Le mal rouge et or

Фиби часто думала, каково было умирать Давиду Ландау. Не имея возможности даже успеть выговорить Шма Исраэль, когда яд сковал мышцы рта и дыхания параличом. Несправедливо, что ей самой досталось столько времени. Она крепко держалась за огромный клык и могла выбирать, разжать руки или медлить. Если сомкнутся противоположные зубы пасти Отеля, то пронзят её без труда; быстрая смерть виделась предпочтительнее кажущейся бесконечности бездны, куда обрушивались обломки спиральной лестницы. Но и ожидание этого было невыносимым. — Здравствуй, моя любимая убийца. Усилием воли оторвав взгляд от завораживающего ужаса, Фиби посмотрела вверх. Презирая гравитацию, как и всё претендующее быть важнее её величества, на стене стояла женщина в красном. Будто позолоченно-алые обои решили, что никто не заметит, если они поменяются местами с коврами точно такой же расцветки. Незнакомка подала ладонь, со снисходительной улыбкой прекрасных и жутких ярко-багровых губ предлагая несчастной более надёжную опору. Протянутая рука была вся в крови. Тягучие капли упали на белоснежный передник горничной, на испуганное лицо и мимо неё, в голодную темноту, куда не доставал свет покосившихся канделябров. — Нет... нет... неправда, я не убийца... я раскаялась в своей ошибке от всего сердца... — сбивчиво пролепетала Фиби. — Не хочу принимать от тебя ничего, даже помощь! Я не буду у тебя в должниках! Горящие глаза Краснорукой Королевы сузились. Воплощение неистовых желаний не терпело отказов. Пальцы Фиби заскользили: на них тоже проступала кровь. Чужая. Когда крик сорвавшейся превратился в последнее далёкое эхо, Королева провела когтем по дышащим панелям Отеля, словно гладя живое существо. Неласково, разочарованно. — Что ж... это всё равно соразмерная жертва, несмотря на твои уловки, старый хитрец. Долги сняты. С вас обоих.

***

...Фиби сидела на плюшевых диванчиках около кабинета, завёрнутая в плед, всё ещё дрожа. Ностальгист сострадательно принесла ей чай; она знала, что в Отеле кошмары наяву были так же материальны и настоящи, как любой другой ошеломляющий опыт. Пускай Менеджер и усердствовал всеми возможными лазейками не-вполне-реальности оставить свои заполученные живые сокровища невредимыми — даже если больше из собственничества, чем заботы, хотя для него разница была невелика, — игры и сделки потусторонних владык всё равно оставались слишком непостижимы и жестоки для беззащитных обыкновенных людей. — Спасибо... Иди первая. Мне нужно прийти в себя. — Конечно. У тебя есть столько времени, сколько потребуется. Судя по тому, что слышно, это и так затянется надолго. Ночной Ностальгист вошла в дверь, голоса из-за которой становились громче. Очередной работник был на пике порыва высказать всё накопившееся: — ...И кроме того, вы уже давно задерживаете рождественскую премию. Вы обещали воплотить наши самые счастливые сны! Нет, не надо предыдущих оправданий, что языческий жрец не празднует Рождество. Давайте будем честны: вы попросту опасаетесь, что мы уйдём отсюда, когда окажемся полностью удовлетворены жизнью, больше не нуждаясь в этом иллюзорном раю. Вы паразитируете не только на страхах, но и надеждах. Не желаете отпускать то, что схватили, и годами пережёвываете наши тревоги и мечты. Но не потому, что они так сладки, а потому, что вы сами боитесь. Что вас отвергнут, как он, если вы станете уже не нужны. Что вас покинут и снова оставят в тысячелетнем одиночестве, ведь вы маниакально одержимы прошлым и трагической потерей всех верных вам людей, зависевших от вас. А тех, кому больше некуда идти, тех, от кого отворачиваются все остальные — душевнобольных, отверженных, отчаявшихся — удержать куда легче, не так ли? Менеджер слушал с неизменным невозмутимо-доброжелательным вниманием. Убедившись, что лавина негодования иссякла, он повернулся ко второму из двух сидевших напротив: — Замечательно, приму к сведению! А вы? Есть ли у вас тоже какие-нибудь предложения или жалобы? Тот явно хотел что-то добавить. Возможно, своё