Итадори округлил глаза. Во вспыхивающих отсверках неонового безумия Мегуми неожиданно отметил, что они — орехового цвета. Как листья клёнов Ширасавы, по рваным краям которых тянется ломаная кайма. Такой странный и обезоруживающе знакомый цвет — словно закатное солнце пролило прозрачный мёд. И будто бы уже когда-то видел, но сладко-больно стало только сейчас. Дождь хлестал, дробил Токио с улицей Сибуя в сердце, настукивал по мокрой штормовке тихий нежный плач: влюблён, влюблён, влюблён...

Мегуми вдруг подумал, как ему стало бы легче, если бы Юджи не шёл за ним в прохладную пустоту комнаты, не заглядывал ему в глаза — проникновенно и ласково, не касался ладонью его спины. Легче — и одновременно невыносимее, потому что когда Юджи последовал внутрь и плотно прикрыл за ними дверь, сердце Мегуми стиснуло от радости и боли тоненьким ремешком — но не сильно, а так, словно мечтал в нём оказаться.

Ле-ви. Леви Аккерман. Эрен трижды повторил про себя имя, то иначе ставя ударение, то растягивая гласные, и каждый раз безбожно спотыкался языком о пленительно твёрдую «к» — эпицентр десятибалльного землетрясения по шкале Рихтера.