Не подходи к скверне

Под вечер в коридорах замка почти никого не остаётся. Отскакивающий от стен глухой стук каблуков весь путь служит как похоронный гимн. Шаг за шагом Дайнслейф становится ближе к тому, с чем предпочёл бы не не встречаться. Но кто он такой, чтобы отказывать своему королю? Перед глазами вырастает высоченная, широкая двухстворчатая дверь, сияет всем возможным гравированным роскошеством. Золотыми узорами на темном полотне, сияющими звёздами и инструктированными камнями в массиве резного дерева. Выглядит не как что-то, что было создано руками человека. Да и не будь это так, не много тут удивляться — Каэнри’ах страна возможностей. Тут вам не земли, нуждающиеся в попечительстве Архонтов. Вот бы попечительство самому Дайнслейфу… Приходится вздохнуть, прежде чем самому взяться за створки и толкнуть. Стража рядом не наблюдается. Новоявленный король находится на привычном своем месте — за рабочим столом. Ни его плечи, ни изящные длинные пальцы с пером, парящие над документом, ни голова, с возложенной короной, не дёргаются, когда с дребезжанием открываются, а затем закрываются двери. Дайнслейф стоит прямо, сложив руки по этикету перед собой. На короля он своего смотреть пока не рискует. Глазам предстоит только тёмная комната, с длинными окнами по всей длине фасада, огромной кроватью посередине, обвитой вокруг балдахинном. Король, вам не одиноко? Вместе со стуком опустившегося пера, раздаётся голос: — Дайнслейф. Бархатный, спокойный. По коже уже бегут мурашки. — Вы звали меня, — и тогда он наконец оборачивается в один шаг, кланяется совсем неглубоко, и смотрит из-под челки. — Напомни, что происходит в северной части леса. Значит, терпения у него мало — сразу начал с сути. Язык пробегается по губам. Нервы. — В северной части леса наблюдается повышенное количество тварей, мутировавших от действия какой-то неизвестной скверны. — Сколько прошло с тех пор, как всё это началось? — король продолжает спокойно приводить свой рабочий стол в порядок: указ к указу, прошение к прошениям, перо в подставку, рядом с чернильницей. — Полагаю, около двух месяцев. — В течении двух месяцев я велю тебе одно, Дайнслейф, — голос его приобретает характерную хрипотцу, даже усталость. Дайнслейф не был сегодня в замке, но знает о занятости своего Величества досконально. Сам ведь ему расписание составляет. — Одно и то же, — щёлкая застежкой и наконец поднимая взгляд. От тяжести под ним Дайнслейф переводит взгляд и снова бегло пробегается языком по резко иссохшим губам. Кэйа вешает свою накидку на спинку из красного дерева и размерным, лёгким шагом следует к кровати. — Не подходить к скверне. Дайнслейф чувствует, будто его впечатывают в землю. Вина. Ужасная вина, из-за которой не поднять головы. — Мой Король… — он пытается, но чужой голос почти сразу прерывает его: — Я больше не достоен твоего подчинения? Неужели какое-то мое действие или решение подорвало мой авторитет для тебя? Иначе я не понимаю, почему ты вдруг решил, что волен ослушиваться. Кто, если не ты, Дайнслейф? Мой советник, моя правая рука. Может ли рука отбиться от своего хозяина? — Ваше Величество… — Дайнслейф рвано выдыхает. Хочет оправдаться, но чувствует, что оскорбит этим сильнее. Знает, что оскорбит, это будет высшей степенью неуважения, даже если своим присутствием на горячей линии леса пытался обезопасить и Кэйю, и страну, — я… Ничего не важно, он действительно сделал это — пошёл наперекор своему королю. Ужасная вина поглощает с головой. Кэйа позволяет ему стоять. Ждёт, видимо, давая справиться с мыслями, и в какой-то момент вздыхает, прислонив ребро руки к лицу. — Дайнслейф, — зовёт он, и тот моментально вскидывает