собственное, совсем иное. Но сдержался: — Нет, сэр, ничего. Всё было идеально. Уверен, сотрудничать с вами в других делах будет столь же приятно... По его виду можно было догадаться, что за день он успел отбиться от стаи пауков за уборкой в подвале, заблудиться там на несколько часов и натерпеться бед на целый том мемуаров. Вряд ли это признание было чистосердечным хоть на йоту. Сосед тем временем постепенно терял багрянец эмоций, взамен всё отчётливее бледнея. Его запоздало догнало осознание, что он только что оскорбил могущественную волю, которой здесь подчинялось всё, вплоть до дверей, способных отказаться выпустить его отсюда, раз за разом ведя в тот же коридор, где они открывались на обратном конце или с любой стороны. Что-то подобное рассказывали в лондонских пабах об искуснейших ворах, соблазнённых позолоченной роскошью, но навеки потерявшихся в недрах здания или сошедших с ума за вскрытием сотен никогда не кончающихся замков. Или что похуже. Во всепроницательных глазах Менеджера тлела тихая злость, что его посмели подколоть наиболее болезненными напоминаниями. Это была самая страшная из вежливых улыбок, которую возможно представить. Работник сжался перед ней, ощущая, как сердце пытается спрятаться в дальнем углу грудной клетки. — Поздравляю, вы приняты в моё подразделение! — внезапно приятельски стиснул его дрожащую руку Май Календарного Совета, переборов чувства другой своей должности, всё равно давно привыкшей заметать их под мягкие ковры Отеля. — Вижу, вы готовы скорее погибнуть, чем отказаться от своего права говорить правду. Революции нужны именно такие. Конечно, я и сам предпочитаю скрытность и осторожность... не побояться высказать всё в лицо тем, кто сильнее — иногда безрассудство, а не смелость... но как противостоять тирании, если терпеть и молчать всегда? Он перевёл взгляд на второго испытуемого, выбравшего сдержанность: — ...А вы — вы ведь познакомились сегодня с Октябрём, моей дорогой ученицей и соратницей? Не унывайте: вы ещё можете попытаться наняться к ней. Её методы и поручения рискованнее, но и требований у неё меньше. Революционеры вышли, бормоча благодарности и прощания. Разглядывая стеллажи кабинета, набитые бумагой, пергаментом, папирусом и глиняными табличками на зависть любому музею и на горе любому клерку, Ночной Ностальгист приблизилась перенять свою очередь. — Думаю, было бы несправедливо лишить тебя платы. Половина дня есть половина дня. Динарии, виноградники, и всё такое... Особенно там, где минуты иногда забывают, сколько их должно быть в часе. И, в конце концов, занять внимание Разделённого — тоже немалая помощь, иначе он не дал бы мне покоя. Так что скажи, чего хочешь. В отличие от разговора с предыдущими, перед ней он уже не скрывал усталость. — Позвольте вас обнять. Такой награды будет более чем достаточно. Менеджер остановился, не дописав рекомендательное письмо Совету. Стрекотание секундной стрелки в тишине прекратилось одновременно с тем, как замерло его перо. Вдруг он от души рассмеялся; Отель содрогнулся, вторя ему жутковатым эхом. — Не слишком ли... о, тёмные боги... не слишком ли много просишь, радость моя? Хах... Ну и забавное же ты дитя... Вот если бы ты служила мне всю вечность, а не один ничтожный день, тогда, вероятно, я даже дал бы тебе меня поцеловать, ха-ха... Её рука почувствовала сбоку меч: раз они оставались на границе между явью и снами, как сказали ей на балу, тот был здесь, стоило только потянуться мыслью. Ностальгист вынула рыцарское оружие, оперлась на него и преклонила колено: — Клянусь, Царь-Жрец Перекрёстков, я буду верна вам дольше, чем когда само время утратит значение. Клянусь, я повергну к вашим ногам царство мёртвых, вернув всё, что оно отняло у вас, или же отомстив за то, что возвратить невозможно. Клянусь, я убью смерть, сокрушу судьбу, принесу на ваш пиршественный стол их останки, разжиревшие на страданиях миров и набитые знаниями поглощённых ими жизней на протяжении веков... и тогда повторю то же желание