Общая вечность

”Метет метель. Всё так обычно. Но тем страшней, что нам привычно приобрести, иметь… и потерять. Но стоит ли пытаться выяснять, чье слово или шаг вели к разрыву? Тебя я начинаю забывать, тем самым отступая от обрыва.” Помешиваю овсянку на плите, пару раз задевая ложкой дно кастрюли, морщусь от неприятного скрежета откладывая столовый прибор на столешницу. Только его не хватает дабы сыграть последнюю ноту марша на струнах моей нервной системы, которая и без того едва справляется. Устало закрываю глаза и тру переносицу, в попытках собрать себя воедино, но болезненная пульсация в висках не отпускает даже спустя час после принятия обезболивающего. Кажется, боль — это моё хроническое заболевание. Настенные часы пару раз противно пищат, уведомляя, что стрелки пересекли порог в семь утра. Этот день будет слишком длинным, как и все предыдущие. И даже две недели без музыки, которая стала в тягость за последние пару месяцев не заставили заново влюбиться в этот мир, обрекая меня на дальнейшее существование в тишине собственных стен. Год только начался, а я так и не успела оттолкнуться от собственного морального дна, давая себе шанс на глоток кислорода, что так необходим в который раз. Ресурсы организма кончились давно, а на новые попросту нет сил. Январские морозы в этом году слишком суровые, как и жизнь. Серые тучи угрюмо сгущаются в небе, пуская крупные, холодные капли на сырую землю, что так и не покрылась снегом. Детские ладони смыкающие хват на моём животе вмиг отрезвляют, вытягивая из состояния вечного одиночества. — Доброе утро, — целую дочь в тёмную макушку и под её пристальным взглядом накладываю ещё горячую кашу в миску. Ставлю тарелку на стол, кладя рядом порезанный на кружки банан и заливаю кипяток в чашку, наблюдая за тем, как вода вмиг окрашивается благодаря чайному пакетику. Кроха недовольно ковыряется ложкой в еде, набивая рот фруктами в надежде на мою капитуляцию, и что-нибудь другое в качестве завтрака. — Не смотри на меня так, мы договаривались, что на завтрак ты ешь овсянку, — складываю руки на груди, давая понять, что манипуляция не сработает сегодня. Детские капризы случаются не так часто, но практически всегда перерастают в мою немую истерику и её слёзы. Мои попытки не повышать на дочь голос всё чаще терпят поражение, а где-то на краю сознания маячит мысль о том, что я действительно плохая мать, ведь воспитание уже второго моего ребёнка ложится на чужие плечи. Внезапно давлю улыбку и в сотый раз мысленно благодарю Пашу за то, что он негласно согласился стать её нянем ещё в первые дни жизни. Возить её в детский сад ранним утром, мотая лишние километры с города и обратно, и готовить практически всё детское меню, начиная от смесей для младенца и заканчивая правильной кашей без комков, которой я так и не научилась. Надо хоть раз сказать ему “спасибо” при личной встрече, ибо этого слова, кажется, он не слышал уже очень давно, свою собственную вечность. Он замечательный крестный, лучший из всех возможных. Он для неё роднее собственной матери, даже несмотря на то, что раньше часто ворчал о нелюбви к маленьким детям. Но я филигранно внесла в его стабильную жизнь коррективы, приписывая к должности менеджера ещё и должность отца, пускай даже и крестного. А я так и не научилась проявлять свою любовь по отношению хоть к кому-то переступая собственную гордость. Его тёмные очки всё чаще покидают законное место, а я практически перестала закатывать глаза на осуждающие взгляды недруга. Я хуже январских морозов, они пройдут с приходом весны, а вот моя весна умерла так и не наступив. — Чего бы тебе хотелось на день рождение в качестве подарка ? — интересуюсь, поглаживая по голове ребёнка, ведь совершенно не знаю, что подарить собственной дочери. — Папу, — режет по живому, отодвигая пустую тарелку, и вытирая лицо рукавом свитера. Всматривается в меня повлажневшими зрачками и терпеливо ждёт ответа, в который раз надеясь на положительный, но в глубине души понимает, что это бесполезно. — Малыш…ты же знаешь, что это невозможно, — пытаюсь подобрать слова, чтобы закрыть эту тему как можно скорее, хотяб до вечера, но даже не силюсь привести должные аргументы в свою защиту. Их попросту нет. Собственноручно рушу миры, что едва начали зарождаться в маленьком человеке, который страдает из-за моего эгоизма и неумения признавать ошибки не меньше чем я сама. — Тогда можем обойтись без подарка в этот раз, — безразлично жмёт плечами, спрыгивая со стула, и топает босыми ступнями по паркету направляясь в свою комнату, минуя мои объятия. *** Перекатываю во рту горечь одиночества, но не могу объявить протест, ведь обещала родителям, что внучка вплоть до праздника останется у них. Мама искренне верит, что помогает мне, давая время на подготовку