И комната озарилась

      Дверь интеллигентно скрипнула.       Мегуми обернулся, открыв Юджи изящный полупрофиль с очерченными скулами, безупречным, заострённым книзу подбородком и сжатыми в твёрдую линию губами. Из-под торчащей в разные стороны чёлки горели два подсинённых уголька — взгляд, немедленно пригвоздивший Юджи к полу. В разные стороны торчала не только чёлка, но все, абсолютно все волосы на голове у Мегуми — будто он таскал на макушке взъерепененного дикобраза. Чёрные и густые, они падали на глаза, рассекая острыми прядями молочную белизну лба.       И всё это — тонкая штриховка напряжённо сдвинутых бровей, аккуратный и узкий, как кинжал, нос, едва заметный персиковый налёт смущения на скулах — показалось Юджи бесстыже красивым.       Он застыл, точно увидел высокоранговое проклятие, не в силах сдвинуться ни в сторону, ни в принципе.       Мегуми, правда, о происходящем в голове Юджи ничего не знал.       Для него — удивлённо вытянутое и до странного не отягощённое интеллектом лицо напарника, который, вместо того, чтобы пройти дальше по коридору в свою комнату, отчего-то вмёрз в пол, — было делом десятым.       Мегуми закрыл дверь, красноречиво щёлкнул замком, проводил неуверенно спотыкающиеся шаги, стихшие по соседству, и, наконец, позволил себе обмякнуть и беспомощно стечь спиной по двери, прижавшись к ней затылком. После миссии соображалось туго, словно окружающий мир огородили мутным стеклом — всё вокруг казалось искусственным и ненастоящим.       Только одна мысль никак не хотела покидать ослабшего рассудка.       Ей не мешала ни безмерная усталость после миссии, ни-че-го. Она посещала Мегуми постоянно, как настырное привидение: прилипла — не отдерёшь, точно жвачка к подошве ботинка. Пробралась в грудную клетку, просочилась в кровь и вцепилась в сердце…       Подпирая стену и безразлично созерцая покачивание золотых листьев гинкго за окном, Мегуми отстранённо думал: когда-то в детстве он с готовностью поверил в, казалось бы, невероятное — в существование настоящих проклятий, но сейчас…       Мысль, что он безнадёжно влюбился в Итадори Юджи, — казалась куда более невообразимой.       Может, всё случилось в момент, когда Итадори бросился его спасать, безрассудно проглотив палец Сукуны? Или когда истекал кровью, пытаясь устоять на ногах с дырой посреди груди?..       Иногда, подолгу ворочаясь в постели как заведённый, Мегуми думал: если бы чувства могли обретать форму, если бы существовала какая-то особая, противоположная проклятой, энергия, он вложил бы те свои слова Юджи вместо сердца. И откровение «Я ни разу не пожалел, что спас тебя» давно отбивало бы ритм в груди Итадори, надёжно запертое в клетке его рёбер.       При одной мысли об этом собственное сердце подпрыгнуло к горлу и бешено там забилось. Мегуми продел палец между шеей и воротником, словно оттягивал петлю, и судорожно выдохнул.       Если бы только его слова нашли место в сердце Юджи… Не пришлось бы при каждом удобном случае усилием воли превращать воображаемое в действительное: дружеское рукопожатие — в неравнодушное прикосновение, случайный взгляд — в провокацию, тепло ладони — в намёк…       Мегуми беззвучно хмыкнул. День, когда он впервые понял, что волнению, возникающему при виде Итадори, есть объяснение; что у страха, простреливающего грудь и виски, хлещущего в горло, когда Итадори бросался в бой, есть причина, — однажды пришёл.       Тот день, когда Мегуми понял окончательно — он влип, влип безнадёжно — всплыл в памяти сам собой.       Это была смешная история и история горькая.       Улицы ночного Токио заливал дождь: сёк струями квартал, хлестал не переставая. Летящие огни рекламы смешивались с гудками несущихся мимо автомобилей, раздирали воздух.       