***
Никаких приёмов и открытых мероприятий для невыразимца, но этот Хэллоуин — счастливое исключение. Используй магию, чтобы получить нужный образ — и развлечёшься. Никто не спросит о чарах, никто не станет интересоваться, кто ты на самом деле. Чем качественнее образ, тем лучше. Добро пожаловать на ярмарку тщеславия от мира волшебников! Место для безумного бала выбрано самое верное. Придумавший это — шутник с отличным чутьём. Покинутый Малфой мэнор был и остаётся бестолковым и пустым склепом — самое то для веселья магов, облачённых в тех, кого уже нет в живых. Идеально. И Гермиона уже победила. Пусть среди гостей обнаружилось немало узнаваемых версий Альбуса Дамблдора, есть и Волдеморты, неплохо исполненные, есть Министры разных годов и даже веков, Пожиратели смерти и члены Ордена Феникса — все мертвецы, разумеется. Даже основатели Хогвартс и Мерлин с Морганой в нескольких вариациях почтили своим присутствием бал. Гермиона легко улыбается своей блестяще придуманной роли: никто не додумался нарядиться жалким наследником этого жуткого дома… Разумеется, она привлекает внимание. Неплохо — ей будет достаточно на целый год, чтобы потом снова закрыться и спокойно работать. Ловит взгляды, преимущественно женские, что, пожалуй, не удивительно: возможно, здесь есть сокурсники и подруги Малфоя-младшего… — О, какие дивные чары, — сказала одна и даже осмелилась дотронуться до лица кончиком пальца. — Как будто сам Драко вернулся… Едва в замаскированных магией глазах блеснули слезинки, гостья в миг улетучилась. Да, наверное Гермиона причиняет таким образом боль. Впрочем, неважно. Она слишком эффектна, чтобы думать о чувствах других. Сейчас ей надо немного перекусить, чтобы после спокойно освежить маскировку — где-нибудь подальше от посторонних. Поэтому ноги неспешно и царственно вышагивают в сторону фуршетного столика в укромном углу, её дыхание ровное, и… — Вот этот, — слышится со спины. Этим голосом. Гермиона застывает на месте, и через пару секунд точно такая же ладонь появляется рядом с её, ненавязчиво указывая на странного вида чёрно-белый десерт. И когда она берет пирожное в руку, то слышит одобрительное: — Блестяще… Она поворачивается. Эффект зеркала на короткий момент лишает способности говорить. Невероятно! Этот Малфой… он… точно такой же! Он поднимает бокал в знак приветствия. Гермиона делает шаг навстречу. Другая одежда, другая причёска, другой аромат, но… эти черты. Уставилась невольно на них. И только после, додумалась пожать его руку. Он отнимает свою, ласково мазнув пальцами по её пальцам, что едва не заставляет её задрожать. Возможно ли, что на нём тоже действие оборотного? — Я вижу, ирония присуща не только мне, — говорит она, приподнимая уголок рта. — Это радует. Радует. И одновременно пугает. Потому что что-то недоброе сквозит сейчас в этих светлых глазах. — Что ж теперь я больше не смогу сказать, что вон тот Салазар Слизерин — мой фаворит вечера… — Он изящно пригубляет шампанское и подмигивает, прячась за лучезарной улыбкой. — Увидимся… Это был не вопрос. Гермиона тактично кивает, и вторая копия Малфоя удаляется. Это всё? Несколько секунд на общение? Нет. Она легко качает головой, делает вдох, глазея на угощения. Нельзя отвлекаться и нервничать. Этот бал на самом деле — всего лишь предлог, чтобы обойти строгий закон её ведомства и проникнуть в хранилище тайн ради личного дела. Гермионе Грейнджер нужно тщательно осмотреться и пойти дальше — к Правде, которая, возможно, до сих пор скрыта в этих стенах. Заклятия невыразимца как раз помогут ей легко ускользнуть.***