голову. Кэйа садится на постель, расставив ноги, и одним взглядом говорит «ко мне». Дайнслейф, хоть и всегда славленный офицерской выправкой, ровным, до сантиметров измеримым правильным и равномерным шагом, оказывается рядом с ним в один миг. Идёт он все так же правильно и бесперебойно, но чувствуется. Чувствуется эта нетерпимость, желание выполнить указание сразу, даже до того, как оно слетит с чужих уст. — Вперёд, — вскидывает брови Кэйа, когда он застывает перед ступенью кровати. Приходится подняться. Будто он не делал подобного до этого момента. Кэйа сразу поднимает руку, касается его бедра совсем легонько, гладит через грубую ткань, подняв взгляд. И это так неправильно. Не король должен смотреть на него снизу вверх. И внезапно смуглый палец поддевает гартер на ноге, дёргает за него к себе, из-за чего Дайнслейф слегка пошатывается. — Может ли, Дайнслейф? — Никак… никак нет, Ваше Величество, — говорит, давясь вздохом, потому что рука по бедру поднялась, и опустилась на круглую ягодицу. Кэйа несильно хлопает ею снизу вверх и задница мягко покачивается. Дайнслейф кусает губу. — Снимай, — говорит Кэйа и отодвигается. Опирается ладонями о постель, наблюдая за ним с отстранённостью. Его Король действительно, действительно зол. Может, не зол, а только раздражён, но Дайнслейфу нельзя никому говорить, что его король не может злиться на него… И он мнётся. Мнётся, будто до этого уже мало противился воле своего короля. Мысли отрезвляют. Пальцы ложатся на пряжку, вытаскивают пояс, который после со звоном опускается на пол. Пока ещё даже не горят уши. Пока думается только о своих поступках. — Ложись, — Кэйа кивает на свои бёдра. И всё начинается. — Можешь оставить так пока, — говорит он, когда тот стягивает брюки до колен. Поза стесненная, но ложится Дайнслейф хоть и медленно, но очень точно и верно. Сильные ноги под животом и бедрами ощущаются… он не хочет описывать, как это ощущается, просто знайте, что у его короля очень твёрдые, рельефные и натренированные ноги. — Мой Дайнслейф. А теперь горят уже и уши. Ладонь ложится ему на спину и даже сквозь твёрдый жаккард жилета и рубашку можно ощутить её тепло. — Я не вижу смысла в пустых разговорах. Пока слова не подкрепляются действиями, некоторым очень светлым умишкам сложно понять всю суть. Я не могу никому позволить выпороть моего советника. Мой советник, это моя ответственность, верно? — и с этими словами рука спускается ему на задницу. Дайнслейф послушно выпячивает её. Рука мнёт, чуть пощипывает, тянет ягодицу и опускает, позволяя королевскому взору лицезреть, как подтянутая задница аккуратно, расходясь волнами, принимает свою изначальную форму. Придётся терпеть. Он сам виноват. Сам довёл Кэйю до этого. До порки. Когда Дайнслейф осознаёт, что его действительно сейчас выпорют, стенание в голове звучит жалобным эхом. Он правда довёл ситуацию до этого. Можно же было прекратить после предыдущей поездки, но нет, ему захотелось лично увериться, что дела на линии идут хорошо, даже если он получал десяток писем от доверенных лиц, которые говорили, что это так. Неужели, он подсознательно сам нарывался? Сейчас будет очень, и очень унизительно. — Я соскучился по этой заднице, на самом деле, — говорит он, чуть щипая его. Дайнслейф даже не дёргается, уткнувшись лбом в сложённые руки и тяжело дыша. Нужно сохранять позу, даже если дышать становится всё сложнее. А дальше будет ещё сложнее. Лежащий на его коленях, послушно оттопырив задницу, спустив брюки до колен и не смея шевельнуться даже в шутку — Кэйа получает от этого наслаждение неприличное. Он несильно бьет продолжительными короткими шлепками его под ягодицами, продолжая смотреть на эти