снова, ибо оно останется неизменным. Он медленно вышел из-за рабочего стола, чтобы приблизиться. Не стал забирать меч из сжатых пальцев, а лишь ласково приподнял её подбородок в молчаливой просьбе встать. Она увидела, какой серьёзностью сменились противоположные последние минуты. — Ну разумеется, я пошутил. Потому что думал, что ты шутила тоже. Я, должно быть, совершенно убедил себя, что Весёлому Джентльмену никто не захочет первым подать руку. А ты напоминаешь, что у меня были и другие имена... — тяжело вздохнул он. — Но... конечно. Конечно, я разрешаю. Не включая в плату, просто так. Стены сместились, искажая пространство комнаты. Она закрыла глаза, иначе это грозило головокружением. Те сдвигались, пока не стиснули её в объятиях. Осторожно, нежно; так, что даже влажное прикосновение хаотично вырастающих из них неровных клыков было сравнимо с поцелуем. Она дотронулась до них в ответ, ощущая пульсирующую сквозь весь Отель жизнь, которой было тесно в одном теле, мечтающую стать не менее чем историей, миром, городом... Ностальгист вышла из наваждения в руках Менеджера, прижимающего её к себе с тем же панибратством приветствий встречных на его прогулках, которое позволяло чувствовать, насколько тревожно бьётся чужое сердце. — Вот видишь, — прошептал он. — Именно поэтому для Ало-Золотого Бала я не мог выбрать тебя. Мне нужен был кошмар. Подлинный ужас. А ты знаешь меня достаточно хорошо, чтобы сохранять уверенность, что ты в безопасности. Ну а теперь... я жду настоящий ответ, что ты желаешь за работу. — С вашей стороны не очень-то честно предлагать мне выбор, пока я не могу ясно соображать, — заметила она, заново привыкая к ориентации в изменчивом пространстве. — Впрочем, есть кое-что, о чём я хотела попросить давно. Научите меня самостоятельно защищать свою память от шпионов, чтобы вам больше не приходилось закрывать мои воспоминания о наших встречах. Он отпустил её — немного неохотно, как провожал выписывающихся пациентов. — О, я непременно собирался!.. — поколебался Менеджер. — Только... позже. — «Позже» для того, кто живёт столько лет, может означать гораздо дольше, чем я способна дожидаться. Пожалуйста, вы же знаете, что Совет во мне не сомневается... — Дело не в этом... Я рассказывал тебе больше, чем просто тайные новости и наши планы. Нет-нет, ничего такого, что могло бы стать угрозой твоему рассудку, если ты будешь это помнить, или твоей безопасности от сил, которые считают знание их секретов непростительным. Но... лучше не надо. Не сейчас. Когда-нибудь потом. — Вам хотелось кому-то выговориться, да? — почти мгновенно догадалась она. — Стыдитесь своих слабостей и печалей? Зря... Это необходимо всем, даже сильнейшим. Он гневно смахнул с рукава ползущую вверх ящерицу, вымещая на ней досаду своей предсказуемости: ему гораздо уютнее было казаться неведомым и необъяснимым явлением, закрывшим любые уязвимости пугающе-загадочным щитом, к которому даже не осмелятся притронуться. Та мягко приземлилась в ворох документов. — Не «хотелось». Оно получалось как-то само. И будет получаться снова. Ночной Ностальгист бережно подобрала золотистую рептилию, гладя пальцем и рассматривая переливы чешуи: — Я не против. Если вы делились ими со мной, значит, посчитали меня достойной доверия и способной хотя бы немного снять тяжесть с вашей души. А это величайшее признание, на которое я могла надеяться... Маленькое создание смотрело немигающим взглядом, неподвижно и пристально, как её хозяин на спящих лондонцев. С такой мудростью и величавостью, будто воображало себя миниатюрным драконом. — Ты добра даже к самым жалким живым существам, — сказал Менеджер так, словно имея в виду не только ящерицу. — Ох, если бы я выведал, чего боятся боги смерти... я смешал бы на основе этого человеческого вызова их законам непобедимый яд для твоего меча, мой рыцарь. Но это тоже разговор, о котором никому знать не следует... Ладно. Я подумаю о твоём пожелании и дальнейшем обучении. Не буду откладывать. Я и так ждал слишком долго...