Когда-то она сполна заплатила этому дому своей кровью. Она знает формулы самых сложных чар отпирания и может исчезнуть, даже находясь в центре зала в кричащем наряде, не вызвав вопросов. Поэтому она проникнет туда, куда хочется. И найдёт то, что ей надо. Всё верно. Портреты на стенах молчат, никак не реагируя на гостя в личине мёртвого потомка-хозяина. Двери поддаются её руке одна за одной. По плану замка, который помнится наизусть, это личное крыло, и где-то здесь, возможно… зацепка, подсказка, хоть что-то. Сейчас перед ней эта комната — небольшая и мрачная, вся монохромная, как и большинство остальных. Взмах палочки Гермионы оживляет пару свечных канделябров — они почему-то горят белым светом. Это укромное место кажется ей подходящим, но она не спешит доставать пузырёк. Её взгляд прикован к чёрному полотну, накинутому на большую напольную раму по центру стены между окон… Ещё взмах — и тёмный шёлк уползает, открывая… зеркало. И она вдруг вспоминает, как смотрела на саму себя в обличии Малфоя впервые. Мужская фигура. Белая, тонкая. Полностью обнажённая. Гермиона шевелится, словно лаская себя, как и тогда… Эти нежные трепещущие пальцы — по груди, животу, вторая рука чуть касается интимного места… Она хотела и… хочет сейчас. Безумно. Безумно красиво. Гермиона погружается в жар с головой. От низа живота, от этого сумасшедшего чужеродного ощущения эрекции ясное мышление слегка пошатнулось. И хочется сжать член рукой, чтобы перестало ломить. Если бы эта иллюзия другого человека дала хотя бы немного его сути, его знаний, его магии! Если бы… В нём нет Правды! На этом отражении не написана разгадка пустой сферы! Так хочется закричать. Тихий щелчок двери позади. Гермиона на миг цепенеет, одёрнув руку. Пузырёк с оборотным всё так же не тронут, пальцы тянутся к палочке. Спокойствие. Вдох. Она видит, кто у неё за спиной… Она откуда-то знала, что он явится.***
— Как думаешь, почему мелкий паршивец выпачкал своей кровью всю камеру? — говорит он непринуждённо, медленно входя в комнату. Смотрит на копию в лице Гермионы в отражении неотрывно. — Перспектива заключения… Перспектива отдать всё наследие своей же рукой, — так же задумчиво отвечает она, мастерски подавляя волнение. — Наверно, это стоило жизни. — Но, — он ухмыляется, приблизившись почти вплотную, поворачивает к ней свою голову, — на самом деле это не стоило, не так ли? — Точно не стоило. И их взгляды встречаются напрямую. В немом полумраке мёртвое серое обращено к точно такому же. Эта сцена сюрреалистична, но неведомым образом завораживает Гермиону. И очевидно не только её. Он склоняет набок свою голову, внимательно глядя в точно такие же глаза и говорит полушёпотом. — Красиво. — Не могу не согласиться, — отвечает она так же тихо — буквально одним движением губ. Это лучше, чёрт побери, всего, что она просмотрела в омуте памяти. Она даже слегка улыбается. — Может, хотя бы намекнёшь, кто ты? Мужчина? Женщина? — На Балу Мертвецов не задают подобных вопросов, — ехидно ухмыляется он. — Я просто тот, кто стал твоим выбором этим вечером. Правда, с которой невозможно поспорить. Гермиона снова обращается к зеркалу, но глаза расфокусированы. Зелье. Ей нужно принять его. Срочно! А он делает шаг ещё ближе, касаясь плеча. Перед ними возникают два парящих бокала. Совершенно не вовремя. — Думаю, наша встреча здесь не случайна. Отметим? Она поворачивается в сторону второй копии. Кто ты и для чего ты взял след? Тревожность легонечко гладит когтями её напряжённые нервы. Особенно когда он снова ненавязчиво касается её руки. Не хотелось бы прибегать к запрещенным приёмам, однако… Она шепчет вслух надёжное заклятие, призванное выгнать любого, кто ей не угоден. Палочка чертит верную руну, не покидая кармана. За годы оно не подвело ни разу, но сейчас… Ему всё равно. Он ещё ближе. С улыбкой. Смотрит на её, не-её губы. Ни черта не работает, и Гермиона понимает, что неведомым