Они ждали машину после миссии. Итадори натянул на голову капюшон — на мокром нейлоне, в каплях, змеящихся по синтетической куртке, горели неоновые конвульсии района Сибуя. Мегуми проследил за особенно живучей струйкой, замершей у Итадори на плече, перевёл взгляд на лицо…       Позже он не раз ловил себя на мысли, что выискивает то самое восторженное и открытое выражение, с каким Юджи уставился вглубь квартала в тот вечер. Мегуми тогда казалось — он словно смотрел вглубь себя.       Дерзкие сполохи рекламы озаряли лицо Итадори, соскальзывали с него, как быстрые капли краски: на нём застыл азарт, на щеках играли очаровательные ямочки, подсвеченные неоном; скулы расслабились, вспыхивали салатовым, лоб — лимонным, на губы проливался жаркий ягодно-алый. Разрезы под глазами стали похожи на чаек, каких рисуют маленькие дети. И сам Итадори, с детским восторгом, перемешанным с оцепенением, как у животного, парализованного светом фар, впитывал кожей кислотные ожоги Токио.       Его, такого раскрытого нараспашку, наивного — как и в сотый раз до этого, захотелось от всего уберечь.       Мегуми ссутулил плечи, спрятавшись от тёплого дождя, хлеставшего по тротуарам Сибуя, и уставился в противоположную сторону, не оставив внезапному желанию ни одного свидетеля, кроме собственного сердца.       Итадори неожиданно сказал:       — Фушигуро, смотри!       Мегуми невольно обернулся, и Итадори внезапно приложил ладонь к его лицу. Щека, встретив прикосновение, немедленно загорелась чувственным огнём, словно помеченная пламенным клеймом. Мегуми параллельно изумился, что пальцы у Итадори, несмотря на дождь, — тёплые, ладонь — горячая и сухая, а его собственная кожа — до странного чувствительная.       Мегуми окоченел, пойманный врасплох. Отмахиваться и возмущаться поздно — от его лица уже можно было прикуривать.       Итадори ничего не заметил: сдвинул брови, отнял и внимательно вгляделся в собственную руку, глупо растопырив пальцы, словно впервые их увидел. Щёку, хранившую воспоминание о горячей ладони, окатило неведомым до сих пор холодом.       — Странно, только что было…       — Было что? — Мегуми моргнул, стряхивая наваждение. — Ты что, пасть Сукуны хотел приложить к моему лицу?!       — Нет. — Итадори по-детски испуганно округлил глаза. Во вспыхивающих отсверках неонового безумия Мегуми неожиданно отметил, что они — орехового цвета. Как листья клёнов Ширасавы, по рваным краям которых тянется ломаная кайма. Такой странный и обезоруживающе знакомый цвет — будто закатное солнце пролило на них прозрачный мёд. И будто бы уже когда-то видел, но сладко-больно стало только сейчас…       Под сердцем свело оттого, насколько чист был взгляд Итадори.       — Ладонь током бьётся, — услышал Мегуми конец фразы сквозь шум улицы. Не удалось остановить мысль: это всё?..       В доказательство Итадори сунул ладонь за пазуху и принялся что-то ожесточённо там тереть, словно хотел добыть огонь, но быстро успокоился: отвернулся, что-то обдумывая и покусывая губы, спрятал руки в карманах. Мегуми едва успел перехватить собственные, а необъяснимый порыв продлить прикосновение не успел. Подумал: вернуть бы его ладонь и… сделать что-нибудь, как внезапно совершил открытие, обрушившееся на него с невообразимой тяжестью.       Он, оказывается, влюблён в Итадори Юджи.       Дождь хлестал и хлестал, дробил Токио с улицей Сибуя в сердце, настукивал по мокрой штормовке тихий нежный плач: влюблён, влюблён, влюблён…       Так бывает, понял Мегуми, уничтоженный, раненный под рёбра обволакивающим преступным чувством. Так бывает, когда выбор не оставляет шанса подумать, рассмотреть поближе, оценить — не ошибся ли, не запутался ли в колебаниях сердечного ритма, и сваливается на голову сокрушительным ливнем.       