Напиться, забыться

      На корабле Джека Воробья дни сливаются в недели, а те складываются в долгие месяцы. Вокруг море и свобода, но каждый день наполнен палящей жарой, матросской работой и пиратским обществом. Джеймсу не по статусу жаловаться. Происходящее вокруг всяко лучше попоек на Тортуге. Он не хочет вспоминать, что там происходило с ним и, еще лучше, что его туда привело. Но конечно регулярно думает об этом.       Когда драит палубу в палящую жару, когда смолит дно корабля, когда ставит парус, когда завтракает-обедает-ужинает в компании пиратов. Все это регулярно напоминает ему о том, что было и почему: общество в команде Воробья не особо отличается от знакомого ему по свободному островку контингента, он даже видит пару смутно знакомых лиц, но его к счастью никто не узнаёт. И в итоге в команде остается 3 человека, которые действительно знают Норрингтона и, по иронии, именно они виноваты в том, что Джеймс оказался в таком положении.       И опять же по злой, беспощадной иронии выходит так, что спокойствие на этом чертовом корабле Норрингтону дарит только общество Элизабет.       Нередко они, оба отвергнутые местной командой, болтают в перерывах между работой днем или остаются вдвоем вечером и долго болтают вместо сна ночами. Это особенно приятное время — дневная жара спадает, а небо темнеет и становится неотличимым от моря, все тело приятно потягивает от долгого напряженного дня и долгожданного отдыха.       Элизабет замечает про себя — они до этого плавания никогда не говорили так часто и так долго. А ведь он должен был стать ее мужем! Подумать только — делить с ним жизнь, кровать, при этом не зная, что он представляет из себя на самом деле. Он умелый моряк и воин — это было ясно без слов по его титулу, полученному явно заслуженно. Но это же лежит на поверхности, а что на глубине — она даже предположить не могла. Что за дикость! Но сегодня с каждым днем она узнает его все лучше, погружается все глубже. И к своему глупому стыду каждый раз признавала, что эта глубина нравится ей куда больше показной чести и отваги.       Каждый вечер они неизменно оставались у борта корабля и смотрели как медленно солнце закатывалось за кромку морских волн — как будто погружалось в огромный таз с водой и гасло как свеча. И при этом мерном механизме солнечных часов они могли следить за тем, как долго могут находить темы для разговора. Начиная с глупых шуток и анализа команды Джека Воробья как боевой единицы, переходя на общих знакомых из Порт-Рояла и заканчивая глубокомысленными разговорами, которым способствовала атмосфера бесконечных звёзд на небе и их отражения в море.       Элизабет не стесняясь рассказывает о том, что успела прочитать когда-то дома о современной географии, астрономии и даже, что за глупость, астрологии. Норрингтон показывает ей созвездия, по которым удобнее всего искать стороны света в глубокой ночи, а также рассказывает мифы и истории: как Орион попал на небо, а как там оказалась большая медведица так далеко от своего маленького ребенка. — Как Вы считаете, насколько далеко все эти звёзды от нас находятся? — жаждущий познания ум девушки не унимается ни на секунду. — Если они так далеки как я думаю, они должны быть очень огромными. — Как наш корабль? — Примерно. А может и еще крупнее, — не утаивая, признает Джеймс.       Недолгая пауза оставляет только отзвуки волн, бьющихся о корму корабля. Корабельный колокол — пара пустых склянок — аккуратно разбавляет тишину бренчаньем от морской качки. — Это значит, мы совсем песчинки на их фоне, — делает вывод Элизабет. — Вероятно. Но пусть Вас это не пугает. Мы не должны смотреть так далеко — мы должны оставаться здесь, на этом мелком корабле, проходя только наш путь. — Возможно Вы правы. Какой смысл сравнивать себя с такими далекими, холодными звездами, верно?       Норрингтон кивает. И даже не теряется, когда Элизабет, заглядывая в его лицо, спрашивает: — Ну и какой же Вы путь выбрали для себя?       Джеймс привык, что Элизабет возвращается к этой теме практически каждый вечер. В той или иной форме, суть вопроса остается неизменной. Но сегодня Джеймс как будто готов поговорить об этом. — Наверное, вернуть свою честь… Не смейтесь, Элизабет, у меня нет другой цели сегодня. — Когда-то я и правда был достойным человеком, командором, имел власть и честь. А что теперь? — вопрос остается без ответа и поэтому экскоммандор продолжает. — И как мне не считать себя жалким после этого? — Разве честь человека измеряется количеством флотских кораблей? Или его положением и должностью? Ваше достоинство строилось на этом? — прямо спрашивает Элизабет.       На ее лице пропадает романтический взгляд и меняется на прямой и конкретный. Норрингтон угрюмо молчит. Отвлеченно теребит ногти на когда-то ухоженных руках. Ни одного заусенца до сих пор, но уже видны и мозоли, и синяки, и грязь под отросшими ногтями. Элизабет сложно признать, что так ей нравится больше. Это руки работающего человека, способного не только на слова и на команды, но и на настоящий, осмысленный труд. — Я видела человека достойного тогда, но не потому, что костюм на нем был чище и не потому, что он на любом городском празднике стоял неизменно рядом с губернатором. Я видела человека, способного держать свое слово. Способного и умеющего служить людям и городу. Знающего свое дело и знающего свои возможности, человека уверенного в своих мыслях и действиях. Что-то изменилось с тех пор?       Вместо ответа Норрингтон по-доброму усмехается и с теплотой во взгляде смотрит на девушку. — Вы будете бравым лидером, Элизабет. Как Вы умеете говорить! Слушаю и восхищаюсь! Вы точно дочь своего отца. Пусть Вы выбрали противоположную закону сторону. Но даже на этой стороне Вы, безусловно, развили свои навыки. Несмотря на то, что девушка тушуется от этих слов, краснеет, она заставляет себя смотреть в глаза и говорить: — Я все же хочу услышать ответ на свой вопрос. Джеймс ухмыляется ее стойкости и не может сдержать честных слов: — В том-то и дело, что я сам не знаю. — Тогда подумайте об этом. — Подумаю, обещаю. Завтра, пока буду драить палубу. А сейчас, расскажите о Вашем пути.       Элизабет переводит взгляд на воду — снова тушуется, в этот раз сильнее. И её напор куда-то пропадает. Разве сравнима ее глупая влюбленная цель против такой высокой, взрослой цели этого человека? И говорит так, будто ей стыдно произносить такие слова вслух: — Я отправилась в этот путь, чтобы найти и освободить свою любовь. — Я уверен, что мистер Тернер оценит этот шаг. — Вы бы оценили? Норрингтон слышит в этих словах упрек. И еле пробивающийся искренний интерес. — Даже несмотря на то, что он совершался не для меня, мисс Суон, я уже им восхищаюсь. Вы смелая девушка. И беря во внимание Ваше понимания о чести, могу смело сказать, что Вы ей обладаете в полной мере.       Разговор гаснет сам собой, оба молча думают. Даже уходя по своим спальным местам, они продолжают перебрасываться односложными фразами. Позднее Джеймс спокойно устраивается в гамак, но вместо сна долго слушает шелест волн и нестройный храп команды. Элизабет ворочается в постели, одолеваемая мыслями, и каждая из них привязана к Джеймсу.