образом этому рада. Пусть! Пусть эта странная встреча продлится чуть дольше. Возможно, где-то в глубине свой помрачневшей души она прямо сейчас хотела бы задать все вопросы. Хотела бы говорить, говорить, говорить и слушать ответы. Живой Драко Малфой мог бы потенциально дать ей подсказку. Он мог бы… Бокалы сталкиваются между ними разок, издавая чарующий звон, и разлетаются прочь. Она зачем-то шагает навстречу, а он… дьявол! Тут же целует её… его… себя! Долго, жадно, с нескрываемым удовольствием. Язык без разрешения проникает в её немой рот, и она захлебывается от ощущений. Сфера. Правда. Они обе будут негодовать от того, как всё неправильно! Неправильно и прекрасно. Прекрасные губы — нежно-властные. Её рука у него на затылке. Рефлекторно ей хочется вырвать пару волос, но это глупо, потому держится, гладит. А он ещё ближе, ещё плотнее одинаковые тела — так, что она чувствует в ответ точно такой же стояк в брюках напротив. Он прессует. Он… хочет сбить её с толку? Она отстраняется на секунду — он с улыбкой смотрит в глаза. Довольный. На белых впалых щеках лёгкий румянец. Рот увлажнился так славно. — Давно мечтал поцеловать эти губы, — шепчет он и мажет по ним дразнящим движением. — Они такие точные, как настоящие. И плевать, что это за магия… Когда есть этот ответ… ммм, — он выдыхает свежестью в её распахнутый рот, нос к носу, и гладит им слегка. — Он мне понравился. Люди, неравнодушные к Драко Малфою — моя слабость. А её слабость — он сам, но… — Тебе не стоит идти дальше. — Она шагает назад. — Всё это слишком. Когда оба поддаются странному извращённому чувству — это слишком. Тропа её интереса к фамилии совершила какой-то крутой поворот. Не туда. Давно. Зелье в кармане буквально вопит о том, чтобы его выпили. Зелье… которого нет! — О, Мерлин… — Её глаза чересчур широки, когда она не находит флакончик. Это палево! Почти поймана, как глупая школьница. И она… она почти знает, почему не подействовало супер-заклятие. Почему её копия выглядит более юной, а его… — Почему, Драко? — говорит он, пристально глядя в глаза. — Живи… Эта фраза. Гермиона в этот миг просто не в силах скрыть недоумение. Он это видит. И пользуясь моментом, снова стремится в атаку, целуя… Это происходит так быстро, что впору взять палочку и остановить всё, но Гермиона почему-то не может. Она в настоящему плену. В воспоминаниях она видела Драко счастливым и сладким. Она видела его человеком. Она даже не может сказать, когда прекратилась её неприязнь и началось помешательство. Будто так было всегда. Потому, наверно, она стонет ему в рот. Он держит крепко, сталкивает рты яростнее, словно желает выпить её или того, в чьей она оболочке. Она прекратила бы, не будь ей это важно. Не падай она сейчас в пропасть — почти в прямом смысле, когда личина начинает вибрировать, исчезая, и её рост приходит к исконному. Жгучее возбуждение заворачивается внутрь. Он чувствует её уменьшение, крепче сжимает уже потемневшие волосы на затылке. Второй обхватывает её подбородок. — Да, — слышит она, с трудом разлепляя свои тяжёлые веки. — Мертвец, что передо мной сейчас, ещё лучше. Гермиона Грейнджер. Исчезнувшая героиня войны… Он легко узнал её и рад ей как будто ещё больше, чем второму Малфою. Эта улыбка хищника и радость на лице неподдельны и пленяют настолько, что она не может не улыбнуться в ответ. — Сто очков Слизерину. — Отважная. Ты правда ничего не боишься. Снова утверждение, а не вопрос. Всё, что она может — это облизнуть свои губы и легко огладить его узкое лицо тыльными сторонами мягких ладоней. — Как бы тебе объяснить… У меня роман с твоей семейной историей. Много лет. Он закрывает глаза на секунду — ему, кажется, нравится это касание. Это выражения удовольствия ей по душе — она видела