волны. Скорее потрясывает эту пухлую задницу, чем по-настоящему бьет. Формы его советник имеет очень хорошие. И сверху тоже. Сочные, выпуклые грудные мышцы он тоже не против иногда пощипать. Отношения между ними, откровенно, не самые деловые, но всё это на удивление не мешает им сохранять полуофициальный тон, а на людях, так тем более. Только Кэйа, кажется, упустил немного из виду момент, когда советник заигрался и начал оспаривать приказы. Так что он не чувствует ни капли вины, понимая, что после всего этого Дайнслейф будет чувствовать себя виноватым и заморенным. Будет уводить взгляд и каждый раз вздрагивать, когда его ладонь будет маячить рядом с его задницей. И первое: — Хочешь считать? — Как прикажете, Ваше Величество. — Это был вопрос, — и первый, хлёсткий и звонкий удар опускается на ягодицы. И Дайнслейф впервые дёргается. Наверняка больше от неожиданности, чем из-за боли. К боли он привычен, и шлёпок был не таким сильным. — Вопрос про твое мнение. На вопрос принято получать прямой ответ, а не перекладывание ответственности на его ответ. — Прощу прощения. Дайнслейф звучит хрипло, и Кэйа довольно хмыкает, поглаживая ещё секунду трепыхающиеся мышцы ягодиц. Практически сразу те расслабляются — удивительная воля над своим телом. — Знаешь, — и второй шлёпок опускается на правую ягодицу. Ладонь мнёт её грубо сразу после, — я не планирую пороть тебя до синяков. Боюсь, что мы так долго не виделись, что я просто заскучал по твоей заднице, — и третий, тоже на правую, которая уже хорошенько порозовела. Ну какой хорошенький. Ну что за попка. Дайнслейф не знает, можно ему свободно говорить или нет, и просто молча слушает. Молча, но стискивая зубы, потому что… ну бездна проклятая, почему его король говорит такие смущающие вещи? — Продолжай заниматься своей задницей. Ешь плотно, я хочу, чтобы она оставалась такой же пухлой. Знаешь, какая она сейчас красивая? Так приятно розовеет для меня, — и снова шлёпок, но уже на левую и намного мягче, будто Кэйа умилен. — Вы… Вы смущаете меня, — глухо, почти неслышно отзывается Дайнслейф, но Кэйа слышит и мягко смеётся. Продолжает шлепать его, но не деля удары на конкретные, просто осыпая его шлепками по всей поверхности ягодиц. Легкими и даже приятными. Такие не принято считать, такие нужны для разогрева, чтобы кровь прилила, а тяжёлые удары, последующие потом, не так сильно травмировали кожу и мышцы. — Смущайся, Дайнслейф. Смущайся, когда я ласкаю тебя, и смущайся, когда стоишь перед решением пойти мне наперекор. Ты должен стыдиться. Стыд для тебя необходим. — Я… сожалею, — он поднимает голову, когда ему снова напоминают об его ошибке, и тут же отпускает, когда такая изящная на вид, но очень тяжелая по весу рука увесисто опускается снова. По помещению раскатывается звучный удар. Дайнслейф поджимает ягодицы. — Расслабься, — требует Кэйа, оттягивая одну половинку и попутно снова шлепая по ней. На молочной заднице во всю цветёт отпечаток руки: пальцы запечатлелись на одной ягодице, а основа ладони на второй. Когда Кэйа оттягивает одну, отпечаток руки расходится. Он хмыкает. Указательный палец гладит по линии между ягодиц, Дайнслейф заметно подвиливает. Такой чувствительный порой к любой мелочи. Кэйа поднимает одну руку, а вторую кладёт на хорошенькую поясницу. Прижимает три пальца плотно и осыпает шлепками эту линию посередине. Теперь зная, что он должен был ожидать, Дайнслейф уже не дёргается, и Кэйа с похвалой гладит его. — Молодец, — шепчет и, наклонившись, целует чуть ниже поясницы. Дайнслейф смущённо зарывается лицом в свой локоть и кусает губу, когда Кэйа задирает ему рубашку, оголяя нижнюю часть спины. Ещё и касается так ласково, будто