Эта молодость будет вечной

После Тооно и Таку так и не поссорились. По крайней мере в прямом и ясном смысле этого слова. Не было ни криков, ни приказов, ни просьб остаться. Таку не уходил, Тооно не умолял. Вот только Таку не хотел говорить. Он погрузился в то свое состояние, когда Тооно казалось, что касаясь Таку, он чувствует холод, а под пальцами хрустит лед. Сам Тооно просто начал рассказывать Таку все то, о чем раньше молчал. Не то чтобы он досканально припомнил все прошлое, это было не нужно, хватало и настоящего. Тооно так стало гораздо проще и легче. Он не позволял себе торопить Таку теперь. Тооно и без того мог слишком много — оставаться рядом с Мурасе и ждать, когда они окажутся вместе. И ломать этот самый лед, истаивая его постепенно. Таку не отвергал даже любви Тооно, наоборот, он стал отчаяннее, одновременно податливее и жестче. И Тооно любил Таку каждый раз, как в последний. А во сне Таку обнимал его точно так, как раньше. Тооно цеплялся за это и ждал, когда Таку сумеет заговорить. Когда прошла почти неделя этой их странной не ссоры и лечения сына Майи, Тооно был на пределе, не понимая… сколько еще это может длиться, сколько он сможет держаться. Теперь они приезжали в Шинкоми вместе — Таку мониторил малыша Харуто, Тооно же обычно забирал Таку от особняка: это помогало успокоиться, но никак не разговорить Таку. Тооно сходил с ума, но ждал невероятно для себя терпеливо. Таку спустился с крыльца, сегодня он казался почти серым, а, сев в машину, потянулся за сигаретами. — Она все спрашивала, когда он придет в норму, — сказал он, выпустив дым. — И сегодня мне пришлось уступить. — Это же… хорошо? — уточнил Тооно неуверенно. — Это значит, что Харуто поправился? — Тооно поправил очки. — Значит, — ответил Таку глухо, а потом со всей силы ударил по приборной панели, — Просто ты не видел его! Его лица, когда я сказал об этом. Он так напуган, но никогда не плачет. Не жалуется, не просит, только сжимает зубы и смотрит. И расслабляется, только если мы остаемся наедине. Нужно быть идиотом, чтобы тешить себя иллюзиями. Раз они считают, что ему нужен личный врач, значит это повторится! Голос Таку окреп, он сжал кулаки и ударил снова, а Тооно, вцепившись в руль, нажал на газ: нужно было как можно скорее увезти Таку отсюда, словно Тооно тоже опасался, что их могут подслушать или подглядеть. И Тооно мчал до отеля, нарушая все правила. Нужно было говорить, а говорить об этом без возможности касаться было… опасно? В номере Тооно подтолкнул Таку к креслу, почти роняя, налил им обоим виски, потом присел к Мурасе на подлокотник, передавая бокал, и, найдя его ладонь, сжал пальцы. Мурасе руки не отнял, выпил полбокала залпом, а потом его наконец прорвало. Рассказ Таку не был длинным, зато оказался болезненно безэмоциональным, четким и ясным. Тооно слушал его внимательно, и волосы у него вставали дыбом по всему телу — Тооно понял все. — Прости меня, — повторил он единственное, что пришло ему в голову, и склонился, целуя Таку в висок. — Больше не молчи об этом. А я… я никогда не финансировал и не буду финансировать «Эйфорию». — Не ты делаешь эти вещи с Харуто, — сказал Таку, словно утешая Тооно. — Это происходило бы и без тебя. У малыша просто был бы другой врач… И не уверен, что я лучший, но знаю и того, кто был бы намного хуже для него. Тооно кивнул, выдыхая. Он не мог пообещать Таку ничего больше, но Таку ничего и не требовал. Они не говорили о Майе, не обсуждали ситуацию дальше. Этому разговору суждено было случиться гораздо позже, но ледяная корка вокруг Таку осыпалась острыми осколками. Вот теперь Тооно перестал бояться — Таку подумал, выбрал, остался. Тооно не благодарил, но целовал исступленно нежно, гладил Таку по плечам, запоминая каждую секунду, постепенно расслабляя Таку. Побуждая его не забывать, но забываться и не думать. Тооно знал: Таку будет делать то, что должен. И будь что будет. Тооно восхищался им как никогда. Он не сказал этого вслух, но сам себе дал слово говорить Таку все до конца, говорить всегда, вопреки страху, хотя бы о том, что длится, и чем будет наполнена их жизнь. Такая… Общая. Мир Мурасе столкнулся с миром Тооно, они пошатнулись и разошлись, наложились друг на друга, сливаясь теперь — становясь одним. И этот больной мир Таку все же выбрал тоже, вместе с Тооно. Это делало Тооно не до