сюрприза, но даже не подозревает, что всем занимается Паша, а моя повышенная тревожность лишь набирает обороты. Пристально изучаю потолок лёжа на диване в полумраке гостиной. Телефон звонит уже второй раз, но желание ответить абоненту не возникает. Переворачиваю устройство экраном вверх читая чёткое “палач души” и вздыхаю, ведь просила отставить меня в покое и разобраться со всеми шариками-фонариками завтра. Сдаюсь, когда противная мелодия раздается ещё и ещё. Принимаю вызов занимая вертикальное положение, и готовлюсь к монологу о том, что меня никто и никогда не слышит, теша свой эгоизм. — Алло, Тина, он всё знает, — звучит тревожно, и чересчур громко, выбивая меня из колеи. — Чёрт… чёрт, чёрт, чёрт, — срываюсь на крик, ударяя ладонью по обивке , судорожно хватаю кислород пока сердце гулко ударяется о грудную клетку. Мозг отказывается здраво соображать, пуская болезненные импульсы, а тело начинает бить мелкая дрожь. Едва ли могу сделать глубокий вдох, как палач вновь бьет под дых. — Тина, он хочет встретиться с тобой, — закусываю губу до крови подавляя всхлипы, ведь страх всех пяти лет прямо сейчас становится явью, и я никак не могу предвидеть реакцию. — Нет, я сказала нет, — шепчу в трубку сбрасывая вызов, и бегло собираю чемодан, заказывая билет в один конец. “Вернуть любовь — напрасные труды. Я ровным почерком пишу свой план побега.” Всё также переодически покусываю губу, и судорожно перебираю пальцами складки свитера сидя в салоне. Разглядываю огни на полосе, и про себя отсчитываю минуты до взлёта, боясь, что ты успеешь прервать моё отступление. Работники аэропорта суетятся, мелькая своими яркими жилетами где-то внизу, отодвигают трап и готовят самолёт к буксировке. Стюардесса вежливо просит всех пристегнуть ремни безопасности, и достать из ушей наушники, одаривая улыбкой каждого пассажира. Надеюсь на гостеприимность вечно холодной Англии, хотя сама понимаю, что бежать от тебя бесполезно, да и от себя тоже. Трясущимися руками разыскиваю наш диалог, цепляясь взглядом за последнюю отправленную мною фразу : ”ты больше не мой приговор”. Иронично. Как раз таки сейчас ты и есть моим приговором. И всегда был им, только я категорически отказывалась это принимать. Казнить нельзя помиловать. Зажмуриваюсь, и одним махом удаляю чат у двоих, стирая маленькую вечность, которой не суждено было случится. Уже не жалею, что мне дарована такая функция приложением, хотя раньше безумно боялась стереть мысли другого человека, даже если видела его единожды. Одинокая слеза скатывается по щеке, как напоминание о былой жизни, в которой было счастливое завтра. Стереть твой голос и образ из памяти будет сложнее чем с телефона, я проверяла. Слишком поздно вспоминаю, что так и не сделала копий совместных фотографий. Боясь утерять что-то ценное в своей памяти возвращалась к нам в моменты безвыходности, что обычно накатывали ледяными волнами в страшные ночи, по крупицам восстанавливая себя такую, которую мог увидеть только ты. Не смогла. Ведь наше совместное каждый день говорит мне слова любви, вскрывая старые раны, которые так и не смогли зажить до конца, превращаясь в рубцы. И даже сейчас, выше облаков, истерзанной душе нет покоя, я монотонно будто мантру повторяю, что ты украл у меня его, вновь из ниоткуда появившись в моей жизни, срывая все оковы с брони, что окрепла с годами одиночества, хотя сама знаю, что это не так. Мне нужен от тебя побег, пожалуйста. Сильнее кутаюсь в огромный шерстяной шарф совершенно игнорируя тонкое пальто, которое не приспособлено для зимы, и задыхаюсь в очередном приступе кашля. Ветер завывает, путая светлые пряди, а метель уже давно парализовала город, давая вечно мрачному Лондону передышку. Нарочно наворачиваю лишние метры, лишь бы быть подальше от твоего пристанища. В которое ты время от времени точно наведываешься, ведь не меньше меня любишь меланхолию этого города. Впервые за несколько дней искренне улыбаюсь, когда сын сжимает меня в объятиях прямо на пороге дома говоря о том как соскучился. Ему также тяжело даются проявления любви и слова нежности по отношению к людям. И лишь недавно он смог признаться в том, что ему всю жизнь не хватало мамы рядом. Той мамы, которая залечит раны, и утешит, а не будет годами слать поцелуи перед сном через экран телефона. Но как я могу справиться с его болью, если не способна одолеть собственную ? Стараясь наверстать упущенное перегибаю палку, делая хуже для нас обоих. Пропасть лишь увеличивается, имея все шансы стать глубже Марианской впадины. Киваю каждый раз, когда совсем взрослый ребёнок окликает меня за ужином интересуясь слушаю ли я его. Но по правде говоря я пропустила всё то о чём он так упорно мне рассказывал желая поделиться всей своей жизнью за считанные часы. Не смогла осилить и половины