они не занимаются тут всякого рода непотребствами. А затем Кэйа делает такое движение, что его идеальная поза для порки почти ломается — тянется, кажется, за чем-то на полу. Когда что-то змейкой скользит по его бёдрам, Дайнслейф понимает — ремень. — Я бы предпочёл поставить тебя раком или заставил встать передо мной на ноги, но ты уже помнишь, что я говорил, да? «Я соскучился». Не произносится вслух, но слышит Дайнслейф это отчетливо. Кэйа немного отстраняется, пропадают его тёплые пальцы с поясницы. Это даже заставляет желать завредничать. Он тоже соскучился по теплу своего короля. — Считай, мой Дайнслейф. Кожа ремня Дайнслейфа грубая, тяжелая, выполненная по заказу от королевского портного, потому что никто иной не умел работать с кожей, предоставленной ему лично королем. И когда подарок хлестко бьет в первый раз, Дайнслейф непроизвольно сжимает кулаки. Скоро привыкнет. Ничего. — Молодец. Не сжижайся, все хорошо, я разогрел тебя. Дайнслейф только кивает, не поднимая голову. Вряд ли Кэйа это увидел, но никак не отреагировать он не мог. — Два, — на второй удар он почти не реагирует, говорит спокойно, даже если этот удар по силе не уступал первому. — Три, — все так же спокойно. Кэйа бьет его размеренно. Соблюдая темп и интервал между каждым ударом. Рука его движется умело, не дёргается ни на дюйм от изначального курса, даже когда на удар, кажется, десятый, Дайнслейф сдавленно стонет и виляет бедрами, явно пытаясь уйти от натиска. Он знает, что его советник справится. Ошибки прощать он ему готов, особенно такие мелкие. И бьет он так же без перерыва, потому на одиннадцатый Дайнслейф снова берет власть над собой и послушно расслабляется, принимая наказание. — Четырнадцать, — голос охрип, жар поднимается, кажется, от самой задницы до груди и спины. Многого стоит не поерзать, чтобы не проехаться пахом случайно о королевские брюки. На ягодицах характерные полосы. Где-то сбоку уже цветёт небольшой синяк — кажется, хвост ремня проехался слишком сильно. Мышцы уже заметнее подрагивают, даже если сам Дайнслейф не двигается. Хороший мальчик. Очень хороший. Кэйа обязательно похвалит своего служителя потом. — Восемнадцать, — теперь он уже правда подвиливает и еле слышно стонет, но на него, кажется, опускается королевское милосердие, потому что Кэйа никак не реагирует и не упрекает, а просто бьет ещё раз. У них бывали порки и намного длительнее и тяжелее, но эта ощущается намного тяжелее. Возможно, всё из-за чувства вины. Для девятнадцатого Кэйа отводит руку намного выше. Ждёт больше обычного, ухмыляясь, когда на нужный интервал Дайнслейф не получает ремень и просто от привычки вздрагивает. Играется. Дайнслейф затаивает дыхание. И еле подавляет вскрик, когда плотный, широкий ремень тяжело опускается, полосуя горизонтально всю поверхность ягодиц. В этот раз Кэйа не хвалит, но практически сразу начинает гладить, отложив ремень на кровать. Дайнслейф тыкается в темно-синею постель лбом и медленно дышит, пока ему позволяют немного отдохнуть. Он даже думает, что это всё, но не тут-то было. Смуглые пальцы скользят по линии между его ягодицами и медленно разводят половинки, вдавливая указательный палец ребром. — Её тоже нужно наказать, не считаешь? — говорит Кэйа, касаясь подушечкой пальца розового, маленького входа. Дайнслейф сипло выдыхает. — Какая прелесть. Ты ведь хранил её для меня, да? Я рассержусь, если узнаю, что этот вид открыт не только мне. Кажется, он начинает фантазировать себе что-то и злиться, потому что в следующую секунду ему хорошенько разводят половинки и двумя пальцами шлепают по дырочке. Слишком слабо, чтобы сделать больно, но достаточно, чтобы возбудить воображение