Напиться, забыться

      Элизабет разбивает о его голову толстостенную бутылку, и сознание Джеймса Норрингтона, вовсе не ясное до сих пор, отключается окончательно. Что ему видится в этом благостном забытьи, он не запомнит сам. Но люди со стороны видят только детское умиротворение на его грязном лице. Мысли наконец отпускают экс-командора.       Когда позднее ночью бережные женские руки будят его, оттирая грязь и дерьмо с лица, Джеймс не может понять, от чего его голова раскалывается сильнее: от удара или от выпитого за все время алкоголя. Все-таки печально известный командор Норрингтон провел немало времени в этом пропитом гадюшнике, преследуя только две цели: напиться и забыться. Но, следуя привычке, выполнял только половину задуманного. Так было всегда, думает он. Он добился руки Элизабет, но любимая девушка никогда не была с ним по-настоящему. Дослужился до командора, но потерял свою должность за меньше чем месяц службы. Пойманный пират Джек Воробей уже стоял на плахе, но так и не исполнил свой последний танец в пеньковом галстуке. Всегда «но». Всегда только половина. Наверное, поэтому он в конце концов и оказался здесь.       Глаза Элизабет сверкают в темноте, несмотря на выпитое Джеймс способен заметить это. Все вокруг привычным образом плывет перед ним. Но взгляд Элизабет, полный жалости, он может различить. Она зовет его по имени, и Джеймс хочет провалиться под землю или хотя бы вернуться обратно в такое сладостное забытье. Почти так и происходит — утром он оказывается матросом в команде пирата — и не простого, а, только подумать, того самого пирата! — сам того не помня. Судьба никогда не была к нему благосклонна.       Морской ветер дарит свободу. Корабль идет по волнам хорошо, плавно. Качается на волнах так привычно, словно мать качает его колыбель. И запах — привычный, приятный аромат: соль, вода, мокрое дерево, пенька в веревках, тканые паруса, полные ветра. Норрингтон чувствует себя юнцом, впервые зашедшим на корабль. А потом сам удивляется тому, что оказывается не разучился чувствовать это удовольствие от простой банальщины. Все это до сих пор приносит удовлетворение и даже спокойствие. Более того, он понимает, что мечтал об этом каждый сраный день, корчась от алкогольных отравлений каждый вечер и утро. Только это спасало его там. И когда он засыпал с вертолетами в кабаке под столом, то старался представить, что пол под ним качается из-за того, что корабль скользит по волнам. Никакого сходства он в этом нет, но в эти ужасные дни подобные способы были единственным утешением для него. И он сам себя за это презирает. — В твоих глазах я, должно быть, выгляжу так жалко, — решает начать Норрингтон. — Гораздо важнее как ты ощущаешься в ее носу, парень, — Джек проходя мимо не упускает момента подколоть нового матроса.       Воробей на своем корабле был вездесущим правителем и богом. При этом умудрялся никого не притеснять и никем не командовать, будто отвык от такой формы общения за долгие 10 лет без команды. На его корабле балом правил Гибс. И нельзя было не восхищаться уровню их взаимопонимания с капитаном.       На совсем нелестное, но оттого не менее правдивое замечание Элизабет неловко улыбнулась и пожала плечами. Норрингтон тут же принялся стягивать камзол. Выпрямился вроде с желанием сходить за ведром, чтобы зачерпнуть воды за бортом, но не торопился делать это. Элизабет стояла рядом и смотрела вдаль. Не убегала и не уходила. И Джеймс понял, что ей сейчас тоже было несладко. Капитана нельзя было назвать ее другом, члены команды косились на нее как на «аристократку с придурью».       Они с Элизабет были на одном уровне для этих людей — чужаки, пассажиры, которые непонятным случайным образом затесались именно на этот корабль. — Мне жаль, командор… — Больше нет, — вклинивается Джеймс, на что Элизабет только ухмыляется: — Я знаю. Слышала в кабаке.       Он тоже улыбается, припоминая, что его рассказ в таверне закончился неплохой заварушкой. Драка и правда была что надо. Сабельный звон. Но улыбка сходит на нет, когда он вспоминает, чем заканчивается его история. Девушка прерывает его поток самобичевания, снова набирает воздуха в грудь: — Я хочу сказать, что мне жаль. Ваше положение явно не самое завидное. Не то, что раньше. Мне жаль также, — ей приходится сделать паузу для вдоха, — что мы виноваты в вашем сегодняшнем положении. Но я точно не считаю вас жалким.       Норрингтон молчит. Старается стереть сухую грязь с воротника, но делает это только для того, чтобы не смотреть в глаза напротив. Грязная тряпка летит на доски к ногам. Гибс где-то вдалеке успевает пошутить, что это будет новой тряпкой для палубы. К камзолу летит треуголка. Парик изодранный и грязный, и Норрингтон, недолго рассматривая его со всех сторон, бросает его за борт. В нем наверняка была уйма вшей и блох, учитывая в каких местах ему приходилось обитать все это время. Элизабет может и не считает его жалким, но рядом с ней, такой дипломатичной и аристократичной пираткой, выросшей в настоящую леди, в нем это чувство укореняется в несколько раз крепче.       Когда-то он и правда был достойным человеком, командором. Имел власть и честь. Теперь он растерял все. Она не считает его жалким. Но для остальных очевидно, что так и есть. — Простите, командор…       Начинает Элизабет по привычке, но видит злую усмешку в его глазах. Понимая свою ошибку, она исправляется. — … Джеймс. Я вас оставлю, мне нужно обговорить детали нашей поездки с капитаном.       Когда Элизабет уходит, Джеймс хватает свои вещи в охапку и плетется-таки за ведром. Дипломатия точно входит в сферу умений Элизабет. Это или дар, переданный по наследству от отца, или явный наработанный навык, который не отпускает даже на пиратском судне, рядом с человеком, которого искупали в куче дерьма. Во всех известный смыслах.