Какое мне дело до того, что ты дьявол?
Он дышит. Старается дышать. Или ему это только кажется. Пульсация в висках отдавала глухими ударами в мозг, подтверждая, что Саймон все еще жив, а отсутствие чувствительности во всем теле — наоборот. Гоусту уже случалось задерживаться на волоске от смерти и кому, как не ему помнить ощущение безысходности и необратимости в одном флаконе. Встретившись впервые с гибелью, понимаешь, что она совсем не выглядит костлявой старушкой в черном балахоне и косой. Она — нечто большее, когда это касается тебя, и совсем ничто, когда это касается врага. К двум сторонам одной медали он научился относиться одинаково. Чаще всего выпадает орел, которого Райли всегда и выбирает. И если теория вероятности снова будет на его стороне, он оставит смерть ни с чем. Если же нет, не сносить ему головы. И маски. Выигрыш преследовал его четыре раза за всю службу. Говорят, Бог любит троицу, но, видимо, не любит Саймона, ведь шансы на следующее выживание уменьшаются с каждым разом. И сейчас, не убив его, цифра достигла однозначного значения — человеческая версия девяти кошачьих жизней с рандомайзером и отсутствием уверенности, какой исход выпадет следующим. Некая русская рулетка, только револьвер держит судьба, беспощадная, неотвратимая, готовая нажать на спусковой крючок. Он постарался отогнать эти мысли, а вместе с тем открыть глаза. Пора найти ответ на вопрос, почему сквозь оглушающий звон в ушах он улавливал писк больничного аппарата, которому не знал точного названия, и порой вторящий ему стук каблуков. Размытый вид больничной палаты постепенно приобрел четкость. Сетчатку чуть не прожигал яркий холодный свет и мигающие яркими огоньками аппараты прямо под боком. Единственное, на что, а если быть точнее, на кого можно было смотреть без физической боли — Беатрис. От ее грозного вида в белом халате, шапочке и медицинской маске больно становилось только на сердце. И лучше бы ему выстрелили в грудь, превратив в решето. Как же он ненавидит больничные процедуры. — Сегодня очередной скучный день без переломов. Снова не с кем будет поговорить в лазарете. — начала она, вынимая из бумажных упаковок скальпели, пинцеты, зажимы. — Не считая синяков и ссадин, у тебя гематомы, легкое сотрясение и… — она вздохнула. — Гемоторакс. Чертовы термины. Она думает, я знаю, что это? Нашла врача. Она сразу поняла, что пациент в сознании и не стала терять шанса завести разговор, насколько бы неуместным он ни был. Со шприцом в руках, наполненным на четверть прозрачным веществом, она развернулась к нему лицом. — Я так и напишу в медицинской карте. И прежде, чем это произойдет, настоятельно советую сказать, что еще тебя беспокоит. Несмотря на отсутствие на лейтенанте одежды — вместо нее на тех участках тела, на которых не требуется хирургическое вмешательство, накинута гидрофобная ткань отвратительно синего цвета — он чувствовал материю на лице и, судя по запаху крови и пота, понял, что это ничто иное, как его маска. Когда-нибудь Саймон поблагодарит Трис за это — за внимание к его нежеланию светить лицом на общее обозрение, пусть и увидит его один человек, хотя первоочередным условием должна быть стерильность. Ну, а пока смотрит на нее настолько издевательским взглядом, насколько возможно, едва чувствуя веки. — По-простому — внутреннее кровотечение, в твоем случае — в легких. Я удивлена, что ты остался с целыми ребрами. Насколько мне известно, тебя придавило оторвавшейся с петель железной дверью. За маской не было видно улыбки Трис, но образовавшиеся в уголках глаз морщинки выдавали ее. Она старалась не перебарщивать с неистовым желанием запутать или ввести в недоумение простых гражданских. Получалось плохо — каждый новый прием начинался с заумных слов, значение которых знала только она сама. Она жадно ловила его эмоции, и яркое непонимание того стоило. Была бы у нее еще скрытая камера и разрешение снимать своих пациентов прямо на рабочем месте, Беатрис визжала бы от радости, просматривая получившиеся снимки под конец дня. Она мастерски ввела иглу в вену и надавила на поршень, после