порции, которую любезно уже второй раз разогрели для меня хозяева дома. Кладу голову на ладонь, предоставляя себе ещё одну точку опоры, и прохожусь вилкой по каёмке на блюде, пару раз цепляя край и издавая истошный звук. Заставляю скривиться всех присутствующих за столом, и ловлю на себе непонимающие взгляды. Пожимаю плечами, давая понять, что не намеренна обсуждать сегодня что-то кроме жизни сына, а уж тем более выворачивать всю себя наизнанку. — Мам, всё нормально ? — сжимает мои пальцы, обращая на себя внимание. — Да, всё нормально, я просто слишком устала за последние дни, нужно отдохнуть, — улыбка выходит слишком вымученной, и даже я себе уже не верю. Веня тактично отмалчивается, хотя больше чем уверена, что его волнует моё состояние, учитывая то, что я даже не успела приступить к работе. Теряюсь в прострации, пока головная боль достигает своего пика. Мысли путаются, а я стараясь найти выход из сложившихся обстоятельств лишь глубже увязаю в собственном бессилии. Точно знаю, что бой не обойдется малой кровью, и я вряд ли выйду победителем. Прокручиваю любой вариант развития событий, но каждый исход не сулит ничего хорошего. Целую ребёнка в щеку, вытирая след от помады, и обещаю завтра быть полностью в его распоряжении, игнорируя все телефонные звонки, за исключением Паши и дочки. Квартира одиноко стоявшая всё это время явно не намерена встречать меня домашним теплом и уютом, ведь создавать его никогда не было потребности, а сейчас — желания. С удивлением обнаруживаю небольшой супермаркет, очевидно открывшийся недавно, ведь вывеска ещё под плёнкой, а в помещении стоит приторный запах краски. Англичане слишком медлительны и слишком безразлично относятся к таким аспектам жизни. С годами я стала их понимать, ведь сын стал точно таким же. Магазин работающий до рекордных десяти вечера прямо под домом имеет все шансы получить плюс один бал в копилку от жильцов, как минимум за шаговую доступность, как максимум за то, что это единственный продуктовый в округе готовый принять покупателей в столь поздний час. По привычке беру пачку овсянки наобум, ведь брендов слишком много, а разбираться во всех вкусовых качествах каждого нет сил. Упаковку молока, кажется, такую же я видела у Вени, пару яблок, надеясь, что в этот раз взяла сорт слаще нежели “Брэмли”. Останавливаюсь у стойки с кофе чертыхаясь, ведь нужный находится слишком высоко. Победно сжимаю упаковку спустя пять минут страданий и делаю крутой разворот в сторону кассы, желая поскорее скрыться в своём одиночестве. Слишком внезапно и больно ударяюсь лбом о чей-то подбородок, роняя все свои продукты в перемешку с чужими. Потираю место столкновения дрожащими пальцами на миг прикрывая глаза, и моментально падаю на колени, шепча под нос извинения, стремясь как можно быстрее вернуть владельцу его товары, которых он едва не лишился из-за моей невнимательности. Я даже готова оплатить его чек, лишь бы поскорее избавиться от него. — Ой, простите пожалуйста, — пытаюсь в кратчайшие сроки реабилитироваться, и всё также надеюсь на безразличие англичан. Мужская фигура в темном пальто оказывается рядом слишком быстро, торопливо собирая яблоки, и вручая их в мои руки. — Ничего страшного, бывает, наверное у вас выдался трудный день, — киваю на автомате, но слишком знакомые ноты в голосе не дают мне покоя, вынуждая поднять голову, встречаясь взглядом с моим самым страшным кошмаром последних дней. — Ты ? — испуганно бегаю глазами по твоему лицу, и готова вот-вот сорваться в истерику. Панически ищу кратчайший путь к выходу из собственного ада, но ты хватаешь меня за руку, крепко сжимая пальцами запястье. Трясусь как осиновый лист, при виде твоей власти, которой готова беспрекословно подчиниться даже сейчас, спустя столько лет. Понимаю, что мой молчаливый побег лишь усугубил ситуацию, и я даже могу не надеяться на разговор в спокойной обстановке. Знаю, что даже спустя года ты не позволишь себе сделать мне больно. Но от этого становится ещё страшнее. — Отпусти меня пожалуйста, — тихо прошу, пока внутрення тревога накатывает с новой силой, а слёзы скапливаются в уголках глаз. Ты также крепко и безапелляционно сжимаешь моё запястье молча расплачиваясь за два набора продуктов. Стараюсь вырваться из хватки, едва щёк касается морозный воздух, и ты практически даёшь мне эту возможность, забывая, что я не намерена с тобой разговаривать. — Успокойся, если не хочешь продолжить наш диалог в суде, — твёрдо произносишь, смотря сверху вниз, будто пытаясь понять насколько я изменилась за это время. Манипуляция срабатывает, и я покорно вторю твоим шагам. Больше чем уверенна, что ты не поступишь так со мной, но совершенно не могу дать гарантий, что сама не поступила бы именно так. Пропускаешь меня в темноту своей квартиры, и захлопываешь