Группа поддержки

      — Можно я выйду покурить? — Сводя брови на переносице в самом страдальческом из доступных его не самому выразительному лицу выражении, Дима складывает руки в молитвенном жесте, надеясь на пощаду.       Они успели пройти только половину круга, когда волонтеры объявили небольшой перерыв: желающих найти себе пару на ближайшую ночь оказалось куда больше, чем организаторы ожидали, так что вынужденная пауза уже затянулась на полчаса, а очередь у туалетов меньше всё ещё не стала.       Дима искренне надеялся, что это время позволит ему найти способ свалить с этого собрания сальных мужиков с кризисом ориентации и женщин с очень низкими моральными установками — все эти люди были достаточно любезны, чтобы указать ему на явное отсутствие заинтересованности в них и недостаточно тактичны, чтобы промолчать о его «красивых глазках» и «рабочем язычке», так что к концу полуторачасовой пытки Матвеев не хотел не только трахаться с кем-то, но и жить. Явственно ощущая сальные взгляды на своей заднице, Дима с трудом сдерживал желание плеваться ядом и блевать, а Лина, кажется, только забавляется, наблюдая за его недовольством. Подруга, называется.       — Даже не надейся, я знаю, что ты задумал. — Она хватает его за запястье, притягивая к себе, и шипит не хуже настоящей змеи, грозно сверкая глазами. — Ты уйдёшь отсюда не раньше, чем я найду себе симпатичную девушку, которая осветит мою дорогу в счастливое будущее.       — Тогда я здесь навечно. — Страдальческая гримаса выходит слишком реалистичной, и Лина совсем недружелюбно тычет своим острым локтём прямо в рёбра до болезненного писка, не испытывая угрызений совести по этому поводу.       — Ха-ха, умник. Чуть больше веры в мои силы, пожалуйста.       — Как скажешь, дорогая. Ты непременно найдёшь сегодня любовь всей своей жизни, готовую завести с тобой сотню-другую милых крохотных собачек и выдержать праведный гнев Нины Васильевны, когда та узнает, что я не подарил ей правнуков не потому, что её любимая внучка мне не приглянулась, а потому что у этой самой внучки ориентиры смазаны.       — Не смей так говорить. Даже в шутку. — Лина распахивает глаза в притворном ужасе и хватается за сердце, вздыхая так тяжко, что на её глаза наворачиваются вполне реальные слёзы, но всё впечатление от драматичного образа портит довольная улыбка и едва сдерживаемый смех. — У бабули сердце встанет от разговора о смазанных ориентирах.       — Хорошо, как тебе «слегка расширенные горизонты»? — Он едва успевает отскочить от кулака, что стремился впечататься ему в нос, беззлобно хихикая над раскрасневшимся лицом Лины: та абсолютно точно ни капли не задета его идиотскими шутками, но упорно делает вид, что это совсем не так, надувая щеки, как настоящий хомяк. Просто прелесть.       На самом деле, Дима бы никогда не позволил себе сказать что-то, что действительно может задеть Лину: эта девушка — его первый настоящий друг за всю жизнь, первый человек вне семьи, принимающий его со всеми недостатками и комплексами. Обидеть её всё равно, что прострелить себе колено. Иногда буквально.       Раскрывая руки для примирительных объятий, Дима думает насколько ему вообще повезло, что в толпе разношерстных студентов-первокурсников Лина решила обратить внимание именно на него. Она проникла в его жизнь, разрушая все стены из недоверия и страха, лишая его минимальных шансов на оборону одной своей искренней улыбкой и прямолинейностью, граничащей с открытой грубостью, она не жалела его и не презирала, она сострадала и поддерживала так, как может только она одна — пинками под зад и приключениями, соседствующими с административными правонарушениями. Лина просто была собой: честной и открытой, невольно позволив ему быть с ней точно таким же.       — Иногда я тебя ненавижу. — Она с радостью падает в раскрытые объятия, стискивая Матвеева в своих руках до треска ребер, и безжалостно щипает его, довольно хихикая от сдавленных ругательств, вырывающихся сквозь поток не стихающего смеха. — Когда мы найдём любовь всей твоей жизни, я непременно отыграюсь за каждую твою тупую шутку, дорогой.       — Если найдем. — Собственное «долго и счастливо» никогда не казалось чем-то реальным. Дима всегда знал, что он если и не красив, то хотя бы симпатичен — это привлекает массу внимания к его персоне, люди к нему тянутся, но быстро перегорают, стоит им узнать его получше: скучный и зажатый, он оказывается абсолютно не интересен, стоит ему открыть свой рот.       Большинство его отношений заканчивались через пару дней из-за его занудства и нерешительности, а те, кого хватало хотя бы на неделю устраивали настоящие скандалы, всегда ссылаясь на одно и то же — бесчувственность и эгоизм. Последний его партнер например любезно намекнул на то, что он мог бы найти другое применение своему рту, если разговаривать у него не выходит, и едва смог унести ноги от разъяренной Лины, когда та об этом узнала.       Личная жизнь Димы — один сплошной провал, и он уже не уверен, что хочет хотя бы попытаться что-то с этим сделать.       — Пожалуйста, вернитесь на свои места, мы готовы продолжить наш вечер. — Пара доброжелательных волонтеров распахивают двери в общий зал, пропуская толпу участников сегодняшнего цирка обратно к своим местам, и споро проверяют все ли на своих местах перед тем, как подать сигнал к началу очередного круга ада.       Дима пытается быть дружелюбным с очередным мужчиной, поймавшим кризис середины жизни, старясь не обращать внимания на двусмысленные фразы и абсолютно отвратительную кривую улыбку на полноватом лице ровно до тех пор, пока тот не спрашивает сколько Матвеев берет за час и даст ли он присунуть в туалете.       — Да тебе даже шлюха не даст, свинья неухоженная. — Возмущение на чужом лице алыми пятнами проступает, мужчина воздухом давится, рот распахивая, и глаза его такой яростью горят, такой обидой, что Дима с трудом смех сдерживает: так он хрюшку напоминает еще сильнее.       Поток говна, готовый хлынуть из его пасти прерывает звуковой сигнал и негодующий мужчина уплывает за соседний столик, жаловаться на жизнь и нерадивую молодежь женщине, которая около часа назад отвешивала Диминым татуировкам самые сальные комплименты в истории. Эти двое явно поладят.       Проносящиеся мимо лица не оставляют за собой ничего, кроме скуки и эфемерного ощущения грязи — Диму никто не трогал, он даже руки для приветствия ни разу не подал, но желание содрать с себя кожу усиливается с каждым плотоядным взглядом и открытым намеком в его сторону. За эти страдания Лина будет должна ему до конца своей жизни.       — У тебя красивые ручки, мальчик. — Очередная женщина, годящаяся ему в матери, томно хлопает явно наращенными ресницами, пытаясь дотянутся до раскрытой ладони, и Дима спешно прячет руки под столом, кривовато улыбаясь: ни за что на свете он не даст до себя дотронуться. Он же не отмоется потом. Никогда. — Как тебя зовут, красавчик? Я Надя.       — Сережа. — Чужое имя слетает с языка быстрее, чем Матвеев задумывается над этим: он абсолютно точно не хочет, чтобы эта женщина знала его настоящее имя. Он вообще не уверен, что хочет, чтобы его знал хоть кто-то здесь. Это кажется очень плохой идеей — доверять людям, которые искренне уверены, что их неотразимость позволит им затащить его в свою кровать.       — Какое красивое имя. — Надежда облокачивается на стол, демонстрируя слишком внушительное декольте для груди ее размера, а Дима с трудом сдерживает тошноту и желание с криками, полными ужаса, выбежать из-за стола и спрятаться за ближайшей дверью. Или хотя бы за Линой.       