конца справившимся, зато ужасно вдруг счастливым. Их жизнь в общем-то стала такой же, как раньше. Даже… лучше? Реальнее — Тооно не просто делился, ему оказалось важно прислушиваться к мнению Таку. Оно часто было слишком идеалистичным, но зато у Тооно появились внятные ориентиры, которые позволяли не переходить некую важную черту, принципиальную для Мурасе. А теперь уже внезапно значимую и для самого Тооно. Таку принимал изнанку реальности критично, но оказался готов идти на некоторые уступки — отельный бизнес и даже казино вполне вписывались в границы допустимого. А Такасато и правда… не злоупотребляли. Никакой другой работы они Таку не навязывали. Клан вполне устраивало, что Мурасе… Снова и снова лечит Харуто, не пренебрегая даже ночными визитами, и держит язык за зубам. Так хорошо, что и Тооно приходилось выспрашивать. Провоцировать, тянуть клещами, пока Таку не срывался и тогда говорил уже откровенно. И чем сильнее он злился на Майю, тем больше хотел оставаться с ее сыном. Тооно понимал и… разделял. Ведь даже если бы Таку не рассказывал обо всем, скрипя зубами, любой бы уже сделал выводы, что… ни один нормальный ребенок не может серьезно болеть столь часто. И Харуто не болел, он был ранен. Раны его оставляли шрамы. Казалось, они ровными стежками остаются и в душе Мурасе. Он делил с Харуто его боль, все сильнее привязываясь к мальчику. И Тооно привязывался к Харуто второму следом. Оттого даже не ревновал. Мурасе, конечно, оказался среди студентов, которым был назначен путь в ординатуру. Она должна была начаться не по завершению обучения, а еще на шестом курсе. Тооно и не надеялся, что Таку выберет, что полегче — он хотел работать в больнице. Тооно даже не спорил, он знал — это правда важно Таку, и выбирал его вместе с его будущими ночными дежурствами, без надежды, что их не будет. И это могло бы стать проблемой, но ее Таку решил почти сам. В Шинкоми был свой госпиталь, и Мурасе сказал, что он подходит. Его так и так отхватили бы с руками, но для Такасато ничего не стоило упростить и это — теперь Мурасе был их человеком тоже. Они все чаще оставались в Шинкоми: якудза просыпались поздно и периодически вели дела за полночь. Бизнес Тооно в Шинкоми рос и множился, процветал — Тооно все больше времени требовалось проводить здесь. Но, когда Мурасе не ждал его в отеле, Тооно летал на материк, чтобы ночевать с Таку, даже тогда, когда заканчивал на каком-нибудь приеме или презентации глобокой ночью, а к девяти снова требовалось быть в офисе Такасато. А Таку, не жалея себя, мотался на пароме с учебы и на учебу. Но теперь, когда Таку мог посещать институт всего пару раз в неделю, стажируясь в Шинкоми, ни что уже не мешало переехать окончательно. Ближе к работе Тооно, ближе к маленькому сыну Рюдзиро, которого Таку лечил, даже не глядя на чеки, что выписывала ему Майя-сан. Он бы оставался его врачом и бесплатно, но Тооно не собирался предлагать такого Майе. Елену и брата Тооно действительно спрятал, теперь они жили в Америке. И лететь близко, и никто не найдет их прежде времени. На материке оставалась лишь мать Таку — подходящих для нее заведений в Шинкоми не было. И вряд ли могло появиться — они бы не пользовались популярностью. В Шинкоми приезжали для другого. Но Тооно и Таку навещали ее не часто, и это не могло помешать. Хотя мать по-прежнему тревожила Таку, казалось, даже больше чем дела Тооно с Такасато. А вот малыш Харуто волновал его сильнее, и Тооно надеялся, что он окажется тем самым главным доводом. Взвесив это одним воскресным утром, в которое они завтракали в кофейне Шинкоми, Тооно внезапно без всякой подготовки сказал прямо: — Давай переедем? Таку отставил свой кофе, пожал плечами и ответил просто: — Да. Таку уже не сомневался — это оказалось бесценно. А когда Тооно предложил Таку выбрать для них квартиру в дистрикте А, поближе к «Эйфории», Таку неожиданно смутился, а потом выдал: — Мне нравится жить в отеле… Странно, наверное, но так кажется, что нас ничего не держит, и мы свободны. Теперь Тооно стоял на причале и курил, глядя на воду и на движущуюся точку на волнах, где-то на линии горизонта. Это был пока еще недоступный взгляду паром, и Таку на нем: Таку, как всегда, игнорировал вертолет, снова и снова пользуясь паромом. Зато вода была повсюду. Океан был хорош, и Тооно подумал, что теперь он