дверь проворачивая два раза замок, зная на что я способна. Клацаешь выключателем, зажигая чересчур яркую лампу и заставляешь меня отвести взгляд в пол. Терпеливо снимаешь мокрую обувь, отряхиваешь от снега пальто, вешая его на крючок, и явно ждёшь от меня тех же действий. Но я парализовано стою прижавшись спиной к стене в ожидании твоего праведного гнева. Протягиваешь руку, намекая, что не намерен вести диалог в коридоре на коврике, и даешь мне спасительные несколько минут на добровольно-принудительный компромисс скрываясь в кухне. Рыщешь в поиске сушилок для обуви, которые просто необходимы в туманном Альбионе в любой из сезонов. Медленно тяну молнию ботинок вниз, оставляя их рядом с твоими, и разматываю шарф, кладя его на комод. Пальто полностью промокло, и крупные снежные хлопья превратились в капли под воздействием тепла, оставляя лужи на ужасно дорогом паркете. Утопаю ступнями в высоком ворсе тёмного ковра, рассматривая стены, которые сохранили свой первоначальный вид и мои воспоминания. Фотографии с нашими твоими любимыми городами всё также криво висят в чёрных рамках, будто желая напомнить хозяину последствия его любви к шумным столицами и ко мне. Киевский закат тоже на месте, но ему была дарована белая рама, в надежде на то, что этот город поможет обрести счастье и смысл жизни, но он лишь жестоко разбил оставшуюся часть твоего сердца и мнимые иллюзии. Не решаюсь сдвинуться с места в ожидании тебя и пройтись по всем комнатам, вороша былые дни, но мысленно считаю все твои поцелуи в каждой из них. Вспоминаю как мы счастливые залетали в эту самую прихожую страстно целуясь и скидывая по пути одежду, которая за время наших настоящих английских свиданий промокла насквозь. Как мы влюбленные танцевали посреди спальни встречая очередной рассвет под скрип старого патефона. Как мы разбитые учились жить дальше, решая всё путём диалога, а не путём моих побегов. Слишком тихо появляешься в дверном проёме с двумя парами электронных сушилок, начиная засовывать одну из них в мои едва живые сапожки. Хочу возразить, но ты моментально даёшь мне понять, что мои слова сегодня ничего не значат. Твоё молчание давит на меня сильнее нежели ход часов, которые отсчитывают секунды до моей мнимой смерти. Впервые в жизни радуюсь, что ты не согласился на мои уговоры поменять мрачный антураж на что-то более светлое, ведь сейчас этот цвет как ни кстати подходит под наш молчаливый диалог. Быстро справляешься, приглашая меня в спальню одним движением руки, и пропускаешь вперёд, всё также опасаясь моего побега. Когда-то давно мы решали конфликты совсем по-другому в этой же спальне. Останавливаюсь посреди комнаты смыкая хват пальцев перед собой и виновато опускаю голову, будто опять стою в кабинете у директора за слишком плохое поведение. Ты минуешь выключатель, усаживаясь на кровать напротив меня, и ставишь руки по обе стороны от своего тела, облокачиваясь на них. Свет с прихожей едва достаёт до спальни, сохраняя твою привычную среду обитания, и даже плотные шторы сегодня задвинуты. Даёшь мне возможность на досрочный ответ или хотя бы попытку извинения, которое сейчас было бы не лишним, учитывая масштабы трагедии. Но я упёрто молчу, боясь собственной правды. “Забыв про монотонный стук в груди и собственную боль, как долго и напрасно я тебя... учился понимать, но так и не сумел, не смог сыграть судьбою отведенную мне роль.” — Ничего не хочешь мне рассказать ? — спрашиваешь в пол тона, и я даже не могу представить каких усилий тебе стоит звучать настолько спокойно. Знаешь, что я и так балансирую на грани, и стараешься не пугать меня ещё больше, но я лишь крепче сжимаю пальцы и отрицательно машу головой. — Тина, вторая попытка, — прибавляешь децибелы, давая понять, что твоё терпение уже на исходе, и я слишком долго его испытываю. — У меня есть дочь, — звучу уверенно, но всё также не решаюсь посмотреть в твою сторону, ведь знаю, что сейчас собственноручно зажгла пламя внутри тебя. — Прости, не расслышал, — тянешься ближе, подставляя к уху ладонь. Ты и так всё прекрасно расслышал, но хочешь наконец-то услышать правду, а не мои жалкие попытки спасти свою душу. — У нас есть дочь, — повторяю фразу заменяя местоимение, и уже готова спустить крючок воображаемого пистолета, приставленного к виску, чтобы облегчить тебе жизнь. — Спасибо, — благодаришь вполне искренне, ведь всю сознательную жизнь мечтал о маленькой крохе похожей на тебя. Я теряюсь от внезапных нот нежности в твоем звучании и лишь киваю, потому что на большее меня попросту не хватит. Ты удивительный, ведь даже спустя столько боли оставленной мною тебе на долгую память всё равно благодаришь меня за дочку. — Но эти слова нужно было сказать пять лет назад,— складываешь руки на груди и сверлишь своим взглядом. — У