его множество раз в своём тайном омуте. Разница лишь в том, что всё происходит при её личном участии… При участии его рук, сжимающих её талию. Всё это кружит головы им обоим. Она оставляет попытки объяснить своё нахождение в этой комнате. Ведёт ладошками ниже, по шее, пока он позволяет ей так играться и наблюдает. Поддевает галстук-бабочку, словно намекая, что хотела бы скинуть её. И не только. — Что, если, — шепчет она, шагая пальчиками обратно вверх, по его кадыку к подбородку, касается приоткрытых губ, — гибель мелкого паршивца была просто иллюзией? — Это бы сделало тебя счастливее? — поднимает он одну бровь, тут же скалится, сжимая обе руки у неё на рубашке, и рычит: — Если бы ты пришла сюда что-то украсть, но выяснилось, что нельзя, потому что… — Да, — шепчет она в ответ и добавляет мягко, — Драко… Его нижняя челюсть презрительно выдвигается вперёд. Глаза блестят холодом. — В таком случае поспешу разочаровать. Ты ошиблась… О нет. Нет! Гермиона готова расхохотаться в голос. Что угодно, но не ошиблась. — Тогда, — говорит она, поднимая в руке палочку, — я выжгу твою память, чтобы остаться нерассекреченной. Прямо сейчас. Она возносит выше свой подбородок, обнажая ровные белые зубы. Она не блефует и не медлит ни единой секунды, выпуская обжигающую магию ему прямо в лоб. Волшебный ветерок лишь колышет белую чёлку. Малфой презрительно растягивает губы в улыбке, разводит в стороны руки. — Отличная попытка. Ещё. — Ревелио Ультима! — буквально кричит она, зная наперёд, что заклинание не подействует. — Рацио Крематориум! Ментем Реликва! Все призваны поджарить мозги и все отскакивают, не оставляя следа. Эта магия здесь не работает, потому что… Гермиона Грейнджер ничуть не ошиблась! Она чувствует, как слёзы застилают глаза. Это не страх и не досада. Это от счастья, неверное… Он настоящий! А он тем временем злится. Искусственно равнодушное лицо напрягается, и белая ладонь с перстнем обхватывает её шею. Он давит на неё, надвигается, пока её спина не оказывается прижатой к стене. — Ты ведь уже стала лучшим из лучших невыразимцов, не так ли? — выплескивает гневно прямо в лицо. — Только вот… не уверен, что ты здесь по долгу твоей службы. Она молчит. Что и сказать? Снова правда. — Придушишь меня, и тебе точно конец, — хрипит она, и да, смотрит в светлые глаза без тени страха. — Ты не знаешь множества тайн. Через мгновение её руки — над головой, плотно прижаты. Палочка падает на пол. Его пальцы медленно раскрывают кисти её рук — так, что от рецепторов кожи мгновенно разлетаются сотни мурашек. Она совершенно не может контролировать своё дыхание, которое утяжеляется и утяжеляется, становясь буквально физически ощутимым. И ты не знаешь, насколько я твоя слабость… Они смотрят друг на друга несколько секунд, и после она осторожно подаётся вперёд, чтобы коснуться носом его шеи. Вдохнуть аромат, прошелестеть мягкими губами по коже. Дотянуться до покорно ожидающих губ и лизнуть их. Конечно. Её помешательство скрыть сейчас невозможно. Когда вместе с тактильным контактом её до боли жжёт правда о том, что ключ к разгадкам жив и здоров. Она даже близко не знает, как использовать это, как победить изворотливого змея, неуязвимого в своём доме. Но знает точно, что хочет его. На счастье, он тоже голоден. Он отвечает ей, загораясь. Губы всасываются с жадностью в губы. Её пиджак летит на пол. Соски под рубашкой напряглись настолько, что готовы прорвать тонкий шёлк, и Малфой будто чувствует это, когда опускает руки и находит её грудь, сжимает, после безжалостно выкручивает тугие горошины через ткань. Гермиона стонет ему в рот, кусает губу, и это взбешивает его ещё больше. Потому что прессинг этого дикого поцелуя становится невыносимым. Это не рты, а какая-то борьба