кажется ему совсем не таким, как в ту ночь, когда он нашел Таку на причале много лет назад. В той точке был весь смысл. После той их встречи с Мурасе, Тооно все гнул и гнул реальность, делая ее такой, чтобы Таку она нравилась, чтобы ему хотелось оставаться в ней и рядом с Тооно. Многое получалось. Особенно, когда стало можно, ничего не скрывая, говорить обо всем. Таку узнал не только изнанку, он теперь регулярно встречался с теневым Тооно и сумел полюбить его и таким, каким он был для Такасато. Этот Тооно теперь тоже мог быть рядом с Таку и любил его беззаветно, страстно, ярко. И приучался верить, что не нужно держать Таку зубами или казаться лучше, чем есть. Тооно даже странно чувствовал себя гораздо более любимым Таку, чем раньше. Хотя вряд ли чувство Таку изменилось, просто Тооно теперь верил в него без страха показаться не таким. Стандартная мелодия звонка вывела Тооно из задумчивости, он принял вызов. Тооно слушал о том, как они очень сожалеют, но Мурасе-тян сбежала снова, и они прилагают все усилия. Голос охранника был напряженным и виноватым, Тооно усмехнулся, поправляя очки. — Не старайтесь, — вдруг сказал он. Охранник не стал переспрашивать, лишь выдохнул с облегчением. Тооно знал: в том, чтобы не спасать Мурасе-тян слишком-то, нет правды и чести. Но… Зато в этом решении было до хрена справедливости. Тооно хотел бы, чтобы Таку больше не оглядывался. Чтобы его не держало ничего, что только он сам ни выбрал. Так, как Харуто второго. Тооно так и звал сына Рюдзиро и Майи — Харуто второй. Прижилось, ведь первым для Тооно все же оставался братишка. А Мурасе-тян Тооно дал право решить, хочет ли она что-то изменить, лечиться дальше или все-таки сдохнуть. Он понимал — она выберет помереть под забором. Пускай. Родителей не выбирают, и Таку не с чего было быть довольным своими. Тооно был уверен, что лишь долг заставляет Мурасе длить все это. Долг был тяжел, за ним больше не было ни отчаяния, ни жалости, ни горя, ни любви. Значит, Таку сможет жить без нее. Тооно повесил трубку, в которой звучали уже одни лишь гудки, и поправил очки, вглядываясь в даль. Паром приближался, теперь его можно было различить, а не только представить. Но Тооно, казалось, он видит, знает, чувствует, может угадать, что делает Таку. Как он впивается в перила, точно так, как сам Тооно, вглядываясь в причал. Он ждет встречи — это желание их общее, как всегда. Они теперь говорили даже без возможности говорить. И были рядом, когда оказывались далеко. В том и был странный смысл всего, кроме тех моментов, когда они сходились в одну точку. «Прости меня,» — сказал Тооно мысленно, понимая: вот об этом решении… Таком верном, таком нужном им обоим, рассказывать Таку не стоит. Тооно знал, что взамен пообещает… Другое. Невозможно было спасти всех. Спасать стоило тех, кто хотел спастись. Тооно готов был думать о многом, строить утопичные планы даже о том, как… как, черт возьми, вытащить из «Эйфории» Хартуто второго? Таку так хотел этого, и Тооно заражался его порывами. Но даже в этом горячечном геройском бреду все же было много больше смысла и жизни, чем в спасении матери Таку. Тооно готов был со временем превратить глупые фантазии в план. Он думал о Харуто втором все чаще, задаваясь вопросом, насколько Рюдзиро и правда осознает ситуацию, или же он просто очарован Майей? Ради Таку Тооно был готов сыграть, на чем угодно. В том числе на том, что Рюдзиро мог не понимать, что происходит с его сыном. «Я сделаю для тебя все. Все что в моих силах и много больше», — пообещал Тооно выплывающему парому. Тот дышал дымом из своей трубы, и Тооно вплетал в этот дым свой, снова глядя на воду. Когда-то Тооно отнял Таку у этой воды. Она была терпеливой, она даже не попробовала Мурасе на вкус. И сейчас она успокаивающе поблескивала под лучами бледного солнца. Тооно подал Таку руку, когда тот ступал с борта на землю. — Ты давно ждешь? — спросил Таку. — Мне показалось… Ты выглядишь так, будто стоишь тут целую вечность. — Так и есть, — отозвался Тооно, — я всегда буду ждать тебя. — У тебя сегодня романтичное настроение? — Таку насмешливо приподнял брови. — Я же никуда не ухожу, просто учусь на материке. Таку поднял руки, стягивая с Тооно очки. Тооно моргнул, обвивая Таку руками за талию. — Я должен сказать тебе, — Тооно не решал, оказалось он просто не может молчать, не