меня не было выбора поступить иначе, — внезапно перехожу грань дозволенной смелости на сегодня и тут же жалею о сказанном, ведь ты сокращаешь дистанцию. — Тина, наша жизнь это всегда результат нашего выбора, мы каждый день выбираем сказать правду или промолчать о ней. Жизнь вынуждает нас делать этот чёртов выбор, чтобы спустя года понять насколько он был верным. Я каждый день выбирал тебя, даже не подозревая, что ты не нуждаешься во мне вовсе, — стараешься достучаться до моей совести, которая и так беспрестанно мечется в подкорке головного мозга. — Ты же знаешь, что это не так… — обиженно бормочу, ведь ты был моим наказанием, которое заставляло не бояться, а слепо верить в нас, тонуть не в собственных слезах, а в твоей нежности, слушая вечность и космоса бас. — Ты сделала свой выбор, но лишила этого права собственную дочь, решая за неё, — шипишь, но всё также стараешься держать себя в руках. — Я думала, так будет лучше, — говорю первое, что приходит на ум. На самом деле, я вообще не думала, а просто жила по инерции. — Лучше… кому лучше, Тина ? Ребёнку, который до сих пор не знает отца, тебе, которой пришлось в одиночку тянуть и карьеру и младенца, или мне, который любил тебя и готов был полюбить нашу общую вечность ? — перемещаешь ладони в передние карманы штанов, делая несколько шагов назад. Любил тебя. Горечь обиды готова сорваться потоком слёз прямо сейчас, но я не хочу вновь подпускать тебя так близко, не сейчас. — Ты думаешь мне легко жить зная, что мой ребёнок растет без отца, зная, что она загадывает тебя на каждый праздник, вкладывая в конверт сложенный пополам лист с четырьмя криво написанными буквами “папа”, — срываюсь на крик, сжимая кулаки, и хочу окунуть тебя с головой в свою боль, совсем забывая, что виновница я сама. Хмуришься, я слишком быстро перехожу на повышенные тона, и болезненную реальность, в которой живу который год по счёту. — А вместо подарков просит у меня встречу с тобой, совершено не понимая, почему этого никогда не случится, — добавляю шепотом, осознавая, что и так слишком перегнула палку за сегодня играя на твоих нервах. — Боже ну почему же ты мне ничего не сказала, глупая, — скрываешь лицо в ладонях, качая головой, и пару раз проходишься по волосам, желая совладать с собой. Жалеешь об утраченных годах слишком сильно, чтобы мои оправдания стали для тебя хоть на каплю весомее. — А как ты себе это представляешь ? — складываю руки на груди, прожигая тебя взглядом сквозь темноту, — Алло, Дан, привет, как твои дела ? Как новый альбом? А кстати, у нас есть дочь, ну ладно, созвонимся ещё через годик. Так чтоли ? — прикладываю ладонь к уху изображая телефонную трубку и перехожу на дерзость, которой явно тут не место. — Да, Тина, хотя б так, — киваешь, осознавая абсурдность ситуации, и точно знаешь, что я никогда бы так не поступила, даже под страхом собственной смерти. Ты всегда делал первый шаг в наших отношениях, ты всегда шёл мне на уступки, и было бы глупо ждать подобного от меня после их окончания. Я слишком эгоистична для твоей любви. — Почему о нашем ребенке я узнаю не от тебя, а от совсем чужих людей ? — искренне не понимаешь, и хрипишь повышая голос. Поверь, я тоже себя не понимаю. — Тина, почему ? — повторяешь, надеясь услышать весомые аргументы, но получаешь лишь молчание. Безразлично пожимаю плечами, будто мы говорим о том, какую рубашку тебе стоить надеть сегодня. Упрямо отказываюсь признавать своё предательство по отношению к тебе и твоей самой главной мечте, и всё ещё надеюсь выйти сухой из воды. Но ты моментально рушишь все мои надежды подходя слишком близко. — Ты украла у меня время, ты лишила меня её, ты мне не дала даже шанса стать отцом ! — хватаешь меня за плечи, впиваясь пальцами до боли, и дёргаешь на себя, желая вытрясти не то остатки души не то совести. Слеза срывается едва я моргаю и чертит ровную дорожку по щеке. В попытках спасти своё израненное сердце я отобрала у тебя всё. Я так боялась боли, что сломала жизнь нам обоим, утянув за собой в пропасть ещё и ребенка. Убегая от проблем и от тебя я убежала от себя, потеряла себя, уничтожила себя, я не хотела бороться со своим страхом и нашими отношениями. Только сейчас начинаю осознавать масштабы трагедии и её последствия. Больно. Опять. Знаю, что время не лечит и не стирает боль, я слишком долго буду замаливать свои грехи перед тобой. Испуганно останавливаешься, но всё также не ослабляешь хват, ещё немного и, кажется, ты услышишь хруст моих костей. Мечешься взглядом, переживая, что причинил мне боль в порыве неконтролируемой злости, и боишься себе не простить этого. — Извини, я слишком слабая, для нас двоих, — шепчу, впервые за весь вечер поднимая на тебя глаза. Тихое признание даётся слишком тяжело и… правильно. Врезаешься в меня взглядом и