести по разным углам», дабы не спровоцировать конфликт.
Смешно. Грустно. Страшно. Аллу это дико раздражало, ибо большая часть из того, что писали в чертовых статьях, — самый настоящий бред. Их разводили специально, а Алла просто отказывалась признавать, что, вообще-то, считает это откровенным идиотизмом.
Через три минуты телефон разрывается «входящим» сам, и Алла не находит ничего лучше, чем просто взять трубку и сжать ледяными, безбожно дрожащими пальцами.
— Алла?
— Здравствуй, Соня, — голос отчего-то предательски срывается на ее коротком имени, и женщина рефлекторно тянется свободной рукой за помятой пачкой сигарет. Зажигалка щелкает громко, поджигает кончик; Алла курит нервно, делает три импульсивных затяжки подряд, не чувствует даже вязкого вкуса горького никотина на губах. — Рада, что ты позвонила.
— Неужели? — тон у Ротару вовсе не удивленный, скорее насмешливый; Алла почти физически чувствует очаровательную улыбку, мгновенно скользнувшую на чужие губы с той стороны. — Послушай, я не уверена, что ты знаешь…
София замолкает ненадолго, видимо, обдумывая, что лучше в этой ситуации сказать. Алла даже дает какое-то время, выжидает, крутит меж пальцев чуть кудрявую медную прядку, но когда понимает, что та колеблется, берет ситуацию в свои руки:
— Ты согласилась, да? — не может сдержать улыбку — знает, что Соня в эту секунду глупо улыбается тоже. Вообще вся эта ситуация тоже кажется Алле до ужаса глупой: Саша просто хочет поссорить их, вот и все.
— Значит, знаешь, — Ротару наконец выдыхает, кажется, совсем-совсем тихо, и расслабляется окончательно. Аллу всегда поражала эта ее способность так точечно
считывать людей даже по телефону, на расстоянии; слышать малейшее сомнение или злость. — Я…
— Соглашайся, — Алла позволяет себе перебить ее впервые и самой себе удивляется, потому что, следуя обычаям, должна была разорвать сопернице глотку за возможность получить роль. — Это хороший проект и отличная возможность.
— Ты… предлагаешь мне, — София недоверчиво смеется и, очевидно, закуривает сама, делает недолгую паузу, затягиваясь, говорит спокойнее. — Предлагаешь мне забрать
твою роль?
— Да, — твердо, на судорожном выдохе.
Повисает пауза. Не напряженная, но Алла все равно пытается подобрать подходящие слова, чтобы просто-напросто не чувствовать себя неловко — как, впрочем, всегда, если дело доходит до личной беседы. Они общаются чертовски редко, и Алла не знает, как именно следует себя вести в подобных ситуациях, как следует
говорить, смотреть, двигаться; даже теперь, не глаза в глаза — до сих пор странно быть с ней такой откровенной.
— И ты не вернешься? — Соня не верит, не понимает, но решает переспросить. Алла чувствует нутром ее искреннее недоверие.
— Нет, — она затягивается, просто чтобы ничего больше не
ляпнуть, и внутренне себя ненавидит. — Нет, Сонь.
— Почему, Алла? — на этот раз голос срывается уже у Ротару. Она произносит имя в своей манере, так, как никто больше произнести не может — с одной короткой «л», — и у Аллы от этой незначительной детали, казалось бы, мелочи, сердце начинает биться часто-часто. — Почему ты так просто сдалась?
«Сдалась» от нее звучит почему-то безумно унизительно. Настолько, что вводит в минутный ступор, лишая возможности нормально вдохнуть. Через трубку ясно слышно, как София нервничает, как поджимает губы, но нарушить такую уместную паузу не находит сил.
— Тебе разве есть дело? — попытка выдавить из себя смешок ни к чему хорошему не приводит. — Проект хороший, но я точно не хочу в нем участвовать.
—
Алла, — голос Сони такой тихий, располагающий, что нельзя не поддаться, но Алла мысленно себя одергивает. — Я могу приехать. Хочешь?
Последняя фраза как землю из-под ног. Алла сглатывает ком в горле, вместе с ним сглатывает совершенно наивное «да».
Хочет. Хочет, но не скажет.
— Что ты, не нужно, — она смеется притворно, вычурно, чересчур слащаво. — Еще раз спасибо, что позвонила.
Гудки бьют по вискам прежде, чем София успевает хоть как-нибудь среагировать.
