Le mal rouge et or

Литературный салон Мильтона наполнился приятным звоном хрустальных бокалов. Праздновать успех нового романа Рахили Ландау собрались даже те, кто не читал из него ни строчки; местная публика любила какой угодно повод кутить вместе. Не разделял их веселье только Беспокойный Писатель. — Вы должны меня выслушать, — нервно полу-шептал он, ходя следом за мисс Ландау, собирающей по пути комплименты, словно цветы с лужайки. — Вы талантливый автор... — Сегодня все так говорят. Пустая лесть. — ...Но это факт, и я обязан предупредить: на таких, как вы, охотятся Пожиратели Бога. Вы в огромной опасности. Знаю по собственному опыту... Рахиль, качнув кистями пурпурной шали, нехотя повернулась к нему, перебивая поток паники: — Это какое-то издательство? Странное название. Вечно бледный Писатель, постаравшись успокоиться, собрался было объяснить, но мощные объятия лишили его дыхания на ответ: — Гарпун мне в ногу! Старый приятель! Мы вместе блуждали в подземельях под винодельней Грэйфилдс, помнишь? Пират-Поэт возвышалась на голову над всеми остальными — и будто этого мало, издалека притягивала внимание ярко-красной банданой, ожерельем из акульих клыков и вязью высеченных слов на каменных плечах. — Конечно, некоторых знакомых забыть непросто, — пробормотал он, когда снова смог сделать вдох, поправляя смятую белую манишку. — Я следила за твоим творчеством. Настоящее сокровище. Чтоб утопленники утащили тех, кто смел называть его бездарным! Можно сказать, я твоя... как это у вас... поклонница. Будь мы в море, непременно взяла бы на абордаж твой корабль и похитила бы тебя. Писатель искал взглядом Рахиль. Та уже ускользнула от них, воспользовавшись отвлечением. — Угу... спасибо... — неуверенно отреагировал он на то, что Пират-Поэт считала лучшим комплиментом. — Ты... очень пошла в своего второго отца. Не уловив сарказм, она помрачнела: — Даже не представляешь, что значит это наследие. И я, и Глиняный Разбойник — мы разделяем не только поэтический дар и свободную волю. И остальные, такие же Незавершённые — рождённые из памяти, рождённые из кошмара... То, что горит живым огнём в неживой глине. То, что складывает слова в стихи, придавая им горькую красоту и ритм подобно биению сердца. То, что сводит с ума, лишает сна, околдовывает, жаждет обладать, страдает... Его проклятие. Любовь, как зовут это люди. Или, может быть, что-то другое. Но именно из-за этого нас изгоняют с родины, чтобы не напоминали Королю о царе-жреце Первого Города — он ненавидит его и потому ненавидит нас. — Звучит как почти готовая поэма. Её лицо, суровое и совершенно буквально каменное, смягчила улыбка. Сходство с чертами Весёлого Джентльмена мгновенно стало ещё явнее. По крайней мере, для кого-нибудь, кто мог помнить их хоть немного чётче теней в обморочном тумане. — Так-так, — Мильтон, хозяин салона, встал между ними с бокалом в руке. — Чую ладан и священный кедр. В обители дьяволов это непривычно. Вы, вероятно, обсуждаете предстоящий Ало-Золотой Бал? — Никогда о таком не слышал, — признался Беспокойный Писатель. — Я догадываюсь, кто должен быть в курсе всего, что с этим связано. Почти наверняка у неё уже есть приглашение, так что многие мои гости сейчас не отходят от неё, надеясь, что она возьмёт их с собой как пару. Но вы же знаете, как она любит изображать таинственность. Никто ещё ничего не добился. А мне и самому жутко любопытно... Ночной Ностальгист сидела у камина. Похоронный сюртук с траурно-чёрной розой в петлице не вписывался в сегодняшнюю праздничную атмосферу. Но в литературном салоне ей всё прощали. Как-никак, известная основательница жанра так называемой «ностальгии по будущему», похвально-сносного, пока она не погружалась в приступы рифмованного безумного пророчествования — не потому, что читатели такое не любили, даже наоборот, а потому, что экспромт удавался ей плохо. Головная боль цензоров, вылавливающих в её загадочных метафорах намёки на мистику Ирема, культ Освобождения Ночи, тщательно похороненную Хозяевами Базара трагическую судьбу Падших Городов и прочие вопиюще запретные темы. Но изъятия и угрозы были бесполезны. Здесь, во тьме подземья, она впервые смогла опубликовать «категорически недопустимые» стихи об оставленных на Поверхности романтических чувствах к женщине и «неинтересные большинству наших приличных благородных читателей» мемуары о детстве в бедности; здесь она решила продолжать бросать вызов закону и обществу силой искусства, с каждым разом всё смелее, эксцентричнее и оккультнее. Библиотека Календарного Совета успевала забрать