я отчетливо вижу то, что боялась увидеть ранее — жалость. Отвращение к самой себе подступает к горлу, образовывая ком. — Мы всю жизнь хотим казаться сильными, но всю жизнь ищем того, кому не страшно будет признаться в своей слабости, и видимо я не тот человек, — пытаешься найти причины моего поступка в себе, совсем забывая, что ты являлся моим стержнем. — Дан, ты стал моей самой большой любовью и самой большой болью, — балансирую на грани истерики, признаваясь тебе в том, что клялась похоронить глубоко в сердце. — Когда любят так не поступают, — выплёвываешь, напоминая, что сейчас наши чувства не играют роли. Ты прав, у меня слишком искаженное понимание любви. За года проплывающих в лодочке пассажиров чувства притупились, а ты так нахально меня приручил, что я попросту забыла как дышать, а ещё забыла тебя любить, так, как ты этого заслуживаешь. — Ты отобрала у меня самое драгоценное, что могла, её смех, её первые шаги, чёрт, я даже не знаю как выглядит моя дочь, — ты больше не злишься, я отчетливо слышу в твоём голосе отчаяние и обиду. — Твоя дочь выглядит как мой смертный приговор, Дан ! Она каждый день напоминает мне о том, что я слабая, я сдалась и струсила, хотя всем обещала, что сдаться это не про меня. Она напоминает мне всё, она моя совесть, которая смотрит твоими глазами. Она моя самая большая люболь. Она не дает мне забыть свою вину перед тобой, а лишь усиливает её с каждым днём, — захлёбываюсь в собственных слезах, тело бьет мелкая дрожь, а горло раздирает от хрипов. Обхватываю себя ладонями за плечи, стараясь унять озноб, и измеряю шагами комнату, пока ты устало садишься на пол, потирая глаза большими пальцами, и опираешься спиной о изножье кровати, откидывая голову назад. — Её чёрные как смоль кудри спадают на плечи всякий раз, когда я пытаюсь собрать их в хвост, не желая слушаться, как и их владелица, — начинаю рассказ о той, которую ты уже любишь больше всего на свете. — Её большие карие глаза меняют свой цвет точно также как и твои, в зависимости от настроения. Когда она злиться, они становятся совсем чёрными, сливаясь с каёмкой, а когда смеётся, их цвет приобретает золотисто-медовый оттенок. А ещё, если посмотреть на них под солнечными лучами, можно увидеть светло-голубые вкрапления. Смотря в них я тону точно также как в твоих когда-то, — едва заметно улыбаюсь вспоминая всё до мельчайших подробностей. Ты внимательно слушаешь боясь пропустить что-то важное, и я расслабляюсь, наворачивая круги по ковру рядом с тобой. — Она точно также как ты хмурит свои брови когда чем-то недовольна, обязательно выгибая правую. И на её щеках образовываются такие же ямки как и на твоих, когда она искренне улыбается. Она точно также краснеет и смущается, когда ей дарят подарки. Она также жестикулирует руками как ты, и познает этот мир благодаря собственным ощущениям. Она верит в людей больше чем люди сами в себя. Она до безумия тактильная девочка, которая всегда ищет контакта с моими руками обхватывая средний и указательный пальцы, когда я забираю её с сада, точно также как я твои, когда ты забирал меня со студии, — разворачиваюсь к тебе едва растягивая губы в улыбке, и вижу твою, впервые за этот вечер. Сегодня многое впервые. Я вижу в ней тебя, считываю каждую черту твоего характера, каждый жест и каждую эмоцию. Вы ещё не знакомы, но она уже стала полностью папиной дочкой. Её внешность — твоё зеркало. Её любовь как и твоя : такая же тёплая и искренняя, такая, которой могут любить только дети, ещё не познавшие жестокость этого мира : бескорыстная и честная. Больше всего на свете хочу, чтобы она научилась у тебя сохранять эту любовь. Внезапно в туманную голову приходит мысль, и я решаю немедленно осуществить задуманное. Скрываюсь в прихожей, вытирая мокрые дорожки тыльной стороной ладони оставляя тебя в полутьме и замешательстве. Судорожно хватаю сумку и трясущимися пальцами ищу телефон. Стараюсь разблокировать гаджет по пути обратно в комнату, не желая терять ни минуты, хотя знаю, что мы уже потеряли достаточно, чтобы эта что-то изменила. Падаю рядом с тобой, захожу в галерею, и открываю папку подписанную сердцем, вручая своеобразный дневник маленькой жизни в твои руки. Перевожу заплаканные глаза на твоё изумление, устраиваясь поудобней. Хочу видеть тебя сейчас. Включаю первое попавшееся видео, и ты моментально вглядываешься в маленького человека на экране, улыбаясь. Внимательно бегаешь взглядом по каждому из перечисленных мною пунктов и я не смею тебя прервать. Кроха серьезно разглядывает меня, пока я играю с ней в прятки, скрывая лицо за ладонями, а затем заливисто смеётся, стоит мне убрать руки и скорчить гримасу. Тянусь к детским бочкам, и бегаю пальцами от рёбер к коленкам, пуская мурашки. Дочь смеётся, вторя моему смеху и я нежно целую