Напиться, забыться

      На корабле бывший командор убеждается, пираты — грязные негодяи. После такого опыта никто не сможет ему предъявить за вроде необоснованную неприязнь и даже ненависть к ним, ведь он видел всю подноготную.       Джек Воробей взял его матросом. Гибс следит за ним как за любым другим членом команды: рассказывает, как правильно чистить палубу, показывает, когда стоит молчать, а когда открывать свой грязный рот. Пару человек при Джеймсе порют за отсутствие дисциплины, но это ничего. Сам Норрингтон умеет и исполнять приказы, и следить за их исполнением. И сам до сих пор считает, если кто-то не умеет молчать и говорить по приказу, его необходимо научить.       Но в момент, когда команда идёт на абордаж, ни ему, ни кому либо из новоиспеченных пиратов не дают инструкций, что делать в момент пушечного залпа, как не нарваться на наставленное прямо на тебя ружье, как реагировать на сабельную атаку. Сам он это все умеет. Остальные похоже знают только за какую сторону лучше держать меч, чтобы не порезаться. После первого пиратского боя им требуется зайти в порт не для того, чтобы потратить награбленное — не только за этим — но в первую очередь, чтобы пополнить штат одноразовых матросов.       Норрингтон стискивает зубы. К вечеру он успевает подумать о многом. В первую очередь о том, как этот бой отличается от его морских войн с пиратами, где он оказывался на правой стороне победителя. Убийства и смерть были близко, его команда тоже терпела потери. Смерть везде одинаковая. Однако, размышляя, Джеймс приходит к выводу, что служба в первую очередь обеспечивает цель для солдата. Солдат знает, за что умирает. Матросы на военных кораблях не идут в бой — только подготовленные люди, которые знают, что делать в момент обстрела и как идти в штыковую. Каждый солдат принимал присягу перед тем, как идти на службу.       Ночью именно об этом они говорят с Элизабет. И как бы Джеймс ни старался, речь его все равно принимает обвинительный характер. Темперамент мисс Суон не дает ей промолчать. Но девушка делает это в своей неизменной манере.       — Думаете, пиратам невдомек, зачем они идут на абордаж?       — За наживой.       — Джеймс, Вы не можете так думать, — по-доброму ухмыляется она. — Вспомните себя. Какие чувства Вы испытывали, командуя на военных кораблях? Что произошло, когда вас отстранили от этой возможности? И что Вы чувствовали, когда сегодня шли в бой?       Норрингтон не хочет повторяться, в конце концов бесконечные рассуждения о чести и достоинстве утомят девушку. Да и говорить об истреблении пиратства, находясь в том же звании на пиратском корабле он находит неуместным. Поэтому Элизабет позволяет себе продолжить:       — Вы знаете, что значит, взять ответственность за свою жизнь в собственные руки. У Вас была такая возможность. А у этих бедных людей? А в момент такого боя каждый из них знает — они взяли всё в свои руки.       — Неужели, чтобы чувствовать себя лучше, нужно кого-то убить?       — Речь не об убийствах. Хотя, скорее не только об убийствах, — очевидно она знает о чем говорит, вспоминая кого-то конкретного. — Суть в ответственности. От каждого из них зависит: победят или проиграют, уйдут или потонут, заработают или обеднеют. Суть в выборе и в умении нести за него ответственность. Для многих это единственный раз, когда они могут насладиться подобным.       Джеймсу нечего сказать, но есть о чем подумать. Все сказанное не отменяет его прошлых убеждений. Но также он признает, что никогда не смотрел на проблему с другой стороны. Его всегда волновали только закон и его исполнение, таким его воспитали. Но он согласен, что кроме черного и белого могут быть и другие цвета. Также бывший командор готов признать опыт столь молодой мисс. Дипломатические умения, впитанные с молоком матери, накладывается на аналитический, жаждущий познания ум и помогают развиться в незаурядный характер. Нехотя мужчине приходится признать, что побег с пиратами возможно был не худшим исходом для губернаторской дочери. Что могло ее ждать на большой земле? Выгодное замужество и высший свет, которые загубили бы столь необычные способности.       