смотря на все сомнения, — твоя мать снова сбежала. Таку застыл, потом кивнул и обернулся к парому. — Ты хочешь поехать искать? — Тооно смотрел на профиль Таку. — Нет, — Таку резко повернулся к Тооно. — Этого я точно не хочу, я ведь только приехал. А у нее есть охрана, и… Таку вздохнул. — Я знаю, что не делаю всего, что могу для нее, но ведь… Ведь несправедливо, если она будет для меня важнее тебя. И я хочу выбирать время с тобой. Таку представил себе мать: она была еще не старой женщиной, но выглядела, конечно, ужасно. Худое, изможденное лицо с преждевременными морщинами и злой, ненавидящий Таку взгляд. Она выбирала убегать из уютной палаты и рыскать в переулках в поисках дозы. Она выбирала это, а Тооно, чтобы обеспечивать ей эту чертову палату, стал работать на якудза. Таку отлично понимал: без него и его матери, жизнь Тооно была бы легче. В ней была бы свадьба, признание, может даже карьера политика и много чего еще. И Таку точно не стоило жалеть о том, что Тооно выбрал его, но он жалел, что вовсе не сделал этот выбор легким. — Они ведь позвонят, если будут новости, — Таку вхдохнул снова. — Позвонят, — подтвердил Тооно. — Но новости могут быть плохими… — Когда-нибудь они обязательно станут плохими, Масами. Она лечится столько лет, а результата нет. Надежды, наверное, тоже. Тооно прикрыл глаза, он надеялся именно на такую реакцию. Таку тоже устал из года в год заставлять Мурасе-тян… Не жить даже, а существовать в центре, как в клетке. Таку хотел бы дать матери лучшую жизнь, а Тооно с радостью поддержал бы его в этом — но мать Таку не выбирала жизни. И, кажется, они оба устали с ней спорить. Наверное, Таку переживал бы сильнее раньше, когда надежда еще была, но он попрощался с ней давно и больше не оглядывался. — Помнишь, ты говорил, что мы вместе, значит справимся? Так было и так будет, — Тооно чуть усмехнулся. — У меня и правда ужасно романтичное настроение. Я бы хотел говорить с тобой о любви или не говорить, а… Делать? Но думаю, что перед этим тебя стоит покормить, ты ведь опять не обедал. Тооно подвинулся к Таку ближе, теперь они соприкасались плечами, и Тооно чуть поднял голову, чтобы посмотреть Таку в глаза. Таку не сказать, что расслабился и отпустил, но все же улыбнулся. — Я обедал, но я хочу мороженного. И кофе. И, Масами… я кое-что обещал Харуто, нам с ним разрешили сегодня устроить чаепитие, там у них. Тооно распахнул глаза, удивление в них сменилось восхищением: — О Боже, Таку! Я даже не стану спрашивать, как ты этого добился. Видно, Харуто второй так же упрям, как ты. Как мы, — поправился Тооно. Его план сработал даже лучше, чем Тооно ждал: грех было жаловаться и пенять на судьбу. Пусть любовь немного откладывалась, зато Таку переключился — тоска уходила из его солнечных глаз. — Не смею перечить, сенсей, — хмыкнул Тооно, — но… у вас с ним будет междусобойчик или мне разрешат присоединиться и познакомиться с мальчиком? Тооно напрашивался не из-за того, что иначе его согласие показалось бы Таку слишком подозрительным, но потому что… он достаточно соскучился, чтобы ревность все же взыграла от мысли, что придется снова отпустить Таку, пусть и к безобидному малышу — Тооно не готов был никому уступить главное место в душе Мурасе. — Ну, ты спонсор этой вечеринки — я обещал мороженное и Харуто, так что это было бы справедливо… Но все зависит от настрояения Майи-сан, прежде всего, — Таку чуть загрустил, но потом переключился. — Но оно, судя по всему, сегодня очень хорошее. Попробовать никто не мешает. Таку склонился, проводя носом по волосам Тооно, вдыхая его запах, и взял его руку в свою. — Пойдем, — позвал Тооно. — Майя любит сорбеты, а еще цветы и поклонение, прихвачу и их с собой. Тооно усмехнулся, ради Таку можно было побыть очаровательным с кем угодно, а Тооно умел, пусть практиковал все реже. А познакомиться с пацаном была не худшая идея, даже интересная. Как сама по себе, так и в контексте мыслей Тооно. И теперь, когда Таку звал его пойти вместе, по крайней мере, хотел этого достаточно, чтобы попытаться, Тооно расслабился, забывая о ревности. Они шли к машине, оставляя позади причал, паром и материк. Шинкоми больше не блистал огнями издали, он растилался впереди, дневной, оживленный, приветливый даже. Полный роскошью, страстью, похотью и даже страхом. А еще той самой надеждой впереди.