ребёнка в лоб прикрывая глаза. Задерживаюсь на пару секунд вдыхая её особенный запах и экран гаснет, вырывая нас из общей вечности. — Каждый ребёнок после рождения пахнет по-разному, этот запах особенный и сохраняется совсем недолго. В первое время она пахла нежностью, а ещё теплым парным молоком и солёной карамелью, — ты глубоко вдыхаешь, будто пытаясь почувствовать то, о чем я тебе рассказываю и блаженно прикрываешь глаза, сильнее растягивая губы в улыбке. Кажется, почувствовал. Ищу очередное видео, быстро перелистывая фотографии с нашей фотосессии, но ты обхватываешь мой палец своими, останавливая. Всматриваешься в моё счастливое лицо на снимке, и дочку в руках. Её платье слишком пышное, а банты слишком большие, чтобы она выглядела серьезно даже со своим угрюмым лицом. Тихо посмеиваешься, понимая, что все фотографии сделанные за час съемки такие, и кроха была явно не в настроении. Лишь на кадрах с Веней она едва заметно улыбается, демонстрируя свои передние зубы, будто понимает, что хоть один семейный портрет должен выйти удачным для спокойствия матери. Натыкаешься на безграничное множество фотографий дочки с Пашей, и практически всегда он сжимает её в своих руках. Чувствую укол ревности за тебя, и виновато закусываю губу, но ты так увлечен созерцанием неподдельных детских эмоций, что пропускаешь всё остальное, желая большего. С горечью осознаю, что это мог быть ты, и мы могли быть счастливы, если бы не моё безрассудство. Наконец-то нахожу то, что искала и стучу ноготком по экрану, обращая твоё внимание. Включаю видео, желая показать всё то, что ты упустил, и кроха вновь начинает смеяться, пока я протягиваю к ней свои руки. — Малыш, ну же, давай, иди ко мне, — прошу дочку, улыбаясь. За кадром слышен голос Вени, который рассказывает о какой-то статистике, а Паша со всей присущей ему ответственностью страхует ребёнка, боясь не успеть. Дочь делает пару неуверенных шагов приземляясь в мои объятия, и я целую её в висок, прижимая крепче к своему телу. В твоих глазах плещется гордость. Рисуешь в своём воображении картину, где ты сжимаешь детские ладони в своих, боясь её боли, и затаив дыхания считаешь её полу шажки на пути к моим объятиям. Не стану тебе рассказывать, что после того дня нам пришлось тщательнее следить за порядком, ведь все вещи лежавшие на полу вмиг стали слишком интересны детским пальцам и зубам. Поглядываешь на меня в нетерпении, пока я выбираю кадры, которые тебе стоит увидеть именно сегодня. Даю свободу твоим рукам, когда ты слишком шумно выдыхаешь, и наобум нажимаешь попадая на моё любимое. Наша кроха уже с двумя хвостиками, деловито поправляет волнистые пряди выбившиеся из общей кучи, и умащивается рядом с братом, обнимая того за руку. У обоих до жути милые пижамы, и сонный вид. Ночник обдает комнату тёплым светом, и Веня перелистывает книгу, предлагая сказки. Читает историю на английском про мышонка Фредди, который не любил сыр, и дочка обиженно поджимает губу искренне переживая за героя. — Мама, а ты мне потом споешь про звёздочки ? — интересуется прямо посреди рассказа, и довольно улыбается, получая мой утвердительный кивок. Не дожидается конца засыпая на плече у брата, и мы оба тихо посмеиваемся, ведь она так и не услышала свою колыбельную сегодня. В твоих глазах плещется нежность. — Она любит, когда я ей пою нашу песню, а ещё сказки, много сказок… на румынском, — поясняю, о каких именно звёздах так часто просит спеть дочь, и добавляю то, о чём ты просто обязан знать. Не хочу признаваться, что скучаю по твоим словам любви на родном языке и даже заучила пару из них для крохи. Переводишь на меня удивленный взгляд, явно не ожидая такого признания, и хочешь что-то спросить, но я заранее отвечаю на все твои вопросы. — Она с пелёнок слушала твой голос в рассказах, адресованных мне, только так я могла уложить её спать. Она учит румынский на ровне с украинским, она обязана его знать, — каюсь, что собственноручно развила её любовь к твоей стране, и нарочно продолжаю делать это сейчас. Ты так и не смог научить меня своему языку и мировоззрению, и я не хочу лишать этого дочь. Порываешься спросить как много она уже успела выучить, и какое слово её любимое, но вспоминаешь, что сильно переоцениваешь возможности четырёхлетнего ребёнка и мои познания в иностранных диалектах. Ты скоро сам сможешь об этом её спросить. — Дан, я может и не знаю половины слов на этом языке, которые срываются с её губ, но мы обе знаем, что значит слово Dragoste, благодаря тебе, — наклоняю голову, заглядывая в твои глаза, стараясь понять насколько ты злишься сейчас. С удивлением не обнаруживаю даже намёка на былую тревогу в твоих карих и вновь роняю слезу. — Извини, я забрала твою копию себе, — утыкаюсь в твоё плече лбом, устало выдыхая. Даже не знаю, сколько