К счастью его время с этой обольстительницей молодых сердец заканчивается раньше, чем она решает перейти к активным действиям. Женщина поднимается со стула, не скрывая своего разочарования, и протягивает салфетку с кривовато написанным номером, компульсивно подмигивая обоими глазами. Она тяжелым шагом уплывает за следующий стол, а к Диме присаживается очередной мужичок с пивным пузом и желтыми зубами.       С трудом проглатывая ком в горле, Матвеев натягивает самую легкую улыбку, которую только может, и просто молится, чтобы этот ужас закончился как можно скорее.       Желание сбежать подальше от этого ужаса уже начинает граничить с желанием утопиться в собственном стакане, когда за его стол садится кто-то нормальный. Кто-то, кого он знает и уважает.       — Спасибо, Господи. — Облегченный выдох вырывается сам собой. Дима светится, как новая лампочка, даря Олегу слишком радостную улыбку для человека, терпящего тупые подкаты и прямые оскорбления последние три часа.       — Нет, это всего лишь я. — Шепс присаживается на стул напротив, вытягивая ноги под столом. Он улыбается устало, глаза прикрывая, и Дима думает, что это стоило всех потраченных за вечер нервов. — Ладно, это тупо, извини.       Олег головой трясет, растекаясь по своему месту, и усталости в нем не меньше, чем в самом Матвееве — очевидно, страшные взрослые люди все это время терроризировали не его одного. За собственное малодушное облегчение становится стыдно.       — Ты не начинаешь разговор со мной с комплимента моей заднице, Олег. Ради этого можно вытерпеть самые тупые вещи, которые ты только можешь выдать.       — Да? Хорошо, потому что сил фильтровать базар во мне уже нет. — Они оба давятся тихим смехом, и Дима впервые за этот вечер расслабляется, поддаваясь иррациональной уверенности в собственной безопасности, настигающей его всякий раз, стоит Шепсу оказаться поблизости. — Эти старики хуже дементоров. Кто-нибудь говорил тебе, что не против оседлать тебя в служебном помещении?       — Нет, но мне предлагали отсосать за сотку в туалете. — Это все еще кажется чем-то до ужаса оскорбительным и несправедливым, но желание сломать тому мужчине нос под сочувствующим взглядом немного стихает, уступая место обреченному веселью.       — Ладно, ты выиграл. Это мерзко. — Шепс морщится в отвращении и недовольно трясет руками, привлекая внимание соседних столиков, он барабанит пальцами по столу, гадко улыбаясь, и Дима уже знает, что тот сморозит очередную глупость, но все его внимание захватывают красивые ладони, выстукивающие ненавязчивый мотив, и массивные кольца на фалангах, что иногда неосторожно бьются о пластик. Он зависает, теряя связь с реальностью, и оттого оказывается совершенно не готов к столь подлому удару. — Он хотел, чтобы ты отсосал или хотел отсосать тебе?       — За сотку с его рожей ему не светит ни то, ни другое. — Дима глаза закатывает выразительно, руки на груди складывая в недовольстве, но в глазах его радость надменная отражается и ехидство, ни на секунду не давая в чужое раздражение поверить.       На самом деле, это должно быть утомительно — весь вечер отбиваться от уверенных в своей неотразимости людей, внешний вид которых мало чем отличается от макак в зоопарке: Олег отчаялся еще на пятом партнере, просто забив на всю эту прогоревшую авантюру, и ждал, когда его очередь дойдет до стола Матвеева, чтобы перемыть кости старикам и извращенцам, наводнившим сегодня их святая святых. У него была такая возможность, за счет своих габаритов Шепс выглядит достаточно внушительно, чтобы один его недовольный взгляд затыкал рты каждому, кто пытался залезть к нему в штаны, но Диме явно повезло меньше.       Сам по себе Матвеев выглядит, как сладкий мальчик, и даже если бы он высказал прямое недовольство чужими поползновениями, сальные ублюдки вряд ли восприняли бы это всерьез. К тому же, если кто-то его комплекции отказывает — всегда можно надавить, верно?       