Даже если бы мужем стал он.       Конечно, любил бы, ни в чем не отказывал, но вряд ли бы понял. Джеймс находит в себе силы признать это.       Они остаются вместе до поздней ночи, но разговор уходит в совершенно другое русло. В следующий раз они беседуют так близко только через пару неспокойных ночей. Обычно попасть на корабле в передрягу на просторах необъятного океана очень сложно. Но кораблю Джека Воробья везет чаще остальных. Как будто он до сих пор проклят, ей богу.       Сначала им приходится уходить от галеонов испанского линейного флота. Черную жемчужину замечают в водах Испании до того момента, как команда успевает ограбить хоть одно торговое судно. Но ни команда, ни капитан не выглядят расстроенными — тратить время на негодование некогда, необходимо спасаться. Тем временем обстрелы происходят так часто, словно у испанцев трюмы забиты пушечными ядрами вместо провизии, а мушкеты совсем не обязательно перезаряжать. Джек же наоборот приказывает беречь припасы и, пока позволяет ветер, старается оторваться от блюстителей закона как можно скорее. Несмотря на это, пара человек падает к ногам Джеймса с кровоточащими дырами в животах. Когда станет поспокойнее, неудачливых моряков придется выбросить за борт. Норрингтон знает, что Элизабет жива, потому что видит как Гибс ведет ее в каюту капитана, очевидно, чтобы обговорить действия парламентера при захвате корабля. Джеймсу становится спокойнее сразу по двум причинам: во-первых, Воробей продумывает действия наперед, а во-вторых, Элизабет будет в безопасности какое-то время.       К концу второго дня им удается оторваться от преследователя за счет резко поднявшегося ветра. Часть команды радуется и празднует победу, но более опытные понимают, что это значит. К вечеру ветер всегда слабнет — а поднявшийся ветер значит только, что скоро будет буря. И действительно, далеко на линии горизонта их поджидают темные тучи с первыми искрами молний.       Джеймсу не нужен приказ старпома, прозвучавший в тот же момент, о том, что необходимо убрать паруса. Море начинает ходить крупными волнами, а когда ветер усилится, корабль перевернется как пустая плошка на волнах. Представляя это картину в деталях, думая о своих действиях, о спасении ничего не значащего для него экипажа и о жизни Элизабет, он поднимается на самый верх крепкой мачты. Он держит равновесие, чтобы не свалиться вниз, когда тянется к добротным морским узлам. Вязал их явно какой-то умелец. Буйный ветер и неустойчивые веревки как единственная опора под руками заставляют Джеймса вспомнить, что он еще жив.              Внизу на палубе он видит снующих людей, торопливо сгребающие вещи в трюм, чтобы их не унесло безжалостным шквалом. Там же Элизабет — мужское платье ей к лицу, чтобы не говорил на этот счет капитан корабля. Норрингтон недолго наблюдает сверху за работой команды, а потом спешит спуститься вниз.       Сумерки неотступно окружают корабль, на море приходит ночь. Волны поутихли, но ливень продолжает полоскать грязное судно. До полуночи Норрингтон стоит в карауле, высматривая в черной воде следы коралловых рифов, а после, промокнув до нитки, спускается в трюм, чтобы хоть немного согреться. На палубе его сменяет Гибс. Джек Воробей продолжает стоять у штурвала, держится крепко и неподвижно, как монумент. Так он способен простоять всю ночь или еще дольше. Джеймс тоже так мог. Но сейчас он даже рад спуститься вниз, прочь от этой жуткой непогоды.       