***
— Зачем? — Алла не может сказать ничего больше; Алла смотрит на нее, какую-то заведенную и слишком серьезную, в своей просторной прихожей, ошалелыми глазами и не может пошевелиться.
— К твоему сведению, я спрашивала только из вежливости, — Ротару скидывает туфли, смотрит долго, а потом вдруг протягивает руки со словами: — В любом случае приехала бы.
И Алла поддается снова. Позволяет себя обнять, позволяет постоять в мертвой тишине больше минуты, а потом позволяет пройти на кухню. Соня садится, кусает губы — точно так же, как Алла полтора часа назад перед телефонным разговором, — смотрит прямо в серо-голубые глаза. И Алла, будто завороженная, оторвать пристального взгляда от карих напротив просто не может. Сонечка вообще очень красивая — выглядит ну совсем не на свой возраст, но мыслит все же куда трезвее некоторых.
— И все-таки, — она сосредоточенна невозможно, нервно постукивает красивыми длинными пальцами по голой столешнице и взгляд не отрывает ни на секунду. — Почему ты отказываешься?
Адекватную причину Алла, кстати, так и не придумала. Хотела сначала, даже варианты прикидывала; то времени нет, то сил, то желания. Но все они казались настолько неубедительными,
эфемерными, что в конце концов просто отбрасывались. И сейчас, на ходу, выдумать ничего не получается, поэтому она по привычке достает из пачки предпоследнюю сигарету и уже тянется за зажигалкой, но София моментально перехватывает руку:
— Из-за Саши, да? — тихо-тихо, словно опасаясь, и смотрит пристально, даже зрачки не дрожат как обычно. — Признай, это он отказался тебя брать.
— Не говори глупостей! — Алла почти шипит на нее. — Он тут не при чем.
—
Опять врешь, — Соня злится, стреляет в нее черными глазами и на этот раз даже не иронизирует. — Хватит делать вид, что между вами все хорошо! Он никогда не стал бы предлагать мне просто так. Да и ты, я думаю, убила бы меня на месте.
Даже не замечает, как сжимает на столе чужую ладонь до побелевших костяшек. Глядит на нее настоящим раненным зверем. И Алле от этого взгляда даже как-то
больно.
— Чего ты добиваешься? — на дуру косить всегда отлично получалось, а Алла давным-давно этим умением научилась пользоваться, поэтому цепляет на губы знакомую усмешку и легко затягивается в первый раз, на женщину напротив даже не глядя.
— Объяснений, — Ротару явно твердо настроена, и суровый карий взгляд быстро скользит вверх-вниз по некогда названной «сопернице», пытаясь наконец понять, что, черт возьми, происходит. — С чего вдруг щедрость такая, Алла Борисовна?
— Ты зверя-то из меня не делай, — Аллы хватает на, от силы, минут пять полного отрицания причастности Стефановича. — Уволил он меня! Сказал, что ты «получше некоторых» для этого проекта подходишь.
— Так бы сразу, — она улыбается впервые за последние тридцать минут. По пути успела накрутить себя так, что руки даже теперь дрожат безбожно. — Я уже испугалась. Вы опять поссорились, и ты не хочешь иметь с ним ничего общего.
— Сонь…
— Значит, я права? — выражение лица ее будто бы сразу меняется, и Алла готова поклясться, что ни разу не ловила в теплых карих глазах столько оттенков чувств — от злости и непонимания до неподдельного сочувствия. — Ты топишь себя.
Топишь себя из-за него.
Тембр у Сони низкий, бархатный, обволакивающий. Она сплетает пальцы и смотрит уже осмысленно —
понимает. Прищуривается, водит по внутренней стороне теплой ладони невесомо большим пальцем, но не говорит ничего. Алла, впрочем, прекрасно понимает и без слов, ибо все в ней: голос, тяжелый взгляд, даже ненавязчивые прикосновения
сквозь надрывно кричат, что пора уходить. И Алла, наверное, ушла бы уже давно, однако дурное ощущение
неправильности в ее голове мешает принять
правильное скорое решение.
— С каких это пор тебя так сильно волнуют мои мужья? — как всегда, безупречно маскирует все под сарказм, желая выйти из этой их вечной схватки победителем, но в этот раз почему-то не выходит.
