Бабочки и змеи

Миха никогда не был неуверенным в себе. Ни когда в детстве другие дети дразнили его, потому что из-за проблем со здоровьем – да и, признаться, от не особого желания – он не мог заниматься физкультурой; ни когда в юношестве увлёкся панк-роком и анархисткими идеями, что, мягко сказать, не повысило его популярности у сверстников, особенно у девушек, которые на любые его посягательства молча крутили пальцем у виска. «Ну и фиг с ними,» – думал Горшок, «Дуры блин. Ничё вы не понимаете в настоящей музыке.» Даже когда его в третий раз развернули в военкомате – всё из-за тех же давних проблем с дыхалкой – это не подкосило его здоровую самооценку, хотя отслужить родине тогда он считал делом чести. Нет, Миха никогда не был неуверенным в себе. До тех пор, пока не встретил этого белобрысого Князька, воодушевлённо затирающего ему прямо сейчас про свой безумный фантастический мир, который он создал в собственных стихах и рисунках. Миха слушал его вполуха, глазея по сторонам на обклеенные рисунками стены, а сам только и думал: «Повезло же таким родиться». Не только с такой смазливой мордашкой, густой копной золотых волос и лазурно-голубыми глазами, но и, кажется, с талантом ко всему, чего коснётся его воображение. Нет, Миха никогда не был неуверенным в себе. Но именно в этот момент, сидя плечом к плечу с этим, мать его, полубогом во плоти, который с жаром в своих синющих глазах-блюдцах уже распинался про какую-то Машу (называя ее ещё так уважительно – «Мария» – девчонка его, наверняка) и иногда аж хватал Горшка то за запястье, то за ногу, чтобы привлечь его внимание к очередному рисунку… тут Миха впервые почувствовал что-то странное, щекочущее его внизу живота. И вот в этот момент ему почему-то вспомнились все женские отказы и насмешки. Собственные, по его мнению ничем непримечательные карие глаза и долговязое телосложение показались ему уродливыми, а буквально только что потерянные передние зубы больше не такими смешными. Единственное логичное объяснение, Миха сразу понял, – змеюка-зависть. «Фу, блять.» Эту мысль он отогнал почти что в то же мгновение, как только это осознал. Нет, так не пойдёт. Он ведь никогда не был неуверенным в себе. Как-то это не по-панковски. Какая разница, кто что про него думает. «Уродом» и «отбросом» его называли и до появления Андрюхи. А его появлению вообще радоваться надо! Искали медь, а отхватили золото. Вот сейчас-то точно Контора в гору пойдёт. Может и девки будут на их концерты приходить, чтобы посмотреть на такого… – И это ты всё сам придумал?! – перебил собственные мысли и, похоже, заодно и Князя Миха. Андрей посмотрел на него удивлённо и, кажется, слегка раскраснелся. «Ей-богу, как девчонка.» – Ну да, я, – ответил Князь просто. И продолжил рассказ уже про… сосиски? Миха упустил начало истории и почему-то теперь уже сам раскраснелся от этого слова. «Нет, всё-таки не такой уж он идеальный. Вот только песен про сосиски нам не хватало. Дурак-дураком.» Узнав Князя поближе, Миха только убедился в том, какой тот на самом деле дурак. Нет, конечно это никак не умаляло таланта Андрея или других качеств, о которых Горшок запретил себе думать, потому что «ну это зашквар». Нет, но почему-то Михе от осознания, что Князь был вовсе не каким-то божеством всех ремёсел и искусств, каким он ему показался при первой встрече, стало немного легче. Как будто у него появился шанс… быть наравне с этой Василисой Прекрасной и Премудрой, когда иногда она оказывалась Ванькой-дураком. Как, например, когда после реп в подсобке реставрационки они оставались вдвоём до поздней ночи, и Миха учил Андрея играть на гитаре и петь. Горшок-то с детства был поющим. Его