Когда он спускается по узким ступенькам, корабль бросает из стороны в сторону, но Джеймс опьянен не качкой, а этим удивительным чувством жизни, так внезапно проснувшимся в нем. Шатаясь, он подходит и зачерпывает кружкой горячий грог. Тепло от первого глотка разливается по всему телу. Рядом стоит рагу, приготовленное коком — на вкус оно совершенно стандартное, но почему-то сейчас оно кажется удивительнее любых испробованных им блюд. Через голову экскомандор стягивает липнущую холодом сорочку и бросает к своим ногам. Его сразу встречает холодный мокрый воздух.       Элизабет подает голос как будто из-за угла, но потом Джеймс понимает, что она стоит за его спиной — тоже забежала к походной кухне, чтобы погреться. Её одежда, пусть и удобная, не выглядит теплой и согревающей. Джеймс говорит об этом открыто и протягивает кружку с дымящимся напитком.       — Вы были на палубе? — Элизабет явно судит по его внешнему виду.       Джеймс переводит взгляд на брошенную под ноги рубашку, кивает и говорит, прерываясь на крупные согревающие глотки:       — Просвета за облаками еще не видно. Мы долго будем дрейфовать. Но Воробью похоже даже нравится стоять там под дождем у штурвала.       — Замерзли? — перебарывая смущение, произносит когда-то холодная английская леди.       — Пожалуй, — признается когда-то несгибаемый командор. — А Вы как? Не испугались? Не укачало?       Забываясь, Джемс тянет влажную руку к девушке. Кожа Элизабет теплая и нежная на ощупь, даже под рукавами этой когда-то белоснежной рубашки.       — Нет, — отвечает девушка на все сразу и тянет уголок губ вверх. — Я вижу по глазам, Вы почувствовали это.       В этом свете темного подвала девушка выглядит как морская нимфа. Одна такая долгие годы не отпускала великого странника Одиссея. И сейчас Джеймс уверен, что Элизабет могла бы с ней потягаться в умении удержать мужчину. Одним взглядом он спрашивает: «Это?»       — Жизнь, сэр. Ответственность за свою жизнь.       Мягко возвращая руку, Элизабет проходит к чаше с грогом и наливает один черпак в свою кружку, оставляя мужчине его напиток.       — Меня радует, что это проявилось не в бою, мистер Норрингтон. Вам не нужно кого-то убивать, чтобы хлеб на столе стал слаще. Наверное, это тоже доказательство Вашей чести.       Элизабет делает глоток из кружки, прикрывая глаза — приятное тепло наполняет ее тело. Бывший командор не может отвести от ее движений взгляд. Полумрак скрывает лишнее, но некоторые вещи делает более явным. Будь эта девушка на месте знаменитой Калипсо, Джеймсу бы тоже не захотелось никуда уходить, неважно как бы это пошатнуло его честь.       — Мисс Суон? Останется ли моя честь при мне, если я вас поцелую?       — Этот вопрос куда сложнее, чем кажется, мистер Норрингтон.       Джеймс неторопливо тянет руку вперед и обхватывает ее запястье, скользит рукой вверх до плеча. Элизабет прикрывает глаза от удовольствия — его огрубевшие от труда руки такие твердые и уверенные, прочные. Скользят они медленно, но в этом угадывается только вопрос: «Позволите?». Ответа нет.       Холодные от дождя и согретые горячим напитком губы соединяются в без малого невинном поцелуе. Голову кружит. Элизабет размыкает губы, будто хочет что-то сказать. И Джеймс снова ощущает себя мальчишкой, впервые отпившим пива из отцовского стакана. Он крепче стискивает плечи девушки, прижимая ее к своей холодной груди, где за ребрами иступлено колотится горячее жаждущее сердце. Он также слышит, несмотря на шквальный ветер и дождь, как громко бьется сердце Элизабет — этот звук будто раздается во всем ее прекрасном теле.       Но скоро девушка отстраняется и вновь размыкает губы. Через них она делает пару глубоких вдохов. А потом, касаясь своими губами чужих губ напротив, и едва различимо — стесняясь или молясь, чтобы Джеймс ее не услышал — произносит:       — Ваша честь сохранится, мистер Норрингтон. Но что вы скажете о моей?       Джеймсу приходится очнуться. Также медленно он размыкает руки, крепко стискивающие в объятиях тело напротив. Он отходит к столу, ставит пустую кружку рядом с кастрюлей, поднимает мокрую сорочку с грязного пола и наконец стремительно поднимается на палубу. Элизабет остается внизу.