— Не мужья, — София, как ни в чем не бывало, тянется через стол к пачке за последней сигаретой, но, склонившись, неожиданно выдает прямо у самых губ: —
Меня волнуешь ты, Алл.
Алле всегда казалось, что отношения у них до ужаса
странные, неправильные, непрофессиональные. Как будто помимо всего сценического, выдуманного и недостоверного существовало еще что-то
личное, настоящее, глубокое. Глубокое настолько, что, один раз погрузившись с головой, вынырнуть уже просто не получается. Но все эти мысли казались ей точно такими же странными. Казались ровно одно мгновенье назад.
— Ты хоть понимаешь, что говоришь? — у Аллы, видимо, голос сел совсем, потому что каждое слово, сказанное нарочито сдавленным шепотом, дается с неимоверным трудом.
Впрочем, может быть, дело вовсе не в голосе, а в пожирающих заживо бездонных глазах напротив.
— Сейчас — да, — сухими губами, хрипло, на выдохе.
И секунду спустя эти самые губы в чужие обкусанные. Алла, кажется, не осознает и привычно злится на нее всего секунды три, потому что на большее притворного, взращенного в ней за годы гнева, увы, не хватает. Ее вообще хватает только на то, чтобы поудобнее обхватить руками удивительно худую шею и слегка прогнуться, позволяя Соне медленно, но откровенно нагло, по-свойски опустить ледяную ладонь на свое правое бедро и, едва не впиваясь острыми ногтями, провести по оголенной коже взад-вперед, остро чувствуя горячее дыхание.
— Соперничество никогда и ни к чему тебя не приведет, — неслышно, почти по слогам шепчет женщина, пряча на аккуратно накрашенных губах хитрую улыбку. — Перестань наконец.
— Предлагаешь прекратить спектакль? — Аллу поражает, когда она говорит честно. — Столько лет стараний зря?
— А что? — София уже не смеется, спускаясь по шее губами к ее плечу, целует осторожно, лишнего себе не разрешает. — Хочешь и дальше ненавидеть меня?
— Я? Совсем нет, — она улыбается, накрывает тыльную сторону чужой ладони, задерживает дыхание секунд на пять, потому что Соня вдруг касается припухшими губами ключиц, прикусывая тонкую кожу. — Ты с…сама все это начала, помнишь?
—
Да неужели? — Ротару не меняет позиции, но давить начинает сильнее. — Ты ведь всю жизнь терпеть меня не могла!
—
Чушь не неси, — Алла не выдерживает и сама убирает руку, чтобы, впрочем, тут же переместить к себе на талию. — Я тебя не ненавижу.
Я постоянно ищу повод увидеться с тобой, ясно?
После этих слов Сонечка целует ее сама. Не чувствует уже ни стыда, ни прежней скованности; не чувствует уже вообще ничего, кроме дикого желания и незнакомого прежде удовлетворения.
— В следующий раз повод можешь не искать.
***
— Я все хотел, чтобы вы с Аллой Борисовной спели дуэтом, — Максим осторожно берет ее под локоть и отводит в правый угол сцены. Софии он вправду нравится — первый «удачный» после четырех «провальных». Что ж, наверное, все приходит с опытом. Мужья тоже.
— Споем, — она смеется открыто и, если честно, сама очень хочет верить своим словам. — Непременно.
— Вы все обещаете… — удивительная профессиональная способность — даже самый обычный, казалось бы, юбилейный концерт превратить в юмористическое представление.
— Когда-нибудь споем, — кивает Соня и только теперь замечает выскользнувшую из-за кулис Аллу. — Все впереди, Макс.
Розы. Как заевшая традиция. Соня, кстати, розы уже терпеть не может — слишком много одинаковых красных букетов за всю карьеру, — но от нее цветы не принять не может, поэтому колючий букет из рук все же забирает и по привычке тянется ее обнять. Удерживает, как всегда, намного дольше положенных пары секунд, не обращает внимания даже на стоящего рядом Максима.
— Розы почему? — решает спросить, наклонившись как можно ближе, едва ощутимо касается губами щеки.
— Я ведь тебя терпеть не могу,
— шепотом, сдерживая рвущийся из груди смех, улыбается Алла. — Решила напомнить.
София помнит все. И разговор их откровенный, и ночь ту сумасшедшую, и все глупости, что они друг другу тогда наговорили. Благо, до откровенных признаний не дошли, иначе отпустить оказалось бы еще сложнее.
—
Спасибо, Алла. 