и заставить к сфинктеру прилить немного крови. Он прижимает указательный и средний подушечками к анусу и слегка трёт взад-вперёд. Затем поднимает пальцы и снова шлепает. — Я не слышу ответ, Дайнслейф. — Да, Ваше Величество, — послушно отзывается он и так же послушно двигается, когда Кэйа садится чуть глубже на кровати и поворачивается немного в сторону, чтобы он мог устроить больше торса на кровати. Попу ему поправляет на своё усмотрение Кэйа сам. Он крепко сжимает ягодицы в руках, рассматривая, как плюшевая задница выступает между его пальцев, и довольно улыбается, слыша шипение со стороны советника — он выпорол его хорошенько, чтобы малейшее касание приносило дискомфорт. Кэйа хлопает его между ног, намекая, чтобы развёл их, и сначала совсем легко гладит мошонку, перинеум и меж ягодиц, прежде чем потянуться дальше и стянуть с него штаны уже до конца. Оказавшись без сковывающей одежды, Дайнслейф чувствует себя удобнее, но более неловко, потому что весь низ у него оголён. Кэйа устраивает одну его ногу на кровать, а вторую перекидывает через свое бедро, что теперь стопа Дайнслейфа не может коснуться пола. Раскрытой ладонью он гладит по заднице, спускается к ногам и проходится и между ног, по ляжкам, сжимая их несильно и тоже осыпая ударами. Любуясь, как нежная кожа внутренней стороны бёдер становится красноватой, такой же красивой, как кожа ягодиц. — Я хочу слышать полный ответ, — нежно, чуть ли не ласково повторяет Кэйа, ставя углубление ладони к центральной части ягодичек и мягко потряхивая эти пухлые половинки. Любуясь, как розовый вход еле-еле проглядывается от этих манипуляций. Дайнслейф прикусывает язык. Сглатывает и, плотно зажмурив глаза, тихо говорит: — Да, Ваше Величество, моя дырочка открыта только для вас. — Ты никому более не показываешь эту толстую задницу и дырочку? — Да. Никому. — Прелестный. Мой. Рука ложится на светлые волосы и мягко приглаживает. Дайнслейф от этого утыкается лицом в кровать и даже не смеет дышать. Его король к нему так добр. — И все равно я не могу не припадать ей урок. Такая ничтожно маленькая, а столько всего может заставить сделать меня, — и снова возвращается к пятой точку Дайнслейфа. Снова широко разводит его ягодицы и массирующими движениями качает задницу вверх-вниз, пока сам, присвистывая какую-то мелодию, рассматривает эту мелкую дырочку. Нужно заставить её вспухнуть. Покраснеть и жечься. Жалко у него сейчас нет рядом никакого жгучего эликсира. В прошлый раз Дайнслейф продержался только от силы минут пять. Кэйа поставил его на четвереньки на кровать, заставил упереться грудью в постель и задрать задницу, пока сам обмазывал его тёплым и красным эликсиром, который щипал нежную кожу. Вечер закончился горячо и громко. Сначала Кэйа думает приказать ему самому развести ягодицы, но в итоге решает всё сделать сам. Пусть полежит. Тем более красивенько устроился, так привлекательно задрал попку, что её бы просто трахнуть. Но рано. Палец скользит в ложбинку, гладит вход, который уже принял свой привычный цвет. — Иногда мне хочется приказать тебе ходить без штанов. Чтобы я мог в любое время подойти и нагнуть тебя, это было бы действительно удобно, не считаешь? — и мягко давит на сфинктер, довольно наблюдая за тем, как сухая дырочка послушно втягивает палец, — или целовать тебя. Щеки Дайнслейфа краснеют и пылают. Он всегда чувствует себя неловко, когда Кэйа лезет туда губами, потому что это выглядит как-то… неправильно? На палец он никак не реагирует. Кэйа драл его без смазки раньше, так что один палец стерпеть не составляет труда. — Вместо того, чтобы раздеться, лечь в мою постель и ожидать меня, задрав подготовленную задницу, ты решил