Мегуми любил читать и когда-то сравнивал мир вокруг и людей в нём с огромной стопкой книг, настолько внушительной, что конец её уходил куда-то за недоступный для глаз край неба. Среди них — миллионы со счастливым концом, миллионы — с печальным; начертанные полустёртыми иероглифами и понятные, лёгкие, как лебединый пух. Можно водить кончиками пальцев по штрихам чужой жизни, складывать буквы в слова, едва касаясь страниц, можно раскрывать на середине или читать с конца, но однажды наткнёшься на ту самую, предназначенную для тебя одного.       Может, она будет не такой, какой ожидалось, — обложка не та, цвета клубничной жвачки, несерьёзная, как детская книжка, и в глазах зарябит от красок… Может, будет не тем, что привык любить. Может, слова в ней окажутся разбросаны в случайном порядке или страницы перепутаются, а некоторых их вовсе будет не доставать, и придётся угадывать, что же было написано на исчезнувших листах — но теперь это будет твоё и только твоё.       Ты найдёшь свою книгу и поймёшь, что в мире нет ничего важнее ярких красок, искр в глазах и его весёлой улыбки… Не заметишь, как утонешь в ней с головой, а всё самое непонятное, нелогичное навсегда и так плотно войдёт в тебя, что уже не вытравишь и вырвешь только с сердцем. Всё, что когда-то казалось важным, померкнет, когда, случайно заметив тень тревоги на его лице, начнёшь тревожиться сам; когда, задыхаясь, проснёшься среди ночи в поту, а в голове, словно мотылёк о бумажную лампу-андон, забьются страшные слова.       «Живи долго», — зашепчет ветер, унося голос Юджи за тысячи ри. «Живи долго», — запоёт тихий шелест бамбукового леса за стенами комнаты. Его безжизненное тело упадёт и будет падать снова и снова, как наяву. Успокаивай потом барабанный бой сердца, сетуй на кошмары, находи себя на полпути в комнату Юджи и, так ни на что не решившись, возвращайся в постель.       Сколько же раз это с ним происходило? Неужели нельзя было догадаться о своих чувствах раньше, думал Мегуми…       Небо захлёбывалось в слезах, заливая улицы Токио. Машина, наконец, вырулила из-за угла и увезла их обратно в школу.       С той поры влюблённость наполнила Мегуми. Это чувство истекало то сахарным сиропом, то кровью попеременно, и не имело ни начала, ни конца. Он слышал шёпот дождя, целующего тротуары, улавливал запах мокрого асфальта с кожи собственных рук, и везде ему виделся Юджи: Юджи в кислотных всполохах Сибуя, Юджи в сонном утреннем тумане, Юджи в шорохе листьев бамбука. Юджи везде, Юджи всюду…       Мегуми не знал, что привело его в эту точку и с каким намерением, но понял — влюблённость затаилась в укромном углу сердца, копила силы, кажется, ещё с первой их встречи.       И сейчас, сидя на полу своей комнаты, прижимаясь затылком к двери, Мегуми окатила волна глубинной, переворачивающей душу тоски. Шансов у него нет.       Юджи совершенно точно нравились женщины. Высокие, по его словам, с большими бёдрами, как у Дженнифер Лоуренс. Ничего общего с Мегуми, за исключением роста, но что-то ему подсказывало: этот признак, в отличие от остальных, ключевым не был.       Мегуми поднялся с пола.       С этой изматывающей привязанностью сердца нужно было что-то делать, а что — он не представлял.       Дни полетели друг за другом — удивительно одинаковые, и Мегуми казалось — ничто не изменит его незавидного положения влюблённого невзаимно. В невзаимности он не сомневался, потому что ничего в поведении Юджи не выдавало даже намёка на ответные чувства.       Разве что вести он себя порой начинал слишком напористо:       — Эй, Фушигуро! — Юджи вылавливал Мегуми ближе к вечеру в преступной близости от двери в его комнату и махал перед носом дисками. — Может, посмотрим у меня фильм? «Червивая Башка с бензопилой II», только вышел!       Иногда названия менялись:       — Как насчёт «Сороконожка-каннибал в парке Юрского периода»?       Или:       — «Атака куриных зомби»? Давай глянем?       