чего прижала место укола смоченным в спирте кусочком ваты. — Вы там участвовали в межгалактической миссии и спасали людей от пришельцев на космической базе, но они выиграли, взорвав самое сердце корабля? Глянув на Гоуста исподлобья, она увидела только отстраненный взгляд в потолок. А хотелось бы намек на готовность ответить шуткой на шутку. — Ладно, можешь не отвечать. — голос на выдохе звучал особенно тоскливо, словно она наконец поняла, что не в разговорчивости ее редкого гостя дело. — Я тебе помогу. Только не отключайся. Держись. Расскажи что-нибудь. В дело подключился скальпель. Вместе с ним Беатрис выудила откуда-то, куда не доставал его взгляд, длинную резиновую трубку. — Расскажи, что случилось. Саймон захрипел и закашлялся. Создавалось впечатление, что в легкие надуло песка. Песчинки колются между долями, царапают нежную плоть и врезаются внутрь. Трис уложила ладонь на его грудь и надавила, избавляя пусть не полностью, но частично от неприятного ощущения. — Я не помню. — Прайс этого не одобрит. Кто-то может освежить твою память? — она помотала головой, склоняясь над оголенным участком груди лейтенанта. Ужасно холодное лезвие прижалось к его коже где-то между ребер, а затем, словно кислота, капельки крови обжигающе поползли вниз. Он видел многое — проломленные черепа с перемолотыми мозгами, вытекшие глаза, множественные открытые переломы, накрученные на лопасть вертолета внутренние органы. Так легко смотрел на все ужасы войны и совсем с другим ужасом старался не смотреть, как ему делают небольшой надрез. Большой солдат со страхами маленького мальчика. — Я… был один. Следующим его настигла новая неприятность — ввод трубки внутрь через надрез, в полость грудной клетки, чтобы выкачать лишнюю кровь. Боли не было, только странное ощущение, словно тело вовсе не его, отделено от мозга и сознания, но все еще полностью не отдалилось и чувствует все, что должно, в крайне малой мере. Саймон мог наблюдать, как темно-красная жидкость быстро перемещалась по закрученной трубке и шумно вытекала в жестяную емкость. — Почему? Трис не отвлекалась, придерживая трубку в одном положении. Она подумала, что можно будет закрепить ее пластырем, и пока легкие опустошаются, параллельно заняться другим делом, и тут же вспомнила, что никаких других дел у нее не осталось. Осмотрев кабинет, каждый потолочный плинтус, угол, посчитав все лампы, Саймон попытался отвлечься от того, что творится внизу. — Разве ты не должна проводить операцию под наркозом? — Я ее так и провожу. От трения испачканных в крови перчаток друг о друга ему становилось плохо. — Я не должен быть в сознании. — Не должен. Но ты очнулся. Колоть еще дозу я не могу, мало ли, потом вообще не проснешься, или органы откажут. Преувеличиваю, конечно, но перестраховаться всегда нужно. Так что будь добр — не двигайся, если не хочешь быть прикованным к койке. Блядство. Сквозь боль Саймон глубоко вздохнул и стиснул зубы, почти смирившись со своей участью. — Знаешь, так даже лучше. Вести монолог со спящими — то еще удовольствие. Тебя разговорить легче._________________
Темно. Непривычно темно. И все тот же надоедающий звук аппарата беспощадно разрезал тишину спустя каждые три секунды. От неумолимой скуки он начал считать время, но так и не понял, сколько здесь находится. Плохо, если несколько суток, и еще хуже, если больше. У Саймона нет мании контроля, по крайней мере, не такой сильной, как можно представить, нет сомнений в своей команде или компетентности остальных бойцов. Он считает себя неотъемлемой частью ОТГ-141 и чувствует необходимость продолжать ею быть, причем не важно, кровь у него в венах или в легких. Воздух навсегда пропитался спиртом. Гоуст соврет, если скажет, что им дышится хуже, нежели обычным, когда в легких жуткое давление и скопившаяся кровь. Неоднозначное это чувство — внутреннее кровотечение. Сколько раз бы он ни чувствовал его в других участках тела, в легких — еще никогда. Ощущение — словно до жути неприятная жижа ползает и плещется внутри, занимает место, мешая полноценно вдохнуть. Ее хочется