пары звериных пастей. Даже затылок заныл от давления. Она не ждёт и стягивает шёлковый галстук с его шеи — он поддаётся легко, и чувствуется, как ему стало легче дышать. Она даже получает свободу и проводит языком по вздутой венке на его светлой шее, слышит тихий пленительный стон. После дёргает пуговицу рубашки на груди и проникает пытливой рукой в образовавшийся просвет. Чтобы знать наверняка. Ощутить пальцами правду. Настоящий. Живой. — Нет, — рычит он, останавливая. Гермиона в этот момент как раз улавливает наличие рубца на коже груди, который закономерно может быть только на «оригинале». Ей хватило доли секунды расставить до конца все точки над i. — Ты и так слишком многое увидела за сегодня. Неужели не хватит? — Не хватит, — отвечает Гермиона бездумно, и да, улыбается. Он звереет, обхватывая её, и разворачивает. Прижимается сзади всем своим телом — плотно и душно. Она чувствует его сердцебиение. Чувствует запах. Она сама не своя, и хочется, чтобы продержал её так ещё вечность. — В таком случае мне впору свернуть твою прекрасную шею, — выдыхает он ей в ухо, положив руку на горло. — Для того, кому нечего терять — это пустяк, который решит все проблемы. Но прежде, — он зарывается носом ей в волосы и делает глубокий вдох, — я кончу в тебя. Она успевает лишь коротко уловить импульсы своего желания, как с тумбы, что находится рядом, тут же летят все предметы. Он буквально толкает на неё Гермиону, лихо одолевает застёжку рубашки, обхватывая одной рукой обнажённую грудь, вторая судорожно срывает ремень с её брюк, чтобы те упали к ногам. Никакого белья на ней, разумеется, нет. Вот так просто: мгновение — и она почти голая, а он — ни черта! Разоблачил полностью, но она ухмыляется, пока он не видит. Глупый. Он не знает, какая защита вшита в каждого невыразимца. Летящий локомотив скорее разорвётся надвое, чем переедет её. Однако она не станет сейчас его отговаривать. Потому что эта дрожь странного животного желания важнее всего. — Ты пахнешь так вкусно, — шепчет он снова, тут же скользит кончиком языка по мочке её уха, прикусывает шею. Гермиона сжимается и замирает чтобы не упустить ничего. — Наш бал, Грейнджер. Отличный подарок. Его рука на груди ослабевает, движется вверх. Вторая ложится на талию, гладит живот и заходит назад, дотрагиваясь до ягодицы — слишком ласково для наказания. Впрочем, через секунду она меняет своё мнение, поскольку пальцы собственнически сжимают её плоть. Его дыхание становится шумным, стекает короткими горячими вздохами в её рот, когда он медленно поворачивает её голову, чтобы снова глубоко поцеловать. Мурашки на коже будто живут своей жизнью. Гермиона шипит, пытаясь выгнуться в хватке, чтобы крепче прижаться к вожделенному твёрдому сзади, покорно принимая между губ борзый язык. Поза та же, в которой её трахали в последний раз — коллега прямо на рабочем столе в сердце Отдела Тайн, месяца три назад — коротко и уныло. Но это уже не важно… Потому что каким-то чудом она сейчас и есть та самая сфера — пустота, жаждущая, чтобы её заполнили. Только не чем попало, а ценностью. Её ноги тем временем шире — он бесцеремонно разводит их своим коленом, давит на поясницу, укладывая на поверхность. Она слышит нетерпеливый звон пряжки ремня, слышит шорох ткани и глухой гортанный стон. Дрожащая рука задирает выше рубашку, чтобы оголить её зад. Гермиона не видит, но понимает, что он смотрит на неё несколько секунд, после чего его пальцы легко, но умопомрачительно смело скользят по влажной промежности, и слышится: — Потрясающе, Грейнджер. Моё тело так заводит тебя. Очередное утверждение, и донельзя верное. Она отвечает протяжным мычанием, потому что чувствует, как он проводит головкой члена по раскрытым нижним губам. Медленно. И