Башня

      Необходимость испытывать на прочность свою силу воли и жажду бороться до конца; необходимость размахивать кулаками, скалиться и открыто демонстрировать средний палец всему этому ёбанному миру — неотъемлемая часть существования. Упрямый нрав въелся в подкорку. Увы, пока что ни привычки, ни природное упрямство не преподносят возможности найти место в новом для Ви мире. Он чувствует себя лишним, потерянным. Теперь получается, наконец, понять как ощущал себя Джонни, вернувшийся в мир живых спустя пятьдесят лет в забвении. Пропасть между Ви и остальным миром — огромная бездонная червоточина — норовит с хрустом перемолоть и проглотить его целиком. Она пугает и воспаляет разум, мешая осознать, что уже через пару месяцев два года в коме перестанут казаться тотальным беспросветным пиздецом. Срок не столь существенный в рамках цикличного в своих изменениях мира. Неизменно только выживание.       Сейчас Найт-Сити кажется чужим. Сейчас Найт-Сити кажется спасением от холодом разрывающей грудь тоски. Она по накатанной множится на десять, потому что Ви давится прогорклым вкусом разочарования. В самом себе. От понимания, блять, что сам же до всего этого и довёл. Сам виноват во всём том, что неподъёмным войлоком свалилось на плечи — и в тотальном одиночестве, и в собственной беспомощности. Этого стоило ожидать с самого начала. Так что у Ви нет даже права на то, чтобы пожалеть себя.       Желанная попытка обдумать всё как следует и принять хоть какое-нибудь трезвое решение канет в разрозненном гудении. Шум перебивает любую мысль, на пробу формирующуюся в выжженных извилинах. Сложно определить где громче: среди шатающихся по городу людей, соревнующихся в какофонии бессвязного гомона, или же в собственной голове. Там пусто и грузно одновременно.       Затылок изнывает и посылает в виски вялые импульсы боли, вызванной недавней стычкой с местной шпаной. И пускай, риперы в клинике Лэнгли умудрились предотвратить заключительную метаморфозу мозга в фарш, Ви предпочёл бы сейчас иную боль. Ту самую, звенящую в недрах сознания, переламывающую каждую клеточку со скрипом и скрежетом. Такую, чтобы до бесконтрольных судорог, до колючих алых помех перед глазами, вызванных истерикой биомона в очередном сбое.       И чтобы, несмотря на весь пиздец ситуации, сулящей перспективу обнулиться на месте, знать наверняка — непослушное и отказывающее тело Ви перехватят и позаботятся...       Он бы, блять, обязательно во всём разобрался. Он бы точно не расклеился. И Ви не позволил бы. Нагрубил и нахамил, но поддержал бы. В своей упёртой непрошибаемой манере переть напролом — нашел бы выход.       А Ви расклеился. Бесхребетный и жалкий. Будто он снова тот наивный пиджак, впервые оказавшийся за пределами своей уютной башни; лишившийся всех ресурсов и влияния корпорации по щелчку позолоченных пальцев кого-то свыше. Этот этап поворотов судьбы Ви уже проходил. Тогда у него был Джеки и остатки достоинства.       Жизнь протащила достоинство Ви по острым кочкам, грязи и крови, после чего ещё и плюнула сверху для полной картинности. А о Джеки по-прежнему воет где-то под рёбрами.       Ви бездумно несёт по улицам города. Несёт по заплёванному и изгаженному асфальту, плавящемуся на полуденном солнце. Несёт мимо бетонных стен, разрисованных витиеватыми разноцветными граффити и лозунгами.       В родной Хейвуд. По памяти. В чуть ли не единственное место в Найт-Сити, которое никогда не сможет потерять свой свет и стержень.       