Олег находит эту мысль пугающей: Дима ведь крошечный, небольшого роста, хрупкий на вид и наверняка не тяжелее своей любимой гитары, даже зная, как дать отпор, ему может просто не хватить сил, чтобы это сделать. В один момент этот отвратительный вечер перестает казаться чем-то безобидным, а оскорбительные намеки и сальные шутки начинают казаться настоящей угрозой для чужой безопасности.       Тревога внутри червем противным шевелится, гуляя мурашками по ребрам, она на сердце удавкой ощущается и Шепс не имеет ни малейшего понятия, что с этим делать. Он ведь не может Диме в лицо о страхе своем заявить — это не просто обидит Матвеева, это его разозлит и, скорее всего, Олег получит по морде раньше, чем успеет объясниться. К тому же у Шепса нет объективного повода переживать о чужой безопасности: вокруг них слишком много людей, чтобы кто-то действительно мог позволить себе навредить Диме и не понести наказание за это.       Вот только можно выйти за угол покурить и получить по голове, сесть не в то такси или не заметить, как за тобой увяжется группа слишком настойчивых ухажеров. Олег чувствует, как внутри злость дикая поднимается: на людей, на ситуацию отвратительную и на себя самого за то, что проблемы ищет там, где их еще нет. Она, страхом подпитываемая, его рот открыть заставляет раньше, чем он успевает понять, что вообще собирается ляпнуть.       — У тебя есть планы на вечер? — Внезапно, решение оказывается до ужаса простым: если Диме не придется покидать мероприятие в одиночестве, то с ним ничего не случится. Шепс с удовольствием проводит его до метро или до самого дома и может быть, только может быть, Матвеев оценит жест доброй воли и согласится на свидание.       Олег Диму знает всего ничего — суммарно и на неделю вряд ли хватит. Пару месяцев назад Лина на вечер настольных игр его с собой приволокла на буксире, познакомила со всеми и за общий стол усадила так, словно он там всегда и сидел. В их первую встречу Матвеев ни слова не произнес, весь вечер к подруге жался в ужасе и улыбался так, словно вот-вот с инсультом на пол повалится, но Олегу и этого хватило, чтобы влипнуть по самые уши.       — Я буду откармливать Лину мороженным, когда она не найдет здесь любовь всей своей жизни и разочаруется в человечестве. Опять. — Дима смеется обреченно, глаза прикрывая, а у Олега сердце в груди с ритма сбивается, в нежности топясь. — Мы будем смотреть «Однажды в сказке», капать слюной на злодеев и критиковать тупые клише.       И во всем этом великолепии Олег абсолютно точно будет лишним. Матвеев так не скажет, конечно, но Шепс прекрасно читает между строк — на него сегодня у парня времени нет, нужно смириться и попытать удачу в другой раз.       — Питер Пен красавчик. — Но язык его в который раз за вечер оказывается быстрее совести и мозга. Его нельзя за это винить: Олег редко думает перед тем, как сказать что-то или сделать, глупо полагать, что влюбленность сделает его осознаннее и рациональнее. Саша всегда говорит: нельзя поймать водопад в бутылку. Так стоит ли пытаться?       — Капитан Крюк мне нравится больше, но да, Пен тоже ничего. — Дима брови в задумчивости хмурит, улыбки легкой не теряя, в нем и следа от напряжения и недовольства не осталось, только усталость легкая в плечах опущенных проглядывается, в глазах раздраженных и оттого красных и болезненных. Олег на него смотрит и влюбленностью своей давится, признания искренние за зубами сцепленными удерживая. — Не хочешь присоединиться?       Олег бутылку в руках вертит бездумно, отвлечься пытается, но все равно ничего, кроме глаз теплых и едва заметных ямочек на щеках перед собой не видит. Дима такой красивый сейчас, такой знакомый и близкий, его обнять хочется так, чтобы ребра трещали, хочется щеки, румянцем мягким тронутые, зацеловать до смеха грудного, искреннего и счастливого.       