вытянуть, разодрать кожу на груди, пробить ребра, позволить вытечь, если бы было возможно. И только профессиональный врач смог это сделать без ужасных последствий. Теперь на месте надреза и трубки аккуратно зашитая ранка. Райли так считает, поскольку на ее месте наложен пластырь-повязка, а что за ним, смотреть не хочется. И совсем не из-за боязни увидеть собственные раны. Он доверяет Трис, доверяет ее твердой руке и острому уму. Она достойный врач с большим опытом еще из детства. Почти жаль, что она не сможет больше доверять ему. Саймон не помнит ничего после того, как вынули трубку с капельками крови внутри — провалился в какое-то небытие, или сознание, наконец, полностью поддалось наркозу. Но знает, что перед уходом обязательно были брошены наставления не вставать в ближайшие сутки и категорически не подвергать тело физическим нагрузкам. На что она надеялась? Ноги настолько ватные, что на них далеко не уйти. Значит, надо постараться — жилая часть через два длинных коридора. Он искренне надеется и уже готовится молиться всем богам, которых только знает, не зная молитв и для половины из них, что не встретит никого на пути в таком виде. Придумать оправдание, что он делает в такой поздний час там, где ему быть не полагается — слухи на изолированной военной базе распространяются быстрее пыли, что делает его госпитализацию не такой уж и секретной — он не посчитал первоочередным. Оторвавшись от подушки, Саймон опустил ноги, нехотя касаясь ступнями ледяного пола. Разве пациентам не полагаются тапочки? Невыносимо гудела голова, настолько тяжелая, что держать ее прямо получалось едва-едва. Или он лежал на этой гребаной больничной койке до отека мышц. Шаг. Еще один. Почему, черт, так темно? Райли ориентировался на ощупь, вытянув ладони перед собой и осторожно водя руками из стороны в сторону. Все, чего едва касалась его ладонь, заставляло застывать, сначала осторожно ощупывать найденный предмет, а уже затем двигаться дальше, удостоверившись, что не вызовет никакого лишнего шума. Ему всегда мешала неуклюжесть и отсутствие ловкости в самый нужный момент. Вещи. Нужно отыскать его вещи. Хотя бы телефон. Маска, как ни странно, все еще на нем, слабо закрепленная одним затылочным ремнем, чтобы не сильно сдавливала, но и не слетела. С такой заботой трудно противостоять желанию все бросить и улечься на место, дожидаясь полного выздоровления и разрешения покинуть лазарет. И он бросает — думать о таком. Противостоял и не такому. Постиранная и аккуратно сложенная одежда покоилась в индивидуальном шкафчике, какие были у каждого пациента. Логика не подвела. Саймон не был уверен, точно ли его это вещи, но другого варианта попросту не было. Тщетные попытки отыскать телефон, не включая света, увенчались недовольным цоканьем себе под нос, с которым он открыл входную дверь._________________
— Твою мать! Кроме Трис, на дежурстве больше никого. Она — единственный врач, согласный на все, что бы ни предложили и где бы ни понадобилась помощь. Ночные дежурства, командировки, выезды в горячую точку для оказания срочной поддержки — всегда на ней. Не сказать, что весь медицинский состав состоит из одного человека, есть и другие, по каким-то своим причинам не часто соглашающиеся на опасные для жизни предложения. Потерять медика, но сохранить жизнь одному или нескольким солдатам, или потерять солдат, сохраняя жизнь медика — постоянная дилемма. И Беатрис, со своим нездоровым бесстрашием и чрезмерным героизмом, выступает ее решением. В коридорах, как и в палатах, мертвецки тихо, и никто не услышит ни ее бормотания себе под нос за работой, ни недовольных криков. Хотя, как минимум в одной палате должны бы слышать. Быстрыми шагами она возвращается в кабинет после утренней проверки, зло прокручивает щеколду замка и снимает халат, наугад бросая его на диванчик для ожидания. — Добью заразу, если увижу. Ей все равно, в каком виде остальные вещи приземляются на диван и приземляются ли туда вообще — кидает не глядя. Военная униформа ей нравится больше, чем скромное одеяние медицинских работников, но и возни с ней