раз ещё мне прийдется извиниться перед тобой, чтобы не чувствовать собственную вину. Всегда знала, что она переняла от тебя всё, что только могла, вплоть до вкусовых предпочтений, и сейчас я всё больше и больше вижу в ней тебя. — Но у неё твой нос, который она морщит также как и ты, твои губы, которые растягиваются в улыбке, и твой смех, который я так любил. Поэтому тут ещё нужно поспорить, чья она копия, — гладишь меня по спине, баюкая тревогу, и я правда благодарна тебе. Удивляюсь тому, что ты успел заметить и это, ведь мне казалось, что ты наотрез откажешься видеть в ней меня. Я сама отказываюсь, списывая всё на твои молдавские гены. Именно сейчас хочу поделиться тем, что носила в сердце так долго с особым трепетом и любовью. Любовью к тебе. Отдаю тебе телефон, садясь напротив и упираясь коленками в твои. Боюсь закрыть глаза хоть на минуту, боюсь пропустить твою реакцию. Стойко смахиваю слёзы, которые норовят вновь перерасти в истерику, и задерживаю дыхание, пока тело бьет дрожь. Слышу собственный голос из динамика и отсчитываю секунды до самого важного момента в нашей жизни. — Ну же, давай, скажи, — шепчу, поглаживая маленькие стопы дочери. Кроха лежит в своей кроватки, отвлекаясь на помпоны балдахина, а я упорно прошу её о первом слове. Хочу услышать его уже сейчас. Теряю всякую надежду заполучить желаемое именно сегодня, и надеюсь, что не пропущу этот момент, ведь попросту не прощу себе этого. — Папа, — едва слышимо, неуверенно, по слогам, но она всё таки сказала. Шумно выдыхаю, не в силах сдержать всхлип и сквозь пелену слёз стараюсь уловить твою реакцию. В твоих глазах плещется любовь. Сжимаешь телефон в руках, и я вижу твою сентиментальность. Повлажневшие зрачки блестят при свете дисплея, и слеза спускается вниз. Ты даже не стараешься скрыть от меня этого, ведь знаешь, что для меня ты можешь быть любым. Откладываешь гаджет на ковёр, и закрываешь лицо ладонями усмехаясь. Ты думал, что я вычеркнула тебя из нашей жизни, но я напротив сделала так, чтобы ты всегда был рядом. Нисколько не переживаю из-за того, что ты первым удосужился такого звания из детских уст, ведь сама хотела именно этого. — Терять своих гораздо сложнее нежели искать их. Теряя своего, ты умираешь, — шепчу в темноте, боясь нарушить тишину. — Но свои остаются с тобой, даже если ты думаешь, что потеряла их окончательно, — наощупь находишь мои запястья, поглаживая тыльную сторону ладони своим большим пальцем. Неужели ты готов простить мне всё и даже больше ? — Любовь — это зависимость, я не хочу быть зависимой от тебя вновь, — сдаюсь, признаваясь в первую очередь самой себе, что всё ещё люблю тебя. Я не просто тебя люблю, я не могу существовать без твоих рук на моём теле, без твоих губ на моих губах, без твоих слов адресованных только мне. Ты меня приручил, научил быть слабой, но не рассказал как вновь стать сильной без тебя. Ты сам был не готов к тому, чтобы я стала без тебя. Я вру, я хочу быть зависимой от тебя вновь. — Нет Тина, любовь это свобода. Ты хочешь свободы, но сама строишь стены, — отрицательно машешь головой, стараясь объяснить мне то, что я наотрез отказывалась понимать раньше. Ты любишь свободу и не требовал от меня иного. Ты любишь меня свободную. Свободную от предрассудков и боли, от страха и сомнений. Ты любишь меня такую, какой я не являюсь сейчас. Но я знаю, что ты готов полюбить меня вновь, возвращая к жизни ту Тину, которую я потеряла. — Ну тогда люби меня такой, свободной и твоей, пожалуйста, — прошу, пока ты сокращаешь расстояние между нами. Прижимаешься своими губами к моим, и мы оба чувствуем соль моей боли. Обхватываю ладонями твои шершавые скулы, пока ты сжимаешь в пальцах мои светлые пряди. Целуешь слишком правильно и слишком нежно, вытягивая последний кислород из лёгких. Разрываю поцелуй и падаю в твои руки, смыкая хват на твоей шее. Утыкаюсь носом в ключицу вновь шепча слова извинений, и уже сама не понимаю за что извиняюсь именно сейчас. За твоё разбитое сердце ? За свои слова ? За дочь, которую ты впервые увидел лишь сегодня ? За годы боли ? За всё и сразу. — Ну, не заставляй меня тебе вновь напоминать, что значит слово Dragoste, моё сердце не выдержит больше твоих слёз, — шепчешь мне на ухо, покачивая в своих объятиях. — Подожди секунду… я обещала… обещала ей позвонить, — вспоминаю, что дочь ждёт моего звонка и наощупь нахожу телефон набирая по видео. Несколько гудков и счастливое лицо появляется на экране, посылая воздушный поцелуй. Ты скрываешься в темноте молчаливо наблюдая за нашими нежностями и я буквально слышу как колотиться твоё сердце от волнения. — Малыш, я привезу твой самый долгожданный подарок, — улыбаюсь, пока в уголках глаз блестят слёзы. Папу. “На цыпочках под яркий свет луны Бросаюсь в пропасть прошлого с разбега.”