Диму себе хочется, уставшего и несчастного, радостного и ехидного — любого. Но если Шепс ему в глаза об этом скажет, то зубов не досчитается очень скоро: Матвеев пустым словам не верит, он вообще никому не верит.       Рука чужая мягко на бутылку поверх его собственной опускается, и Олег всем телом назад дергается, едва со стула не слетая. Дима на него смотрит тревожно, сам едва с места не соскакивая, чтоб ему на помощь кинуться. И вот как в такого не влюбиться, а?       — Ты что-то сказал?       — Не хочешь с нами? — Матвеев глаза прячет, веки прикрывая, головой трясет нервно и всем богам молится, надеясь пятнами красными с ног до головы не покрыться.       Он хотел позвать Олега, правда хотел, но сейчас, стараясь слиться со стулом под чужим удивленным взглядом эта идея уже не кажется чем-то хорошим. Как будто у Шепса нет более увлекательных планов на вечер четверга, чем смотреть сериал про детские сказки в не самой интригующей компании.       Руки потом липким покрываются, и Дима их о джинсы вытирает незаметно — брезгливое отвращение в мгновение все тревоги глушит, к усталому покою возвращая, он по стулу неудобному растекается со смирением отказа ожидая, а Олег с трудом вспышку надежды в себе гасит, предложение желанное на банальную вежливость спихивая.       — Ты ведь не один, не хочу вам мешать.       — Лина вряд ли будет против компании, она всегда пытается собрать целый шабаш, да и я буду рад провести с тобой немного времени. — Слова в смущенное блеянье превращаются, едва ли разборчивое. Чувствуя, как уши печь начинает, Дима руками волосы в одно большое гнездо взбивает, надеясь предателей спрятать, и шею прячет, сжимаясь невольно.       Господи, почему так стыдно? Он ведь даже не на свидание Шепса позвал, так, на дружеские посиделки, а ощущения такие, словно сразу замуж.       — Тогда у меня нет причин отказывать. — Олег улыбается до боли в скулах, глазами от радости сверкая не хуже бенгальских огней, а Дима просто надеется не умереть раньше срока, еще сильнее румянцем заливаясь. Противная трель оповещает об истечении их времени и Шепс поднимается с места, заискивающе скалясь. — Купишь мне карамельный пломбир?       Упитанная дама за соседним столом недовольно стучит руками по пластику, наигранно кашляя, но Олег от Димы взгляда хитрого не отводит, ответа ожидая. Пусть по меньшей мере им предстоит пройти все круги ада перед тем, как освободиться, если Матвеев сейчас улыбнется, Олег переживет сам апокалипсис, и никакие женщины с повышенным либидо не смогут помешать ему прожить самый прекрасный вечер в его жизни.       — Каков нахал. — Очередной мужчина с кризисом середины жизни уже опускается на стул напротив Димы, но тот никак не может отпустить Олега без ответа. Он ему ладонь протягивает, смешок тихий выпуская, и мысли его уже где-то в квартире, на диване у телевизора, с Шепсом под боком. — С тебя пиво и по рукам.       — Забились. — Крепкое рукопожатие кажется саму душу греет, обещание скрепляя.       Олег за соседний стол опускается безучастно, руки в карманах прячет, женщину игнорируя, и думает, что должен брату поход в шикарный ресторан за то, что тот затащил его на эту сходку извращенцев. Главное не спалить повод раньше времени, а то Саша до конца жизни на нервы своим «а я чувствовал» капать будет.       — Молодой человек, вы хоть представьтесь. — Женщина в негодовании руками по столу бьет, в глаза Шепсу заглядывая грозно, а он на Диму взгляд украдкой кидает, улыбаясь до того довольно, что щеки болят. — Нам же нужно узнать друг друга получше, поговорить.       — А зачем? — Матвеев ему рукой машет, губу прикусывая, и ушами краснеет до того мило, что Олегу визжать от избытка эмоций хочется, но он лишь смеется, глаза прикрывая мечтательно. — Я свою пару уже нашел.