чертовски много. Не то, что накинуть халат да шапочку. Если бы она сдавала нормативы в армии, где за ничтожно малое количество времени нужно встать с постели и собраться, стоя в линию вдоль стены, точно приходила бы самой последней, с растрепанными волосами, надетой задом наперед водолазкой и перекрученными ремнями. Зато опоздав всего на полторы минуты. Второпях она с трудом находит на молнии бегунок почти в самом начале — снова он сместился от постоянного перемещения халата на вешалку и обратно на плечи, задевая куртку, которая не пользуется таким частым спросом. Едва скрепляет две части молнии вместе и выдыхает. Почти готово. Если не изменяет память — а эта разгульная девица любит пропадать и возвращаться вусмерть пьяной с отбитыми напрочь воспоминаниями, демонстрируя лишь единичные, слабо сверкающие во мгле осколки правды — она оставляла сумку на нижней полке, в том же шкафу, который распахнула минуту назад с такой силой, что дверца могла отлететь к чертям. Осталось надеяться на полноту ее содержимого — на проверку и сборы времени нет. Закинув в карман телефон, прикрепив к специальной застежке на груди найденную рацию в наугад открытом ящичке стола, Беатрис захлопнула кабинет и каждым неконтролируемо тяжелым шагом разрушала воцарившуюся тишину. — Где он? — завопила она, не жалея голоса и двери, которую отворила ногой, когда едва щелкнула опустившаяся под ее ладонью ручка. В темноте Соупа озарял свет двух рядом расположенных мониторов, почти образующих один большой и вытянутый. То ли говорила она слишком тихо, то ли находилась слишком далеко, а звук в динамиках оставался приоритетным. — Два на позиции, один на крыше. Целится на юго-запад. Примерно. — Где он? — на тон выше снова спросила Беатрис, широким подходя к столу, сложив руки на груди. Ему не показалось, не послышалось, к его сожалению и ее счастью. Он оттянул один наушник от уха и глянул в ее сторону. Хэллоуин давно прошел, а назойливые тени не перестают сновать по комнатам и напрягать своим присутствием, фантомно появляясь из ниоткуда и по непонятной причине. — Нельзя вот так врываться в служебное помещение. Чего ты хотела? Еще немного — и ее взгляд прожжет дыру в его черепе. Неловко посмотрев на экран снова, он вздохнул, вынужденно переключая внимание. — Ты про Гоуста? Глупый вопрос. Снова включает дурачка. — С тобой больше и поговорить не о ком. — она переместила вес на одну ногу, а носком второй принялась постукивать по полу в утомительном ожидании хотя бы одного дельного ответа. — Он разве не должен быть у тебя? Еще один такой вопрос — и Беатрис просто взорвется, или заставит взорваться любимого сержанта, запихнув гранату настолько глубоко в его горло, насколько хватит руки и силы. Он никогда ее не раздражал, ну, в нормальные моменты. А в такие, как сейчас, просто хочется побыстрее получить свое и поспешить дальше. С незаинтересованным в чужих делах МакТавишем договориться крайне трудно. Любит он тянуть кота за хвост, словно пытаясь оторвать вместе с позвонками. Только Трис — не кот, и хвост у нее не как у ящерицы. — У меня? Должен быть. И я бы… — она поджала губы, чувствуя, как гнев подкатывает к горлу в неконтролируемом порыве. — И ты бы не ворвалась вот так, если бы он там был. Джон любезно поймал ход ее мыслей и продолжил набирать что-то на клавиатуре — гребаный джентельмен, создал себе проблем показательным отключением микрофона в качестве демонстрации уважения. Думал, новости будут на самом деле важными. Например, каждому пациенту для облегчения боли на дом будет выдаваться бутылка хорошего виски вместо болеутоляющего, а на время лечения обязательным напитком включат не чай, а теплое пиво. Тоже не самое приятное, но из двух зол порой стоит выбирать меньшее. — Слушай, мы напарники и у нас не принято раскрывать секреты. Но тебе скажу. Он пошел сделать тебе подарок за проделанную работу. Хорошая попытка. Оплетающая каждый взведенный нерв злоба почти выпустила из объятий от осознания бесполезности этого никчемного допроса. Дело в шляпе, но шляпа — чертово решето с пулевыми отверстиями. Из нее любое