Мегуми с радостью посмотрел бы с ним любой фильм, как бы жутко и по-идиотски он ни назывался, но оказаться с Юджи вечером в спальне, бок о бок на одной постели, пытаясь сосредоточиться на сюжете, когда рядом — целых два, а то и три часа — полулежит Юджи, такой доступный и родной — только протяни руку и дотронься, — представлялось особо изощрённой пыткой, а Мегуми врагом себе не был.       Он успешно избегал бы участи быть пойманным на потаённом желании стать Юджи ближе, чем напарник, сосед или друг и дальше, если бы не один случай.       В тот вечер тени казались длиннее обычного: по стеклу постукивал бамбук, напевая тихую мелодию, за окном столпились сумерки и пугливо заглядывали в комнату, в которой готовился ко сну Мегуми. Устав проводить остаток дня в одиночестве и молчании, он забрался в постель раньше обычного.       В дверь комнаты раздался неуверенный короткий стук.       — Кого там опять, — недовольно пробормотал Мегуми и нехотя выбрался из-под одеяла.       Первым, что он увидел, распахнув дверь, стала крышка ноутбука, из-за которой торчала взъерошенная голова Юджи с крайне виноватыми глазами.       — У меня вай-фай в комнате перестал ловить, — объявил он. — Вышла новая серия «Пуленепробиваемого монаха», можно у тебя его гляну?       И, не дождавшись согласия от оцепеневшего от неожиданности Мегуми, впихнул ему в руки изрядно нагревшийся ноут и, как ни в чём не бывало, прошёл в комнату, захлопнув за собой дверь.       — Итадори… — начал Мегуми, набираясь раздражения и постепенно обретая контроль над речью, — я вообще-то…       — Где будем смотреть? У тебя на кровати? — Не раздумывая ни секунды, Юджи упал на постель — прямо в то место, где несколькими минутами ранее лежал сам Мегуми.       Мегуми как можно незаметнее сглотнул, стараясь ничем не выдать сладкий ужас, охвативший внутренности. Сердце вжалось в позвоночник. В самых смелых мечтах он не позволял себе представлять Юджи в своей кровати. Определённо, до него это место никто не занимал. Но как естественно и правильно он в этой своей жёлтой, по-уютному растянутой толстовке на молнии смотрелся здесь — словно всегда тут жил и засыпал рядом, в постели…       — Ты идёшь? — Юджи приглашающе похлопал ладонью по одеялу.       Ничего более вызывающего, чем этот жест, Мегуми до сих пор не видел и едва не поперхнулся. Толстовка на груди Юджи распахнулась и съехала с округлого, сливочного плеча — белый свет, сочившийся с экрана ноутбука, очертил острые ключицы, розовые бусины сосков и рельеф твёрдого живота. Несмотря на неживой холодный свет, персиковая кожа Юджи тлела теплом. Эта жёлтая толстовка показалась ужасно старой и неуместной — захотелось избавиться от неё, провести пальцами по этому оголённому торсу, попробовать на вкус…       — Мегуми? — неловко позвал Юджи, вырвав Мегуми из раздумий.       Он быстро заморгал и поспешил щёлкнуть свободной рукой по выключателю, надеясь, что кровь от лица не схлынет прямиком в домашние штаны. Рассудив, что будет выглядеть странно — что страшного в совместном просмотре фильма? — скорее, вечные отказы навлекут на него подозрения, — присел вместе с ноутбуком на собственную же постель, стараясь ненароком не задеть бедром Юджи.       Однако избежать прикосновений не вышло — они расположили ноутбук на ногах, притом так, что теперь бок Юджи, плечо Юджи, локоть Юджи и его нога плотно прилегали к телу Мегуми. Он ощущал тепло чужого тела так близко, что жгло — на кожу будто плеснули кислоту. Юджи горячий, очень горячий, даже сквозь одежду — и Мегуми не мог разобраться, что печёт сильнее — его близость или дно ноутбука.       