после он входит с дивным шипением. Достаточно резко и полностью. Подминая её, чтобы было глубже. Находит снова её грудь, сжимает так, что, кажется, та разорвётся, и Гермиона не в силах сдержать своё придушенно-похотливое ах. Сквозь отчётливые болевые ощущения это до головокружения сладко. Потому что он толкается и толкается на всю длину без промедления, растягивая её внутренние стенки, раскалённые от пролившей к ним крови. — Как ты чудесно попала, Грейнджер. Неприятность или угощение? Что это для тебя? Гермиона рычит что-то. Неразборчиво. Он в этот миг сбивчив, и он дрожит, тщетно пытаясь удержать в руке её короткие волосы, хватает в итоге за шею. От этого давления сзади, её ноги становятся ещё более слабыми, и она полностью ложится голой грудью на чёртову тумбу, больно ударяясь с каждым толчком. — Блять… — хрипит она и всхлипывает от того, как, вопреки голосу разума, всей грубости и безумию, её тело сдаётся, улавливая признаки скорой разрядки. И эти звуки ударов, начисто лишённых ритмики, звонкие, немыслимо услаждают её слух. — О да… Отличный ответ. Невыразимцы не выражаются? Чушь! — Он меняет угол так, чтобы удариться громче и сорвать с её губ очередное ругательство. Отпускает руку, чтобы полностью сдёрнуть рубашку с её плеч, и Гермиона готова поклясться, что он в этот миг любуется тем, как его член вонзается между её ягодиц. Она тоже хотела бы видеть. Пальцы вцепляются в тёмное дерево. Потому что Гермиона ходит по краю, проклиная этого выродка за отсутствия чёткого ритма. А он как раз делает очередной надрывный толчок и замирает, вернув руку на её горло. — Ты бы знала, Грейнджер… — бормочет он и поднимает её так, чтобы она слышала. — Как давно я мечтал, — толкается снова, — сделать это в своём теле. — И ещё, жадно. — Ты попалась, Грейнджер, — он облизывает пересохшие губы, тут же больно кусает плечо и мелко целует. — Спасибо… Спасибо, чёрт… И я не могу… — Он вбивает в неё член до самого конца и выдыхает, припечатавшись горячим лицом прямиком в заднюю сторону её шеи, сильнее давит спереди ладонью. — Я не могу, слышишь? Не видеть твоё лицо прямо сейчас. Он выходит с влажным звуком, разворачивает её. В серых глазах с порозовевшими склерами блестит влага. И ответное помешательство. Гермиона любуется этим видом секунду и безмолвно требует себе его губы, целуя, обхватив руками лицо, глотая такие вкусные голодные стоны. После, не в силах сдержаться, тянется вниз, к его члену — намекнуть, чтобы вернул его обратно в неё. Но он не даёт ей дотронуться как следует, отрывается от её губ, прикусив, и приподнимает на руках, стискивая её полностью обнажённое тело. Боже, её промежность и внутренняя сторона бёдер сплошь мокрые! Ноги будто что-то подкашивает, когда он давит ей на плечо, чтобы упала, распласталась на мягком ковре. Чтобы нависнуть хищником сверху. До кровати, видимо, идти далеко. — Красиво, — говорит он, проводя по её телу широкими горячими ладонями, Гермиона выгибается навстречу дугой и стонет, закрывая на мгновение глаза. — Лучше, чем было, когда мы встретились этим вечером, потому что я, — он склоняется ниже, перекатывая в пальцах сосок, шепчет ей в губы, — на самом деле ненавижу подделки. Даже самые качественные. Вдобавок я могу сделать вот это… Он входит в неё достаточно плавно, но полностью. Замирает, давя на колени так, чтобы её бёдра раскрылись максимально широко. Возвращённое чувство наполненности и этот угол не способствуют молчанию, и она шипит, закусывая губу. — Тебе этого хватит, Грейнджер? — слышится вопрос, когда их взгляды пересекаются снова и он напирает сильнее. Длинная светлая чёлка ласкает кожу щеки. Он знает ответ. — Нет. Он кусает коротко её губы и добавляет энергии в движения бёдер, ещё и ещё, откровенно