***
У протрезвевшего, но не пропохмелевшего Горшка злости не поубавилось, и, едва стоя на ногах от пульсирующей в висках боли (не надо было догоняться дедовским самогоном), он, наконец, дотопал до реп-точки, полный решимости всё высказать Козлу, то есть Князю. Но вовремя остановил себя перед входной дверью. «А высказать-то чё?» И ещё сильнее выбешенный от какой-то беспомощности, он рыкнул, пнул несчастную дверь и вошёл внутрь, где уже собрались все, кроме него. Ребята сразу обернулись и, похоже, почуяли неладное. До этого живой разговор, обрывки которого долетали до Горшка даже из-за двери, затих. – Миш, ты чего? – Князь спросил как-то осторожно. И Горшка это разозлило ещё больше. Вот только не надо с ним осторожничать. Пусть осторожничает со своей этой. – Бошка болит. Князь как будто выдохнул и улыбнулся своей этой дурацкой простодушной улыбкой. «Посмотрите на него, невинная овечка.» – Чё отмечал? – У Лёхи вчера первый секс был, – выдавил Миха с кривой улыбкой, и все заржали. Напряжение, кажется, спало. – А мы тебя сейчас вылечим… – начал Балу, но Князь перебил. – Ага, ну или по крайней мере заставим забыть про похмелье. – Чё у вас? – спросил Горшок настороженно. «Я блять надеюсь они мне не будут сейчас хором восторженно рассказывать про то, как Князь там с этой…» Даже в мыслях Миха не хотел этого произносить. – Ты сядь, а то упадёшь, – сказал Князь и прежде, чем догорил, сам потянул Горшка за штанину, чтобы усадить того рядом с собой на тесный дряхлый диванчик, – Пор, ну давай, не тяни кота за яйца. – Короче, я через десятые руки выбил нам запись в студии! Пока только на пару песен, но они говорят, если им понравится, есть шанс даже целый альбом сделать. Прикинь? – протараторил Поручик и чуть не задохнулся к концу речи. Миха аж глаза наконец продрал от таких новостей. Они только выбили себе комнату под реп-точку, только сошлись на новом имени, только сочинили с Князем первые совместные песни… Он и мечтать не мог (конечно мог и мечтал ещё как) о записи на настоящей студии. – Ну чё думаешь, Мих? – Князь аж вцепился в его плечи, когда тот, видимо, никак не среагировал на новости. Миха повернулся к нему и неожиданно счастливое лицо Князя оказалось прямо напротив его. Что-то в Горшке переклинило, он резко отвернулся и почему-то ответил холоднее, чем хотел, – Так у нас и есть всего пару песен, какой нафиг альбом. Поручик с Балу снова резко поникли и недоумённо переглянулись, а Князь, не утративший энтузиазма, ещё крепче вцепился в него и заорал чуть ли не прямо в ухо, так близко, что Горшок почувствовал его тёплое дыхание на своей шее и аж шарахнулся от него. Щекотно же. – Да ты чё, Мих? Мы ещё сто песен напишем – и все хитяры! Мы же только начали. Заметив, видимо, что Горшок его сторонится, Князь немного ослабил хватку, и Миха наконец выдохнул, хотя даже не осознал, что до этого не дышал. Заметив, что Поручик и Балу до сих пор смотрят на него с каким-то меланхоличным ожиданием, он, наконец, улыбнулся. – Не, конечно крутые новости! Ты, блин, Поручик, даёшь. Прям как настоящий волшебник из андрюхиных сказок. Ребята наконец выдохнули, заржали и тоже принялись зажимать Миху. – Да отвалите вы, ёмоё. Нет, вы не волшебники. Вы душегубы.***
Договорились через месяц записать «Мёртвую Женщину», с которой и начался новый виток в истории группы уже с Князем. «Судьбоносно» – опять подумал про себя Горшок, что текст именно этой песни он увидел первой, что именно она заставила его познакомиться с Андрюхой поближе и пригласить в группу. Но вслух больше об этом не говорил. Теперь ему казалось, что всё это он себе придумал. «И кто теперь дурак?» Они знакомы-то были всего пару месяцев, а Горшок себя убедил, что их встреча, их творческий союз, их какая-то невербальная связь – были судьбой. А оказалось, таких связей у Князя было одному Богу известно сколько. Ещё и вёл себя как ни в чём не бывало. Он, конечно, не знал, что Горшок на него бычит. По правде говоря, он даже не знал, что Миха застал его с той девкой. «Ну а если бы знал, что тогда? Прибежал бы раскаиваться, мол, прости Миха, променял тебя, наше творчество, на бабу? Да, именно променял.» Он хоть и отдавался на репетициях по полной, но вот с их полуночных «свиданий» сбегал теперь регулярно – на настоящие свидания. Даже не удосуживался больше придумывать отмазки. Просто стал говорить, мол он и так уже лучше играет и поёт. Вот так-то, стоило Михе пару раз пошутить ещё до всей их односторонней ссоры, что Князь уже лучше Балу лабает, чтобы подбодрить Андрюху, как посмотрите, тот словил звезду и решил, что практиковаться