Юджи ударил по кнопке воспроизведения, и серия «Пуле-как-его-там монаха» грянула на всю комнату автоматной очередью. Мегуми, пытаясь вникнуть в бессмысленные реплики главного героя, сидел, считал минуты и думал, когда он ещё окажется так близко к Юджи? Он сходил с ума от тепла под боком, от ощущения, что дыхание Юджи касалось его щеки, когда он что-то говорил, от тёплого запаха, исходящего от кожи, от распахнутой толстовки…       — Скажи, — шепнул Юджи совсем близко и обжёг шею горячим воздухом, вызвав волну дрожи по телу, — круто?       Это не просто круто, думал Мегуми, это невыносимо круто — находиться рядом, пусть никто и не подозревает, какие фейерверки и петарды рвутся внутри от близости Юджи.       — Ага, — бесцветным голосом ответил Мегуми.       Юджи весело хмыкнул и, устраиваясь поудобнее, коротко прижался обнажённым боком. Мегуми вздрогнул, как от разряда током, но повезло — в этот момент главный герой сделал невообразимое сальто и приземлился на мчащийся задом наперёд грузовик, и Юджи не заметил ничего странного.       — Красиво, — восхищённо проговорил он.       Мегуми отстранённо кивнул, не отрываясь от экрана, смутно догадываясь, что «красиво» — это когда главный герой в плаще невероятно ловким движением ловит красотку в коротком платье, свалившуюся из вертолёта ему на вытянутые руки. А потом мысленно отвесил себе подзатыльник. Это же Итадори Юджи. Красиво — это он наверняка про девицу.       Чужое дыхание случайно коснулось мочки уха, и Мегуми застыл, как каменное изваяние, боясь спугнуть ощущение живого тепла и одновременно страшась, что с ним будет, если Юджи сейчас же не отвернётся. Ощутив прилив сильного желания — вожделение и сожаление оседлали адреналиновую волну, — Мегуми прочувствовал всё разом: и запах кожи Юджи в жаркой темноте комнаты, и пальцы, незаметно скользнувшие по бедру и так же незаметно исчезнувшие.       — Нет, правда… Красиво, — повторил Юджи на выдохе, и показалось даже — немного смущённо.       Мегуми прикусил изнутри губу. Девица на экране уже давно освободилась из спасительных объятий главного героя и, завладев автоматом, крутилась перед камерой с наиболее — явно с точки зрения режиссёра — выгодного ракурса.       — Нравится? — с арктической интонацией спросил Мегуми.       Ну конечно ему нравится, с горечью подумал он, глотая шершавый колючий ком в горле, она ведь как Дженнифер Лоуренс, высокая и с бёдрами размером с экватор…       — Очень, — ответил Юджи совсем близко.       У Мегуми защипало в глазах. Как жестоко он обошёлся с собой, соглашаясь на совместный просмотр сериала, когда так сильно…       — Что же ты до сих пор один тогда? — недружелюбно буркнул Мегуми, изо всех сил пытаясь скрыть проступающую в словах горечь и не сводя взгляда с экрана, где девица уже вовсю размазывала главного героя по стенке одной левой.       Рядом послышался мягкий смех.       — Боюсь. Вдруг мне взаимностью не ответят?       — А ты попробуй, — съязвил Мегуми. — Вдруг повезёт.       — А как?       — Как хочешь.       — А если поцелую?       — Целуй, — огрызнулся Мегуми.       Тишина между ними затаила дыхание. Мегуми пробрало до самых атомов, внутри против воли затрепетали бестелесные мотыльки. Краем сознания он понял — происходит что-то не то.       — Можно? — раздался рядом шёпот, в котором явственно звучало волнение.       Ответить не вышло — чужое дыхание скользнуло совсем близко и робко коснулось кожи. Темнота упала на глаза непроницаемой горячей тенью, и Мегуми тихо вздрогнул, истёрся и пропал. Нашёл губами на ощупь губы — тёплые, осторожные, за которыми встретили бархатная влажность и осторожная ласка.       Юджи бережно обнял его лицо чашей в сложенных ладонях, увлёк за собой, уложил на спину и склонился совсем низко, не размыкая поцелуя, — соскользнуло одеяло, съехал в ноги ноутбук — Юджи прихлопнул крышку ногой, и стало совсем темно, только медленно и тихо полился из окна притушенный лунный свет.       — Повезло, — с мягким смешком оповестил Юджи.       