врезается в тело, подхватывая её игру, разъяряясь у неё на глазах. — Не хватает… — бормочет Гермиона, не сводя своего взгляда. — Не хватает. И это заводит его по-настоящему. Он ухмыляется с безуминкой в светлых глазах, вздрагивает. — Обычно я не приемлю ничьей жадности, кроме своей. Но твоя — исключение… И начинает долбить её так, что в конечном итоге она ощутимо продвигается на ковре. Этот ритм, давление, влажные звуки похоти невыносимы и до невозможности эффективны, потому что с каждым мгновением она поднимается всё выше и выше, и блять, выше. Он так любит себя, а она слишком хочет видеть его живым. Ощущать. Она хочет, чтобы он это видел. Она — сфера. Он — правда. Идеальнее не бывает. Она смотрит и смотрит прямо — на его кайф, на всю дикость, которой прежде не видела. В омуте она читала сотни оттенков удовольствия на лице, которое когда-то казалось ей слишком искусственным. Это поражало её каждый раз. И сейчас… Живой. Жаркий. Сладкий. Упирается членом по самое, терзает, дерёт её на полу, даже не подумав скинуть одежду. Она улыбается, как дурочка, пока тело ноет от накатывающего блаженства. Лёгкие больше не могут нормально дышать. — Потрясающе, ублюдок. Живи, — то ли молит, то ли стонет она сиплым голосом, с силой выдавливая из себя звуки. То ли гладит по щеке, то ли пытается отвесить пощёчину. — Ещё… Его движения заметно удлиняются и звучат громче. Через пару толчков её тяжёлые веки падают на глаза, руки сжимаются на светловолосом затылке и тянут. Если и существует какой-то предел этому странному взвинченному возбуждению, то он настаёт прямо сейчас. Гермиона всхлипывает и откровенно трепещет, распадаясь на сотни острых осколков. Импульсы внутренних мышц прошивают матку, откликаются дрожью повсюду, жгут даже корни волос. И она дрожит и ноет от кайфа, выгибаясь навстречу. Она готова заплакать от того, как ей хорошо. От того, что ему хорошо. Он держит в этот миг её подбородок, потому как закономерно увела затуманенный оргазмом взгляд, проникает пальцем в рот. Гермиона слышит улыбку, видит её наконец сквозь пелену. Нежно обхватывает его палец губами, посасывает в знак благодарности. Потому что эта ломота в костях, воспалённость кожи спины, эта боль вперемешку со сладкой теснотой между ног и медовая улыбка довольства напротив — полностью идеальны. Его член, который продолжает изводить её без устали, чёрт, он идеален — она вычислила это ещё пребывая в его теле впервые. Он почти обжигает её сейчас изнутри, но не хватает. — Роскошный вид, — говорит он, когда они продвигаются на ковре ещё дальше и отражаются в зеркале. Она поворачивается, чтобы взглянуть, но он против. Держит её за челюсть так, чтобы не вздумала отворачиваться. Держит и трахает, прокатывая дальше. Волшебно. Ногти Гермионы в этот миг бездумно скребут оголённую кожу на шее, а губы изнемогают, скучая по вкусу его губ. Она бы притянула его ближе, чтобы снова получить этот красивый и наглый рот, горячий язык, сплетённый с её, но тогда ему будет сложно дышать. — Не хватает, Драко. Ещё… Она вцепляется в его рубашку, смотрит в лицо. Оно покраснело и покрылось испариной, на лбу вздулась вена. И ей хочется большего под эти жадные и жёсткие фрикции. Разодрать эту бесполезную шмотку, например. Она делает это, не думая, что он снова начнёт протестовать. Потому что не начнёт. Ей слишком кайфово, чтобы лгать, а он впитывает и впитывает это своими ненасытными потемневшими радужками. Одна пуговица поддается, но вторая и третья отлетают, и она распахивает белый шёлк буквально рывком… — Несносная, — хрипит он, ударяясь сильнее об её тело. Его кожа покрывается мурашками, дыхание сбивается ещё больше. В глазах ещё больше влаги, нужды и отчаяния. Никому не нужен, кроме меня. Никому. Никому. Гермиона