Не менее родной «Эль койоте кохо» встречает криками и не щадящим болезную голову подзатыльником. Все беды, впрочем, моментально забываются, стоит только окунуться в столь долгожданный уют дома. И Ви еле сдерживает пламя, рвущуюся из груди в виде слёз и воя отчаяния, когда Мама Уэллс обнимает. Крепко, по-семейному. Словно солдата, вернувшегося с войны. Умытого горем и захлёбывающегося безысходностью. В тревоге, разламывающей сердце на колючие осколки; с закономерным ощущением разрастающейся чёрной дыры в груди.       Ви по-настоящему не ожидал, что ему тут обрадуются; что Мама Уэллс вообще узнает его. «Зетатех» ведь и вовсе точно так же мог прибрать к своим загребущим лапам этот дорогой сердцу уголок.       Но Хейвуд, видимо, не так легко сломить и подчинить.       — Я тебя когда-нибудь прибью, mi niño. Заставил же поволноваться! Что с тобой случилось? — возмущённый, но взволнованный резонанс в голосе захлопотавшей вокруг Мамы Уэллс выбивает землю у Ви из под ног. Так резко оказавшись в окружении семейного тепла и заботы, как-то вдруг получается позволить себе светлую мысль — не всё так плохо. Где-то ему всё ещё рады. Где-то его всё ещё ждут.       Пожалуй, Ви этого не заслуживает.       Мама Уэллс причитает, как ни в чём не бывало, и выслушивает; кормит вкусным фирменным фахитос и отогревает изнывающую душу уютом. «Эль койоте кохо» с готовностью принимает Ви с распростёртыми объятьями и предоставляет кров. Просто так. За то, что он есть и всё ещё жив.       Отказаться Ви не смог: раз за разом тревога норовит сдавить шею и грудь в пред панической истерике — стоит только обратиться к молчаливой пустоте, вязко плавающей вдоль стенок черепа. Так мерзко и противно. Противоречиво, сука.       Ви просто до ужаса боится остаться в одиночестве. Поэтому пользуется возможностью: с готовностью замыкается в этой зоне комфорта, чтобы просто... Осознать. Прийти в себя. Обжиться.       «Эль койоте кохо» не задаёт лишних вопросов, принимает его обновлённого. Дарит знакомый запах гвоздики и пороха; дарит комфортный приглушённый свет потёртых ламп под потолком. Позволяет изучить изменения и чуждые мелочи, режущие глаза.       Вместо привычного Пепе за баром теперь новенький. Мигель — очередной выходец из «Валентино», которого Мама Уэллс ласково обзывает «cabrón». Вместо мемориала офренды Джеки на стойке доска с семейными фотографиями, где Ви с тяжестью в груди обнаруживает свои собственные.       Ви вяло думает, что самое время повторно перечитать «По ком звонит колокол», а затем забывает об этом напрочь — напивается на пару с Мигелем к концу следующей же недели, получив от Бестии довольно «радушное» сообщение накануне. Ви всё таки стал легендой — легендой ему теперь и оставаться. Легендой, которая, блять, нихуя не понимает. Не понимает какого хрена происходит, какого хрена он делает и какого хрена ему вообще теперь делать.       Мозги постепенно перестают скрипеть — гудение в голове заменяется гудением подтекающего холодильника, который Ви всё клянётся починить, но из раза в раз забывает. Желание пробиться обратно в игру и вернуться в привычный круговорот жизни выбрасывает Ви на порог к Падре. Они пытаются вести какие-то дела вместе. Будто Ви точно такой же гордый сын Хейвуда.       Каким Джеки был когда-то.       Но Ви лишь бывший корпорат, бывший наёмник и бывший агент ФРУ. Его списали в утиль и забыли.       Противоречивые ощущения тотального раздрая на душе заставляют запереться на денёк в гараже Джеки, с уже привычной режущей тоской отмечая, что здесь почти ничего не поменялось: исчез аквариум и мусор, Мисти — кто бы ещё это мог быть — доделала мандалу из песка. Наполовину кривая, нелепая... Так ярко отпечатанная образом в памяти. Словно Ви был здесь две недели назад, а не два года.       