Удивляться было некогда. Мегуми подхватил его под подбородок и притянул к себе. Попробовал повлажневшие губы на вкус ещё раз.       — Неимоверно.       — Но не то чтобы я сильно удивлён, — добавил Юджи.       Мегуми насторожился.       — Это почему?       Вместо ответа Юджи беззвучно рассмеялся. Прикусил губами воротник, натянул ткань и резкими движениями принялся тереть толстовку свободной ладонью. А потом приложил ладонь к лицу Мегуми.       — Помнишь? — спросил он, и Мегуми почувствовал: как тогда, в Сибуя — дождь, ладонь Юджи на щеке, летящие огни рекламы… — Меня от тебя как током в сердце, что ли…       Импульс тепла от кончиков его пальцев пронзил всё тело: пронёсся по тканям и вернулся к сердцу обновлённым, заново задав ему ритм.       Током в сердце. Точнее не скажешь.       По спине Мегуми пронеслась распаляющая дрожь; из уст Юджи это прозвучало как признание. Дальше говорить не имело смысла. Не отрываясь, он смотрел на руки Юджи — с выступившим голубоватым рисунком на внутренней стороне, на мышцы, вылизанные молочным светом луны. Мегуми, словно зачарованный, коснулся пальцами обнажённого торса.       — Что? — слегка растерялся Юджи, смущённый собственным откровением, но потом склонился ниже, зашептал: — Красивый. Какой же ты красивый…       Горячий язык осторожно скользнул по нижней губе, и Мегуми ртом поймал робкий вдох. Ладонь осторожно переместилась с щеки на шею Мегуми, пригладила ямку у ключицы. Словно спрашивая разрешения, Юджи влажно мазнул по губам поцелуем, и, не встретив сопротивления, разомкнул их, толкнулся вглубь рта — настойчиво, горячо.       По венам разлилась щемящая слабость. Мегуми ничего не оставалось, как привлечь Юджи ближе, положив на его затылок ладонь, обмякнуть прямо под уверенной силой крепких рук и раскрыться бессловным согласием — не об этом ли он так долго мечтал?..       Дальше пошло гладко и ловко, очертилась за спиной граница страданий. Мегуми тонул в Юджи, раскинувшись под ним плавленым воском, текучей лавой, растопленным маслом. Внизу живота потяжелело, залило жаркой магмой. Поцелуи стали нетерпеливыми, дыхание — жёстким, грохот сердца — оглушительным, и он первым стянул с плеча Юджи толстовку, помог выпутаться из оков ткани, осторожно тронул пальцами кромку шорт. Собственная футболка упала на пол следом — Юджи проводил её взглядом и медленно выпрямился, сидя на Мегуми.       Свет из окна обхватил его кожу нежно-голубым, мягко забелил плечи. От резинки шорт к упругому животу поднимались тонкие светлые волоски, тяжесть его желания обозначилась выпуклым рельефом света и тени. Мегуми на секунду испугался — готов ли он к такому?.. Но остановиться уже не мог.       — Всё хорошо? — вполголоса спросил Юджи, заметив прокравшуюся в движения растерянность, и взял руку Мегуми в свою, успокаивающе поглаживая большим пальцем тыльную сторону ладони. — Что ты хочешь? Я сделаю всё, о чём попросишь…       Мегуми покачал головой, приподнялся и стянул с себя остатки одежды. Отгоняя прохладу ночи, опустился спиной на кровать, увлекая Юджи с собой. Прижался тесно, ощущая обнажённым телом — его тело, руками — его руки, коленями — его колени. Мегуми тёрся о живот Юджи, не прерывая поцелуев, посыпавшихся на лицо, шею, губы; чувствуя, как сухие, но чуткие пальцы, облачённые в бережную ласку, стискивают его кожу, словно пробуя на вкус своей кожей, проводят по спине, груди и бёдрам, касаются чувствительных точек — нежно-нежно. Мегуми и представить себе не мог, что Юджи — такой…       В темноте изогнулась высветленная луной спина, рассыпались по коже прохладные тени. Юджи отбросил в сторону шорты, последнюю преграду перед неизбежным, прилёг рядом, вплотную, и заглянул в глаза. Его повлажневший напрягшийся член подрагивал, касаясь живота Мегуми.       Мегуми опустил глаза — живот перечеркнула блестящая полоска влаги…       — Можно? — тихо спросил Юджи.       