_________________
Голова тяжелая настолько, что ее, кажется, невозможно держать, в ушах звенит, а тело не ощущается как свое — как что-то отделенное от сознания, самостоятельное, правда, транслирующее всю боль, как звук в динамики, непосредственно в мозг. Определить, что конкретно болит, она не может, все старается осознать, что произошло и что происходит сейчас. Перед глазами мутно, не разглядеть и собственных вытянутых рук, все кружится и никак не встает место. Минуту спустя Трис понимает, что сфокусироваться на чем-то одном и не смогла бы — ее трясет от быстрого шага лейтенанта, старающегося побыстрее покинуть обнаруженное вражескими солдатами место их посиделок. Ему остается лишь надеяться, что оставленную среди деревьев машину они либо потеряют из виду в скором времени, либо пока еще не заметили, и предпочтителен, конечно, второй вариант. Осторожно, но как можно быстрее он укладывает Беатрис на заднее сидение, подложив ей под голову первое, что попалось на глаза, рыщет по карманам и, как только нащупывает ключи, не глядя перебирает у самой замочной скважины подходящий. Один подходит. — Если ты еще в сознании, я предупреждаю — будет трясти. Не жалея мотора, Райли давит педаль в пол и его сразу же прижимает к спинке сиденья. О себе он не беспокоится — отделался мелкими ранениями. Осколки врезались в униформу, слегка порезали кожу и остались болтаться, застряв в одежде. Больше беспокоится о Трис, чья кровь осталась на правой ладони и неприятно липнет к рулю. Тряска продолжается, теперь намного интенсивнее, чем несколько минут назад. Беатрис слышала, что он сказал, но спутанным сознанием никак не могла осознать. Такое чувство, что после взрыва она так удачно приземлилась, что разбила голову, и пока просто не чувствует стекающей по виску на лоб или по задней части шеи густой крови. — Сэми. — она неразборчиво хрипит, так тихо, что мотор заглушает любые звуки. Райли не слышит, сворачивая, наконец, на асфальтированную дорогу без кочек. — Саймон. Она открывает глаза полностью, по крайней мере, старается, часто моргает, возвращая ясность. Видит перед собой коробку, не различает, где находится — в салоне автомобиля или крохотной комнатушке, куда усаживают пленных, в вертолете или вовсе в каюте корабля, качающегося на волнах. Тогда откуда этот рокот мотора? Соображать в такой ситуации, в ее положении, невероятно тяжело. Трис хочет подняться, цепляется рукой за спинку водительского сиденья, случайно касается пальцами одежды лейтенанта и впивается в нее ногтями, чтобы удержать равновесие в мчащейся машине. Это заставляет Райли сначала посмотреть в зеркало заднего вида, не отвлекаясь от дороги, но, не увидев практически ничего, он оборачивается и первым замечает расплывающееся на сиденье темное пятно. — Черт. — он ищет глазами какой-нибудь поворот, куда целесообразно было бы свернуть и остановиться. — Потерпи немного, я сейчас все исправлю. Беатрис падает обратно. Сил недостаточно даже чтобы держаться. — Сидеть сможешь? Райли присаживается перед открытой пассажирской дверью и помогает Трис сесть и опустить ноги. Она шипит от боли и слегка дергается, перемещая раненную ногу, от движения которой бьет, сковывает боль, словно электрическим током. — У меня есть аптечка, там, в багажнике, зеленый ящик. — шипит Трис сквозь зубы, сжимая сиденье одной рукой. — Что нам нужно? Он спешно открывает крышку аптечки, толком не отщелкнув крепления, и оглядывает содержимое. — Не торопись. Вон там, в углу, Хлоргексидин, обработай им руки и возьми жгут. — Дальше я сам. — ему не нужно объяснять каждый шаг. У него достаточно опыта, чтобы понять или как минимум прикинуть, как оказать первую помощь. — Я не буду осторожен. Райли бесцеремонно разрывает окровавленную штанину выше раны, не находя в себе ни смелости, ни желания раздевать. Оторванный кусок ткани использует как тряпку, обрабатывая оголенные участки кожи вокруг. — Просто делай, что должен. Кровь слабо пульсирует, и ему страшно представлять, что будет, если вытащить осколок стекла, на который Трис невольно и очень удачно приземлилась. Она без того потеряла довольно много крови и может потерять еще больше. Можно потерпеть, пока они не прибудут в штаб, но кроме нее в лазарете будут лишь несколько медсестер, неспособных справиться с пробитой артерией. Что-то предпринять нужно уже сейчас, и чтобы уменьшить риск, Саймон туго затягивает жгут чуть выше ранения, слыша сдавленные, измученные всхлипы. Беатрис царапает ногтями сиденье под собой, впивается намертво и смотрит на затянутое дымом небо, серое, безжизненное, где не видно ни солнца, ни пролетающих мимо черных птиц. Вдох, выдох. Смотреть на чужие раны, вспоротые тела, хлещущую фонтаном кровь так просто, она бы даже сказала — уже как данность, как и пачкать по локоть руки, перебирать пальцами прижатые друг к другу органы в брюхе. И как же невыносимо видеть все это на себе. Пробирает до дрожи, и она старается не смотреть вниз, ориентируясь только на прикосновения пальцев в шершавых перчатках, которые чувствует горящей от боли кожей. Так легче понять, что сейчас будет и к чему морально готовиться. Слезы стекают к вискам, огибают их, ползут по шее и впитываются в одежду. Плывущее перед глазами небо остается одинаковым, неизменным безрадостным полотном._________________