вчера уехать. Это разочаровало меня, Дайнслейф, — и шлепает прямо с этими словами между половинок так сильно, заставляя нежную, тонкую кожу заныть, что Дайнслейф не удерживается и хныкает, — очень, очень плохая дырка, — и снова шлепает, сильнее оттянув ягодицу и ещё сильнее хлеща ладонью. Бьет Кэйа его долго. Удары по дырочке ощущаются намного острее, чем по ягодицам. Иногда Дайнслейф ерзает и сжимается, на что Кэйа только сильнее его бьет, в некоторые моменты по бёдрам, а в некоторые по заднице, чтобы был послушнее. Угрожает пару раз, что возьмёт снова ремень, но тот прекрасно понимает, что такого не будет, и продолжает капризно вилять бедрами. Отшлепал он и место за мошонкой. Вообще вся поверхность от задницы, внутренней стороны бёдер, самих бёдер и промежности Дайнслейфа можно описать одним цветом — красным. Кожа уже хорошенько печёт, и то, что Кэйе иногда вставляет в него пальцы и гладит простату, совсем не помогает успокоиться. Потому что после ласки он шлепает его хлестко и без передышки по самой дырочке раз пять без интервалов. — Не виляй, — грозится Кэйа, когда он снова ерзает задницей, и не целясь бьет куда-то в сторону бёдер. Он берет одну его ягодицы в хватку, сжав с одной стороны большим пальцем, а всеми остальными с другой, и интенсивно шлепает этот выступающий жирочек, пока он не становится совсем красным. — Прости, она уже начала приходить в себя, я хочу, чтобы ты продолжал быть красненьким везде, терпи, — и продолжает терзать её, сосредоточенно наблюдая за тем, как он вертится на его коленях. Терпение у хваленного советника начинает кончаться. Дайнслейф уже чувствует, как щипает в носу, когда ему снова разводят ягодицы и без жалости начинают пороть дырку. Спокойно сесть он не сможет ближайшие два дня как минимум. — Мхм… — тянет Дайнслейф, прикусывая собственную губу. — М, что такое? — Кэйа оборачивается на его голову и чуть ослабляет хватку. Начинает гладить раскрасневшийся анус, но это только сильнее заставляет его жечься. — Хочешь прекратить? — Мой король… — тянет он хрипло, но внезапно чувствует такой мощный и жгучий удар, чтобы подрывается на кровать вперёд. Кэйа хватает его за бедра, как раз тогда, когда неспокойная попа пытается уползти от него. — Ну что за дела, — цокает он языком, а затем, потянув его за бедра выше и раздвинув ягодички большими пальцами, целуют прямо в распухшую дырку, прежде чем бросить на кровать. Дайнслейф не совсем понимает, что происходит, поэтому оборачивается через плечо, оставаясь все так же лежать на животе. — Голову вперёд, — приказывает Кэйа, и слушается он моментально, пока тот встаёт. Он ощущает касание к своим коленям и послушно забирается полностью на кровать. Кэйа опирается ногой о постель и тянется вперёд. Заводит руки ему под живот, начиная расстёгивать пуговицы. — Ваше Величество, я могу раздеться, если вы попроси… — Нет. Если я это делаю сам, значит, таково моё желание. Лежи, — прерывает его бесстрастно и, вынув все пуговицы, аккуратно тянет жилет, снимая тоже сам, приказывая не двигаться. Прежде чем снова встать, он с чувством сжимает грудь своего советника. Мнёт её грубо и щипает за соски. — Мм… — Нравится? Хитрец, — хмыкает он и, потянувшись назад, не может сдержаться перед открывшейся картиной — бледная кожа тела, так красиво контрастирующая на фоне темной постели, задранная рубашка, чуть ниже — алые ягодицы, пухлая дырочка, выглядывающая между них из-за оттопыренной задницы, такие же красные бедра, длинные, стройные, с хорошими плотными ляжками, такими, которые так нравится королю, — ладонь сама взымается в воздух и со свистом опускается на задницу. — Кэйа… — Дайнслейф впервые за свое возращение зовёт