Не без удивления он натыкается на какие-то собственные вещи. Всё та же Мисти, видимо, подсуетилась когда у Ви истекла аренда за квартиру. Приятно вдруг осознать, что он остался с не совсем голой жопой. Но оружие и техника скорее всего либо оказались на свалке, либо пошли по рукам. Сраться с администрацией мегабашни бесполезно — подумать только, в Найт-Сити кто-то что-то у кого-то спиздил!       Кота только жалко.       Ви вообще не знает куда деться и тупо давится ощущением жалости к утерянному: к амбициям, к возможностям, к навыкам, к нажитому. Скучает по людям, которых считал близкими друзьями. Скучает по Джонни — неистово.       Никто теперь не услышит, не приободрит, не подъебёт и не подскажет. Никакого голоса разума в голове.       «Воображаемый друг», «боевой товарищ», «ангел хранитель» — как сам Джонни себя только не нарекал, но сам Ви назвал бы его самым близким человеком. Часть его самого, сплавленного с личностью Сильверхэнда. Неотъемлемая, важная. И Ви, блять, как полнейший урод и мудак, сам отодрал его от себя. Не рассмотрел другие варианты, плавающие на переферии. Не захотел переться к фарфоровой суке Ханако за очередной порцией ушата пиздежа. Тупо испугался, что время, потраченное на работу с НСША, отобрало последние дни жизни.       Ведь он заслужил этот шанс, заслужил воспользоваться предложением Рида. Выгрыз потом и кровью.       И совершенно, блять, не подумал о том, что заслужил и Джонни.       Ви уже тысячи раз пожалел. Начал жалеть ещё когда садился в ави в тот решающий день.       Но Джонни — снова, блять, Джонни — умудрился подобрать правильные слова и тогда, присёк путь к отступлению. Просто... Был рядом в завершающие часы своей жизни. Гордился им, был откровенен и честен в своём последнем задушевном наставлении.       И с этим теперь Ви жить — с осознанием, что он сам убил то, что их связывало. Перекрыл Сильверхэнду воздух и лишил любого шанса на, пускай и призрачный, но всё же возможный счастливый финал своим импульсивным трусливым решением. Решением, которое с корнем вырвало Ви из привычной колеи жизни в качестве расплаты за ошибку.       Даже спустя полтора месяца Ви старается избегать необходимости смотреть на себя в зеркало, потому что противно, блять, до тошноты: осунувшаяся болезненная рожа, блёклые веснушки и отрастающий рыжий ёжик волос. Но пиздец подкрадывается с той стороны, откуда он не ожидает. Подкрадывается и ебёт по башке. Вводит в ступор знакомым прищуром; той самой кривой гримасой вызывающего оскала и фирменным хмурым выражением лица. Либо Ви окончательно выжег все синапсы и теперь сходит с ума, либо биочип всё таки взял своё — Сильверхэнд замолчал навсегда, но продолжает смотреть на Ви в отражении.       Ёбнуться бесповоротно — вот чем грозила вся эта история. Ви без протестов капитулирует, сдаётся и уже без сомнений даёт волю то и дело всплывающему внутреннему монологу, будто лелея извращённую надежду, что кто-то откликнется. Ви начинает курить самые крепкие сигареты. Ви не расстаётся с жетонами и копией его куртки.       А ведь раньше так, сука, сопротивлялся. Так бесился от любого проявления их схожести; когда их сравнивали, путали.       — Знаю, что это не совсем то, чего ты хотел... Что ты просил пообещать. — тихо проговаривает Ви в тёмную пустоту автосалона, краем периферийного зрения уловив отражение собственного лица в зеркале заднего вида. Тачки, пожалуй, единственное, что у Ви не отобрали из старой жизни, но он, конечно же, отдал предпочтение Поршу Джонни. Просто потому что всё ещё скучает и всегда будет скучать. Потому что не хочет его забывать и отпускать. Как будто Ви вообще нужна вся это символика, чтобы помнить. — Но я хотя бы остаюсь нами обоими.