знает, что он принадлежит ей всецело. Он тоже знает это, когда приподнимается над ней, и схватив обеими руками за плечи, начинает трахать её, как в последний раз в жизни. Быстро, длинно и зло, не сводя своих глаз. От этого тазовые кости болят ещё больше, но она взорвётся от гнева, если он прямо сейчас прекратит. Её пальчики без конца наглаживают шрамированную кожу груди, легко царапают аккуратными короткими ноготками. Она сейчас — та самая жадная сила, которая не успокоится, пока не выпьет до дна. Потому, наверно, она закрывает глаза — чтобы сосредоточиться на последних мгновениях своей не-пустоты. Когда его слишком, слишком много — пронырливого, горячего, перевозбуждённого, невозможно живого — она чувствует это буквально руками, когда все его мышцы получают максимум напряжения. И она выпьет своё, вынудит, выжмет — этот яд, эту страсть, этот грудной стон, каждое вздрагивание. Это священное замирание члена, вставленного в неё запредельно, и удар, удар, удар горячего семени — глубоко. Как удары его сердца. И её тоже… — Потрясающе, Грейнджер, — он с трудом выдыхает слова. — Прости. Не прости. После он делает прерывистый вдох будто всем своим телом, и Гермиона ловит короткие приятные импульсы между ног, похожие на очень слабый оргазм. Ей хорошо и почти нежно. Ладони осторожно ползут по его плечам, тихо проклиная чёртов пиджак. Тянут так, чтобы он на неё опустился, подышал шумно ей в шею. Язык находит солоноватую кожу и лижет медленно-ласково. Ослабшая нога обретает силу, чтобы обнять его за бедро. Всё это безумие, но оно кажется самым верным на свете. — Никто не узнает, Драко, — шепчет она спустя продолжительное время в его влажный висок. — Я ведь не аврор. Мне плевать. — Не хочешь, чтобы я тебя убивал? — улыбается он, встречаясь с ней взглядами. Эта улыбка кажется немного счастливой. — Но я и так уже передумал, — он подаётся ближе и касается указательным пальцем её губ. — Лучше увидимся через год… Её пальчики оглаживают его нежные влажные волосы. — Да. В этот единственный день, когда ты можешь быть собой. — В единственный день, когда ты можешь быть хоть кем-то, воровка. — Трус и лжец, — скалится она, чуть сдавливая ладошками впалые щёки. — О нет. Просто мертвец. Как и ты… — он целует её ещё раз, болезненно и глубоко. — И знаешь… — Только сейчас он выходит из неё, призывает свою волшебную палочку и, потянув прядь белых волос, отсекает. Проводит ей под носом Гермионы, щекоча кожу. — Я подарю тебе возможность изучить получше моё тело. Чтобы быть готовой. А ты… — он делает то же самое с её волосами, предварительно дёрнув так, что она охает от неожиданности. — Ты ответишь взаимностью. Он поднимается на колени, складывая «добычу» в нагрудный карман. Поправляет волшебством свой размётанный вид. Встает полностью на ноги. Гермиона не успевает сообразить, как поверхность зеркала начинает колыхаться подобно воде. Она приподнимается на локте, глядя во все глаза, когда Малфой на миг останавливается у рамы и оборачивается: — Продолжай думать обо мне, Гермиона, — говорит он с довольной улыбкой. И делает шаг. На этом тёмная поверхность дрожит, забирая его полностью, после успокаивается, и зеркало врастает в стену до тех пор, пока не исчезает совсем, оставляя после себя лишь пузырёк с её оборотным. Но Гермиона даже не думает сорваться следом, чтобы попытаться догнать. Она выдыхает, растягиваясь на полу со сладкой истомой. Закрывает глаза. Увидимся. Это снова был не вопрос. Она улыбается, потому что ей нравится эта затея. Авроры призваны действовать оперативно, но невыразимцы могут ждать годами, даже десятилетиями. Она улыбается, потому что знает, чьей жизнью заполнится сфера, когда она найдёт способ одолеть магию этого сладкого трусливого мерзавца.