— Я раскрыла твое местоположение и нас атаковали. Она чувствует себя восьмиклассницей, которую отчитывают за несоответствующую школьной форме одежду, и приходится оправдываться, что это не подростковый максимализм и желание привлечь внимание, а просто мама якобы постирала все нормально выглядящие вещи. — А откуда взялся он? — Саймон кивает в сторону мужчины, прикованного наручниками к батарее. Лицо точно ему незнакомо, никаких имен, названий организаций, надоедливых крикливых вопросов о том, что за пиздец здесь творится он себе не позволял, то ли из-за боязни, то ли, наоборот, полной уверенности в понимании происходящего. И слишком уж он самоуверенный, раз надеется на отсутствие проблем. Беатрис смотрит на него, но вся концентрация утекает в пустоту. — Я точно должна это знать? Временная амнезия после стресса или удара по голове — нормально. Лейтенант встречает ее умоляющий взгляд без каких-либо изменений._________________
Запах пота, частично сожженной одежды, крови и сырой земли — если бы кому-то понадобилось делать парфюм с ароматом войны, получился бы именно этот суровый коктейль. Раньше Трис не доводилось чувствовать его именно таким, бьющим в нос вперемешку и сразу, а не по частям. Она, в конце концов, не солдат совсем, простой врач, совмещающий в себе и хирурга, и терапевта, и даже психолога по ситуации. Резкая кочка, незамеченная в темноте горе-водителем, из-за которой автомобиль знатно подскакивает, заставляет состояние полудремы покинуть уставшее тело. Пробовать заснуть, оперевшись головой о стекло — плохая идея. Теперь болит еще и ушибленное только что место. Беатрис отодвигается от окна и прижимается затылком к спинке сиденья, закрывает глаза и давит так, словно намеревается сломать подголовник. — Как себя чувствуешь? Хотела быть незаметной, не привлекать лишнего внимания и не напрягать себя разговорами, но вряд ли от Гоуста можно что-то скрыть. Она молчит, уверяя себя в том, что передвижений все-таки не заметили и ничего не спрашивали. Тот редкий момент, когда детские привычки, от которых не удается избавиться до конца, пригождаются во взрослой жизни. За окном ужасная темень. Трис не помнит, во сколько добралась до горячей точки, но точно знает, какое время заняла дорога туда от штаба. Не укладывается в голове, почему они едут так невыносимо долго. Даже если бы они выбрали другой путь, он бы не занял и часа, максимум — половину. Наверное, Райли решил отвести след и притвориться «нормальными», что им якобы куда-то нужно, и совсем не обратно в штаб. Хорошая попытка избежать обнаружения. Наконец водитель сворачивает на освещенную часть дороги. Трис помнит ее, если ничего не путает, и уже радуется, что они на верном пути. Осталось потерпеть совсем немного. От резкого поворота она вжимается в запертую дверь, лишь бы не пачкать чистую одежду невысохшей кровью на другой части сидения. Теперь она смотрит в окно, разглядывая, насколько все отличается от того, что творилось днем. Практически ничего не изменилось, за исключением треснувшей линзы очков, преломляющей картинку, неистовой ноющей боли в ноге и незнакомого на первый взгляд человека, сидящего у открытой водительской двери дымящегося автомобиля вдалеке, среди деревьев. — Подожди, притормози, там кто-то есть. — сразу оживляясь, тараторит Беатрис, касаясь ладонью стекла, но машина не останавливается. — Саймон. — У нас нет времени помогать попутчикам. — Он ранен. — И что с того? Мы его не знаем. Трис закатывает глаза и для уверенности упирается руками в спинки передних кресел, просовывается между ними, чтобы быть ближе к непробиваемому лейтенанту. — Не знаем, потому что темно. Надо подойти и посмотреть. Он остается, как прежде, молчаливым, как рыба, и неподъемным, точно слон. Она решает зайти немного с другой стороны, пока не отъехали слишком далеко. — Куда отправились остальные, когда оставили тебя там, у обломков? — В эту же сторону. Мы договаривались встретиться в километре отсюда, если выживем… Слушай, мы не фонд помощи нуждающимся, нам просто нужно добраться обратно живыми. — Я выйду сама прямо сейчас, если ты не повернешь. — Трис хмурится, откидываясь на спинку сидения. Не боясь больше перепачкаться — все равно вещи придется выкинуть — она придвигается ближе к двери, наготове укладывая руку на ручку. — Тебе совсем голову отшибло?_________________