дело ускользнет, выпадет и незаметно прошмыгнет мимо. Пиши пропало и ищи заново. Хотя подумать только — к победе не хватило буквально полшага. Трис посмотрела на монитор, долго вглядывалась, слушая сержанта, подозрительно тихого и покладистого. Среди часто сменяющихся локаций она заметила абсолютно гладкую темную макушку солдата, подкрадывающегося к объекту захвата. Ей хватило и секунды, чтобы опознать скрывающего лицо, не любящего сидеть на одном месте кретина, будь его заточением даже больничная палата. Одно есть. Пробежавшись взглядом по углам мониторов и прищурившись, она заметила линейку цифр, указывающих на координаты. С каждой переключающейся картинкой следующей камеры они отличались всего лишь на пару последних цифр. Второе, конечное, есть. — Что ж, я тоже должна ему кое-что преподнести. Она отстранилась от стола, на который опиралась худым бедром. — Подожди, тебе нельзя просто так!.. — он сдавленно выдохнул, слыша удаляющиеся шаги._________________
Тянущееся целую вечность невыносимое ожидание. Саймон готов заснуть на месте, и ему ничего не мешает — территория на данный момент зачищена, остальные члены группы направились дальше к цели. Так тихо, что слышно завывание ветра — своеобразный сигнал вечерней тьме начать наступать. С одной стороны, он сам соизволил остаться и разобраться с вражеской подмогой, если она, конечно, нагрянет до завершения миссии. А с другой — зачем? Мог бы сейчас вышагивать по темным коридорам и проверять заброшенные комнаты на наличие заблудших человеческих душ, а не сдерживаться, чтобы не взвыть от боли в ноющих коленях. Сам вызвался, сам пожалел. И не признает ошибку после, снова пожертвует собой ради общего блага, останется помотанным, недовольным, апатичным, но целым. В такие моменты ему все больше хочется задушить в себе желание сознательно накидывать на плечи груз примерного солдата, перерезать горло, исколоть лицо, обнажить нутро и раскромсать его. Оставить одни косточки, о которые высок шанс споткнуться и упасть лицом вниз за такие мысли, никогда не доходящие до действий. Преследуют они его не долго. Не всегда. Просто порою любит поворчать. Скучающе следя за обстановкой в оптический прицел, Райли не ослабил бдительности, заметив шум за спиной, тихую переваливающуюся походку. С учетом того, что они перебили всех и каждого, кто встретился на пути, а выжившие ушли вперед, кто-то не приложил достаточной силы, чтобы добить раненного. — Я бы не хотел отвлекаться, но если я это сделаю, тебе больше не повезет. — Удача всегда на моей стороне. — с ломаной улыбкой ответила Трис, присев на корточки рядом с лейтенантом. Справиться с удивлением он не смог, отвлекся от задания, глядя в ее самодовольное лицо. — Тебе нельзя здесь находиться. — Тебе тоже. — Я солдат. — твердо заявил он, не скрывая раздражения. — А я военный врач. — Беатрис не теряла хватки и не позволяла сломить уверенность. — Это дает тебе какие-то привилегии? Она показательно фыркнула и повела носом, перехватывая слежку за территорией на себя. — Если я доложу Прайсу о твоем самовольном поведении, он еще долго не позволит никакому военному врачу присутствовать на заданиях даже при острой необходимости. — Нашел чем пугать. — Как ты вообще здесь оказалась? — Приехала. Оставила машину в миле отсюда и дошла пешком. — она повернула голову в сторону и указала на лесополосу, где оставила авто, с таким детским убеждением в своей правоте, что ради несчастного пустяка Райли отвлечется снова и, делая одолжение, любезно посмотрит, куда она показывает. И он посмотрел. Повернулся так медленно, что за это время можно было повернуться несколько раз в разные стороны. То ли затем, чтобы лучше видеть, то ли из-за навязанной обстоятельствами смышленой напарницы, глаза его от удивления широко распахнулись. — С севера? Трис быстро и глубоко вдохнула, чтобы объяснить свою тактику, почему и зачем она остановилась именно там, но застыла, затаив дыхание и не выпуская разрывающий легкие воздух наружу, наблюдая, как угрожающе шипящая граната без чеки приземлилась в паре метров от них. — Вот дерьмо.