мама, преподаватель вокала по образованию, использовала пение в качестве профилактики: Мише – от проблем с дыхалкой, брату Лёше – от заикания. А с гитарой, Горшку порой казалось, он в руках родился. А вот Андрюха… Андрей не попадал неуклюжими пальцами на нужные лады, давал петуха на высоких нотах и задыхался после двух слов. А потом смеялся от нехватки кислорода беззвучным смехом. Он ржал, катаясь по полу грязной каморки, которую они гордо называли реп-точкой. Ржал, пока не краснел, как помидор, хотя это происходило быстро с его обычно фарфорово-белоснежной кожей. Смеялся и снова спокойно хватал гитару в руки или микрофон или начинал упражнение на распевку. И всё это он делал так беззаботно, что Миха даже не смеялся, глядя на лажающего и катающегося по полу Князя, а улыбался сам, как дурак, во весь свой беззубый рот. Не мог он смеяться над этим дураком, потому что даже эта беззаботность, с которой Андрей при первой встрече признал «Ребят, какая группа? Я ж ни петь, ни играть не умею», а теперь так легко угорал над собственными попытками научиться – даже это казалось Михе частью «идеальности» Князя. Хоть он и не хотел себе в этом признаваться, но Миха так не мог. Он если что-то не умёл, то шёл на таран, как баран упёртый, лишь бы не признавать в себе какую-то, как он считал, слабость. Он так и то злосчастное соревнование по подтягиваниям предложил сам из чистого упрямства: он ведь и подтягиваться-то не умел, но даже себе в этом признаваться не хотел. Но он может и упрямый, как баран, а смекалки ему не занимать. Этим он и хотел впечатлить… То есть, этому он и хотел научить этого образцового Князева: место д’Артаньяна достанется не самому сильному, а самому находчивому. Этого-то Андрюха и не догнал, поэтому и дурак. Только вот спор этот как-то забылся, и в итоге д’Артаньяна в группе оказалось два. И второго теперь приходилось учить по ночам. Но Миха был не против, тем более потому, что уроки эти всегда плавно переходили в написание песен. Замученный осипший Андрюха с намозоленными ладонями протягивал Михе очередную исписанную и изрисованную тетрадку и, кажется, даже иногда задерживал дыхание, ожидая вердикта Горшка. Михе особенно нравились эти моменты, потому что тогда Андрей смотрел на него так, как Горшок представлял он смотрел на Князя в их судьбоносную встречу, когда Андрей показывал ему свои тетрадки в первый раз. «Видишь,» – думал он, – «может я и не такой смазливый, но тоже кое-что умею.» И он тут же краснел от собственных мыслей. Нет, зависть всё-таки змеюка та ещё. Но на самом деле, эти моменты нравились Михе даже больше тем, что вот именно тогда, сидя посреди ночи в задрипанной каморке, в тусклом свете одинокой лампочки, свисающей на оголённом проводе с потолка, они творили. Они творили, а он не мог поверить, что всё это взаправду. Нет, так не бывает. Всё, о чём он мечтал в каких-то абстрактных снах и даже больше, теперь создавалось у него на глазах. Да, именно так, «создавалось». Ему казалось, что их песни пишутся сами – будто они уже существуют, завершённые, дерзкие, цепляющие, – а они, Миха и Андрей, только вспоминают их. Вспоминают песни, которые будут любимы многими фанатами сквозь года. «Ну не бывает так идеально!» А у них было. Горшок листал тексты и его взгляд останавливался на одном – он даже сам не знал почему, – и сразу начинал петь, будто знал мелодию. Даже руки его перебирали струны не глядя. И в этот момент глаза Князя начинали отражать свет одной оранжевой лампы ещё ярче, будто это они на самом деле светят, будто в нём что-то загоралось, и это был знак, что они создают будущий хит. Миха был в этом уверен. Он вообще никогда не был неуверенным в себе.