Самообладание лейтенанта потихоньку начинает сдавать, но, сделав новый глубокий вдох, набрав в легкие больше едкого запаха спирта, он шумно выдыхает. — Ты попросила взять его с собой. — Почему ты послушал? — Я доверяю тебе, и у меня не было времени проверять, наш он или нет. Ты видела его лицо. Оно было окровавлено и избито. — И в капюшоне. — перебивает незнакомец хриплым тихим голосом, откашливается, пытаясь что-то вспомнить, но снова возвращается к роли молчаливого свидетеля выяснения чужих отношений, почувствовав на себе взгляд Саймона, смотрящего с таким укором, что вот-вот проделает дыру в голове не хуже огнестрела. — Я думала, он наш солдат. Слова все сложнее вытягивать из глотки наружу, в точности как в тот самый раз, когда отговорки на заместителя директора уже не действовали. Но признаваться в том, в чем не хочется — это одно, а признаваться в том, чего даже не помнишь — совсем другое. — Человек в гражданском и на обочине не может быть нашим солдатом. — Я бы не сказала тебе неправду. Гоуст по-прежнему долго смотрит, и ей уже некуда деть глаза от его издевательского взгляда. Размеренными шагами он подходит к пленнику, поднимает его старательно отмытую от крови и грязи голову за волосы так, чтобы он смотрел на Беатрис, и замирает. На нее глядят две пары глаз. — Никого не напоминает? Ты хоть сама его помнишь? Забыв, как дышать, она неуверенно мотает головой в отрицательном жесте и опускает глаза. Саймон отпускает голову незнакомого мужчины, надавив сверху ладонью, чтобы показать, какие последствия будут ждать за дачу недостоверных показаний в комнате допроса. Он вздыхает, медленно расхаживая по операционной — самому отдаленному и редко посещаемому месту во всем штабе. — Мы не можем его здесь просто так оставить. Я скажу Прайсу, что мы взяли заложника. — Погоди, но мы ведь даже не знаем, кто он. — Узнаем. — А вдруг простой гражданский? — шипит Трис, подходя к лейтенанту ближе так оживленно, словно не она стояла минуту назад полностью разбитая и измученная происходящим за последние сутки. — Нам как минимум вынесут выговор, и тот будет не без последствий. — А что ты предлагаешь? — он резко разводит руками. — Оставить его прямо здесь, не предупредив никого — хорошая идея? Не дадут нам выговор за то, что мы утаивали заложника и не поставили никого в известность? Беатрис поджимает губы, не желая выпускать новые бессмысленные возмущения, и вся уверенность, как и не бывало, исчезает в небытии. — Прошу. Просто дай мне время, я разберусь с ним. То, что он здесь, только моя вина. Конечно. Кому-то просто нужно было внимательнее смотреть и не строить из себя мать Терезу. За окном снова непроглядная ночь, даже фонари не горят. Безжизненно и тихо, как на кладбище. Райли ловит себя на мысли, что похороненных трупов под ногами может быть куда больше, чем на средних размеров кладбище где-нибудь в малонаселенном городке, а если выйдет на давно затихшую после ожесточенной войны площадь, вовсе будет считать, что трупов, втоптанных в землю, там куда больше, чем где-либо еще. — Я дам тебе двое суток. Больше, увы, не смогу. Он не видит, как Беатрис понимающе кивает и поднимает взгляд на прикованного к батарее мужчину. Не так уж и сильно он пострадал, хотя строит из себя безумно больного: едва держит на весу голову, медленно и сбито дышит, не издает никаких посторонних звуков, делая вид, что вот-вот откинет копыта. Не знает, что у медиков глаз наметан, и они, отталкиваясь от одних только внешних показателей, могут определить, насколько близка смерть. Судя по тому, что серьезных ранений у незнакомца нет, его подлатали и держат в тепле, смерть даже не взглянула на него, прошла мимо, забирая чужие жизни. — Я не подведу. — Только не убей его раньше времени. Ей хочется думать, что это какая-то неудачная шутка, плохая попытка разрядить обстановку. — Если что-то случится, сразу зови меня. А сейчас отдохни и подумай, правильно ли поступаешь, пока не поздно. Передумаешь — знаешь, где меня найти. Саймон сдвигается со своего места, буквально испепеляет взглядом из-под черной ткани темную растрепанную макушку заложника до тех пор, пока его тяжелые шаги не начинают отдаляться, глухо отдаваясь от стен коридора. — Здесь тебя называют Беатрис? — спрашивает незнакомец, корча отвратительную лыбу, обнажая окровавленные зубы. Он почти смеется, если бы не снова обострившееся внутреннее кровотечение. — Заткнись. — шипит Беатрис и хмурит брови. — Если бы не я, ты бы там помер.