его по имени, и Кэйа сразу хрипло, довольно смеётся. Ну серьезно, хватит уже по заднице! На ней уже живого места нет! — Ну всё-всё, — он встаёт за ним и начинает с чем-то возиться. Дайнслейф сохраняет свою позу и лишь ждёт. — Раздвинь ноги, — приказывает Кэйа. Выполняют сразу. — Руки назад. Да, положи туда, давай, раздвинь булки хорошенько. Молодец, хороший мальчик. И Дайнслейф снова чувствует, как матрас рядом с его бедрами опускается — Кэйа оперся ладонью рядом с ними. — А теперь терпи и без шороха, понял? Ты отлично дуришь меня, но своё наказание ты получишь до конца, даже если я уже просто хочу вылизать тебя и наконец присунуть. Можешь считать, ориентировочно до десяти, но не думай, что после я обязательно остановлюсь. Дайнслейфу ничего не остаётся, кроме как молча принять свою участь. Он бы мог тут пококетничать, лечь на спину и потянуть короля на себя или встать в соблазнительную позу, но флиртовать у советника получается намного и намного хуже, чем послушно исполнять приказ. Он тут не бордельная девка, чтобы уметь кадрить мужчин. Кэйа шлепает его алой дырке и спрашивает: — Как? Дайнслейф делает вдох: — Горит. — Отлично. И Кэйа действительно не останавливает на десяти. Он бьет его и бьет, заставляя звуки хлёстких ударов разноситься под помещению. Дайнслейф принимает всё, зажимается то и дело, но из-за рук, которыми он самостоятельно открывает себя, не может это сделать достаточно, чтобы избежать наказания длинных пальцев, которые осыпают его горящую кожу ещё более горячительными шлепками. Кэйа плюет между его ягодиц и размазывает слюну, снова ласкает изнутри, растягивает и давит на комочек нервов внутри. Дайнслейф даже успевает втянуться и хрипло постанывать, но он даже не знает, для чего это затевается. Понимает, только когда рука рядом с бёдрами пропадает и касается рядом со сфинктером. Тянет перианальную кожу ещё сильнее, раскрывая его так, что видно даже розовые стенки изнутри. — Кэйа… — подавившись вздохом, потому что приходит осознание, к чему это ведёт, тянет Дайнслейф. — Расслабься, — успокаивает его Кэйа, хотя сказать, что это успокоило… нет, совсем не успокоило! Он наклоняется и целует его в поясницу, но это не спасает от жалкого и болезненного стона, когда два его пальца с размаха опускаются на раскрытую дырочку. И даже тогда — Дайнслейф стонет, хрипит, хныкает, — но даже не думает свести ноги и закрыть ему доступ. Шлепков получается, кажется, около пяти, и после каждой болезненной и острой, Кэйа целует его. Шлёпок. Поцелуй. Шлёпок. Поцелуй. Шлёпок. Поцелуй… Шлёпок… Поцелуй… Когда они заканчивают, чувствует себя Дайнслейф устало и размеренно. Все тело потное, мышцы ноют от того, как сильно он их напрягал, чтобы не свести ноги или просто не закрыться, между ягодиц — огонь, ягодицы — печёт. В голове ноль мыслей. И даже когда Кэйа заканчивает и говорит ему «всё», он продолжает лежать, тяжело и грузно дыша. — Всё, — повторяет ему мягче и намного добрее Кэйа, касаясь его рук и убирая их с ягодиц. — Эй, слышишь? — теперь он садится рядом, давит на его плечо и поворачивает его лицом к себе. Взгляд у Дайнслейфа он находит заплывшим. Брови — нахмуренными, а рот открытым, с припухшими губами от того, как сильно тот их кусал. — Ты хорошо справился, — и тянет к себе, втягивая в размерный, неспешный поцелуй, во время которого Дайнслейф наконец возвращается и тихо стонет, когда Кэйа наконец касается его члена. — И больше никогда, — он смотрит ему прямо в глаза, нависнув сверху и в кулаке сжимая текущий от ожидания член. — Никогда не смей подходить к скверне, — строго, прежде чем снова впиться в губы, пока чужое тело натягивается стрункой в предоргазменных судорогах.