себе все новые издания аккурат до того, как служащие министерства приходили в книжные лавки с ордером конфисковать и сжечь тираж. В последний раз это был совершенно невинный сборник детских сказок про чёрного котика в келье монашки; продавцам приходилось прятать его под скандальными эротическими повестями другого автора. — Бал? В Отеле? — удивилась Ностальгист, когда Мильтон подозвал её. Она попыталась вспомнить свою недавнюю встречу с Менеджером. Это было непросто — если они обсуждали революционные заговоры и тайные планы, он закрывал ей память, чтобы никто не подглядел её мысли. Оставались обрывки: никогда не поддававшееся точному пересчёту неестественное количество пальцев белой перчатки, задумчиво вертевшей тонкую золотую вилку; поднос с невыносимо-умильной росписью котятами в фартучках, полный костей чудовища из чьего-то кошмара — рогатый череп с шестью глазницами, шипастый хребет с обчищенными рёбрами, а главное, абсолютно невозможные для одного лёгкого ужина размеры; гранатовое вино, любезно предложенное ей, севшей напротив. После декадентских излишеств он был в подходяще расслабленно-довольном настроении, чтобы охотнее делиться секретами и сплетнями, и подробно рассказывал о прогрессе поисков пути в Элевтерию, упиваясь её влюблённым вниманием вместо сладчайшего десерта. Но ничего не упоминал про бал. Мильтон не мог скрыть удовольствие вновь быть главным экспертом по светской жизни Падшего Лондона: — Что ж, это лишь добавляет захватывающей эксклюзивности! Получить приглашение сложно, воистину. Но, поговаривают, из-за нехватки персонала Отель нанимает временных работников на день торжества; это прекрасная возможность присутствовать там. К тому же, по слухам, за эту службу управляющий готов заплатить исполнением любой просьбы. — Звучит подозрительно. Насколько же ужасным окажется контракт, если приходится завлекать столь многообещающей наградой? — заметила Готическая Романистка из круга собравшихся послушать соблазнительные подробности из медовых уст дьявола. — Да ладно вам: щедрость Менеджера общеизвестна, — возразили ей из-под широкого веера. — Он самый расточительный благотворитель во всём городе, позволяющий многим несчастным жить в роскошном Отеле бесплатно. Так что это вполне в его духе. Мильтон знающе ухмыльнулся: — Бесплатно? Ха-ха... Наши дьявольские адвокаты сказали бы, что в мире ничего не бывает даром, и в подобных случаях вы всего лишь не ведаете, чем платите. — Верно. Когда я был там, взамен он забрал мои дурные сны, мучительные воспоминания и недуг, терзавший мой рассудок. Но ведь я только рад от них избавиться; уверен, другие гости тоже... — поделился Беспокойный Писатель, кусая ногти. Тяжёлая ладонь Пирата-Поэта опустилась ему на плечо в знак ободряющей поддержки, и тот вздрогнул, как загнанная дичь. А затем поспешно добавил, обращаясь больше к стенам, словно они могли подслушивать, чем к окружающим: — Благослови боже его бесконечное милосердие... Ночной Ностальгист выглядела абсолютно отказывающейся поверить, что для неё не нашлось места на званом вечере собственного покровителя. Но в однодневном контракте тот не отказал бы, хорошо зная её надёжность в поручениях Календарного Совета — а обыкновенная помощь в подготовке к балу вряд ли оказалась бы сложнее, да и труд всегда был ей привычен. — Я проберусь туда, вот увидите. Можем поспорить. — И не забудь, «любой просьбой» обязательно стоит воспользоваться, — напомнил хозяин салона под одобрительные кивки. — Не трать шанс на банальности вроде банковских чеков. Потребуй что-нибудь посмелее. А потом расскажешь нам, каков Менеджер под безукоризненным фраком. И вдруг до струн желаний и наслаждений он достаёт так же мастерски, как и до самых глубоких страхов? Она покачала головой, шутливо угрожая выплеснуть свой кофе на его любимый галстук: — Я-то думала, здесь собрались ценители искусства, способные понять чувства к музе. Бульварные романы совсем истребили в вас остатки приличия. Имейте совесть: он всё ещё тяжело переживает расставание с другим. Я влюблена в него возвышенно, как Ланселот в Гвиневру. Прижав руку к отсутствующему сердцу, Мильтон рассмеялся: — Заподозрить меня в приличии? Обижаешь, дорогая. К тому же, не поддавайся обману цензуры, будто артурианская романтика была односторонней и недосягаемо-целомудренной: на самом деле Гвиневра вовсю изменяла с ним мужу-королю, и когда их застали в постели, Ланселот порубил дюжину свидетелей. — Вот это мне по душе! — Пират-Поэт лихо обнажила саблю и салютовала ею вверх. — Выпьем же за истинную рыцарскую любовь, ха!