Мягкими движениями он огладил предплечья, лопатки, спустился ниже по талии к бёдрам Мегуми, превращая прикосновения в мучительную ласку. А затем решительно притянул к себе, обхватил ладонями ягодицы и оттянул их горячими пальцами.       Мегуми шумно и удивлённо выдохнул Юджи в висок, едва не захлебнувшись воздухом.       — Ты… — прошипел он. — Ты помягче можешь?..       — Извини, — искренне отозвался Юджи. — Могу. Конечно могу. Давай я… тебя? Хочешь?       — Хочу, — выдохнул Мегуми в шею Юджи, понимая, что не выдержит бездействия, и уже увереннее добавил: — Очень хочу.       И потерял над телом контроль. Юджи, оставив на губах Мегуми прощальный поцелуй-улыбку, спустился влажной, до дрожи выматывающей дорожкой поцелуев к животу. Ткнулся лицом в пах, согрел дыханием нежную кожу и осторожно коснулся языком повлажневшей головки, вызвав у Мегуми полузадушенный всхлип.       По позвоночнику прошлась волна наслаждения, захлестнула теплом, заполнила каждый мё тела. Обострённое ощущение прикосновений к головке члена, горячая и бархатная теснота рта заставили Мегуми шумно и рвано хватать воздух. Юджи старательно обводил головку языком — не торопясь, по кругу, мягко и коротко касался губами тонкой уздечки, задевая чувствительную кожу, а затем полностью погрузил член в рот и ритмично задвигался, скользя вверх-вниз. Мегуми выдохнул, вконец расслабился и позволил чутким пальцам оказаться между ягодиц.       Юджи ласкал его осторожно — настойчивость сменилась нежностью, он обводил каждую тонкую складочку, собранную вокруг входа. Следом пальцы сменил мокрый кончик языка, толкнувшийся в приоткрывшуюся впадинку и горячо её обласкавший. Обволакивающая влажность рта Юджи исчезла, напоследок объяв Мегуми сладкой дрожью. Юджи коротко поцеловал в живот, приподнялся и сел между разведённых ног Мегуми.       На пол соскользнуло одеяло, следом, прощально мигнув, упал ноутбук.       — Вот чёрт, — с сожалением прокомментировал Юджи. — Надеюсь, не разбился…       Мегуми не успел ничего ответить, не успел осознать, в какой откровенной позе оказался, как вновь ощутил пальцы — теперь влажные, — осторожно проникающие внутрь него, и, окончательно растерявшись в ощущениях, откинулся назад.       Со страстным вниманием, не пропуская ни сантиметра кожи, Юджи гладил его тело, выписывал пальцами узоры пряной нежности, опалял дыханием рёбра, живот, бёдра. Рассыпавшиеся на лбу волосы взмокли, по виску катилась капля пота, на лице застыла маска сложной, утомительной истомы; одной рукой Юджи продолжал проталкиваться пальцами в тело Мегуми, другой — растирал по тугой головке его члена блестящую смазку, то прижимая её у основания, то опускаясь ладонью по стволу и вновь поднимаясь.       Мегуми не понимал — ему больше хорошо или больно; оба ощущения граничили со вспышками удовольствия — настолько яркими, что глаза пекло, заливало горячим. Юджи склонился над ним, обласкал невесомыми бархатистыми поцелуями шею, мочку уха, облизнул высохшие губы, скользко мазнул членом между ягодиц…       — Я как дурак себя чувствую, — сбивающимся шёпотом признался он, пряча неуверенную улыбку. — Третий раз хочу спросить: точно?.. Тебе больно будет. Я… у тебя ведь тоже нет ничего?       Юджи виновато заозирался по сторонам, будто надеялся, что рядом с кроватью появится смазка. Мегуми сквозь дрожащую завесу ресниц заглянул ему в лицо. Различил тёплый, обеспокоенный взгляд, тронутый искренней заботой. Юджи, такой искренний, открытый, такой солнечный, даже сейчас печётся не о себе…       Сердце когтистой лапой цапнул застарелый страх. Прямиком из ночных кошмаров, из глубин разбуженной памяти перед глазами всплыла застарелая картинка с запахом железа и крови — дыра посреди груди и та же самая улыбка, с которой, казалось, попрощался навсегда…       — Хочу тебя, — проговорил Мегуми едва слышно, обнаружив, что голос сел. Пришлось повторить раздельно и увереннее: — Я тебя хочу. Если ты остановишься, я сам на тебя залезу.       — Понял, — с готовностью отозвался Юджи. — Не остановлюсь.       Мегуми обвил руками его плечи, словно хотел удержать чужую жизнь, не позволить исчезнуть, отстраниться. Юджи подложил ладонь ему под поясницу, легонько потянул на себя. Кружевная лунная тень занавесила лицо.       Влажная головка члена упёрлась Мегуми между ягодиц. Юджи притирался, покачивая бёдрами, помогал рукой и, приткнувшись к поддающемуся местечку, припал к груди Мегуми и толкнулся вперёд. Мегуми задержал дыхание — его сжало в тиски, сжало так плотно, что ничего, кроме боли, он не ощутил. Юджи проталкивался внутрь него — медленно, тяжело и невыносимо туго.       — Тише, хороший мой, — различал Мегуми сквозь белую звенящую боль, сквозь прикосновения ласкающих рук. — Тише…       Он едва мог вдохнуть — воздух раскалился, в груди горело. Мысли унеслись из головы прочь, оставив только утешительные слова Юджи, согревающие прикосновения его губ и ладоней. Юджи стало так много, так бесконечно много, что Мегуми лишался сознания от одной мысли — он рядом, прямо сейчас — рядом, и никуда не уйдёт. Что-то в этом показалось Мегуми знакомым — будто бы уже когда-то загадал, но только сейчас сбылось…       Неизвестно сколько времени прошло, прежде чем они превратились в нечто цельное: руки казались продолжением рук другого, тела выгибались навстречу, сливаясь в едином движении. Мегуми терялся — боли было много, но в какой-то момент она повернулась новой, неизведанной ещё гранью, и тело ошпарило первой волной наслаждения.       Мегуми различал голос Юджи, шепчущий бессвязное и успокаивающее ему в губы. Он часто дышал, всё набирал и набирал темп. Воздух наполнился влажными шлепками. Мегуми упустил момент, когда сам стал двигаться навстречу — вцепился в плечи Юджи до белых отметин, нетерпеливо подался вперёд, пытаясь обуздать мучительно-тягостное невыразимое чувство, переходящее в истому, и не сумел: ощущение было новым, непохожим на оргазм от руки, — сквозь тело словно пропустили накалённый провод.       Знакомое чувство приближающейся разрядки сменило долгой тянущей судорогой, накатывающей тугими волнами. Тело пробрала дрожь, перехватило дыхание; он сжался вокруг Юджи, и на живот брызнули белые густые капли.       Скольжение внутри участилось. Юджи, сделав пару быстрых движений и выдохнув последний стон, обмяк и, вымотанный и взмокший, упал сверху. Дыхание — тяжёлое, лихорадочное, как у загнанного зверя, опалило шею.       Так они и лежали несколько долгих, одетых в тончайшую дрожь, минут, разморённые лаской. По бедру Мегуми потекли тёплые быстрые струйки. Поёрзав и попытавшись высвободиться из-под веса Юджи, он шевельнул ногой и едва не взвыл, стукнувшись обо что-то твёрдое. Почти одновременно с ударом послышались звуки стрельбы — забытый ноутбук ожил, охватив спину Юджи электрическим и белым.       — Я забыл про него совсем, — вздрогнув от неожиданности, признался Юджи и перекатился набок, чтобы дать Мегуми встать.       — Досматривать будешь? — Мегуми приподнялся на локтях. — Ты же хотел посмотреть новую серию.       — Шутишь? — Юджи неловко взъерошил себе затылок и виновато улыбнулся. — Я вообще не знаю, что это за сериал. Открыл первый попавшийся.       Мегуми вздохнул и укоризненно покачал головой.       — Зато теперь у тебя не будет шансов отвертеться от совместного просмотра фильмов, — лукаво добавил Юджи.       — Теперь тебе не придётся придумывать причину, чтобы провести вместе вечер.       Глаза Юджи в неживом свете мягко и согревающе заблестели. Он привлёк Мегуми ближе, оставив короткий поцелуй в уголке губ, и с облегчением в голосе произнёс:       — Точно.       И комната озарилась теплом его улыбки.