ему больше не надо. «Ну и хуй с тобой, предатель. Только время на тебя потратил,» – думал Горшок, злобно смотря на него на репах. А Андрей и в ус не дул и как будто ничего и не замечал. Всё также закидывал ему руку на плечо, садился близко, дышал на него, отчего у Михи волосы на затылке дыбом вставали. Вот как он его бесил! Настал день записи и очередного удара под дых. Проведя на студии практически двенадцать часов, но добив песню полностью за один сет, ребята, потные и уставшие, но полные энтузиазма, решили шлифануть вечер тусой на даче у Балу. – Родаки уехали в Сочи, урожай собран, так что можно не ссать, что чёт потопчем или кто-то неожиданно нагрянет, – пригласил он. Долго уговаривать не пришлось. Только Князь, промямлив что-то невнятное про «помыться и отпроситься», поехал сначала, по его словам («Предатель!») домой, а когда присоединился к ребятам, реально похоже помывшись, был уже не один, а с ней. А эти двое из ларца сразу полезли с ней обниматься. «Предатели. Все вы,» – ругался про себя Миха, смотря на Поручика и Балу. – Это Катя, – сказал Князь как ни в чём не бывало. «Ещё одна Катя. Все Кати… бляди,» – решил Миха и заржал про себя. Но видимо и вслух тоже, потому что Князь это заметил и интерпретировал совсем по-другому. Натянув свою фирменную подхалимскую улыбочку, он развернул свою пассию к Михе и обратился к нему, всё ещё приобнимая её за плечо, – Да, да, та самая. Поручик и Балу переглянулись. И тут Князь и рассказал, как так вышло, что они встретились снова, про угрозы отчисления и извинения. – Ты, кстати, прости, я тогда нагрубила, – бросила Катя Михе без сожаления в голосе. «Да пошла ты,» – хотелось ответить, но ведь Князю не понравится, а Миха не планирует слушать его моралистский гундёж всю ночь. – Ну ты Князь хоть бы предупредил, мы бы тоже девчонок позвали, – вместо этого сказал Миха. А Князь только выгнул бровь с улыбкой. Ну конечно, только ж у нашей златовласки может быть кто-то. – А давай кому-нибудь позвоним? – неожиданно подхватил идею Балу. – А чё? На такси сюда ехать недолго. Особенно ночью. Без пробок. Миха молча кивнул. Предложить-то он предложил, только вот звать ему правда было некого. Но ведь он был не из тех, кто признаются в чём-то. В итоге больше всех девчонок на троих из них знал, на удивление, Поручик. Когда ударник начал набирать десятый и, похоже, не последний номер телефона за вечер, ребята посмотрели на него вопросительно, на что тот скромно пожал плечами и тут же спохватился, потому что кто-то поднял трубку на том конце провода. – Алло, Катюш, ты? «Да вы блять издеваетесь,» – только и мог подумать Горшок. Сам он в итоге, за неимением других вариантов, позвал Лёху и его личную Катю. Через час дом набился битком – тремя с половиной гостями Горшка и Балу и гаремом Пора. Новоприбывшие привезли больше горючего, и вечеринка началась по-настоящему. Но только не для Горшка. Если вначале он как-то пытался поддерживать движуху: лабал на гитаре, орал во всё горло их новые (и пока единственные) песни, задвигал кому-то про Кропоткина, то потом ему честно остопыздели все эти сосущиеся парочки вокруг. Как будто в бордель попал, а не на празднование записи их первой песни. Ладно хоть Князев один вёл себя прилично, что удивительно, ведь его Катюха, уже знатно поддатая, висла на нём как пиявка, обвившись вокруг его шеи, пока тот продолжал спорить с Михой, по-панковски ли это – ссать на улице. Многих бы наверное удивило, что именно Горшок не считал это делом достойным. – Погоди, Мих, – вдруг прервал Князь сам себя, – чёт она совсем безжизненная, пойду уложу её. Видишь, когда природа зовёт, подчиняешься хоть где. И с коротким смешком потащил свою ненаглядную в постель. Миха улыбнулся в ответ, но ждать Князя не стал. Знает он все эти «укладывания» – жди теперь этого Дон Жуана. Поэтому как только парочка скрылась на втором этаже, Горшок взял гитару, вышел во двор и сел на скамеечку под навесом на веранде за углом. Хотя он буквально сделал два шага вокруг дома, всё же обстановка здесь была совсем другая: темно, тихо и немного зябко. Миха вдохнул полной грудью и поёжился. Вернуться внутрь за курткой? Да он и приехал-то без куртки. И, если честно, возвращаться внутрь не хотелось. Он сам терпеть не мог нýдней, который не могли расслабиться и портили тусы своей кислой миной. Но сегодня, несмотря на адреналин, полученный во время записи их, мать его, самого первого трека, весь праздничный запал куда-то улетучился, хоть ты тресни! Он уже начал подумывать, а не очередная ли змеюка зависти жалит его изнутри. А чё? Все при девчонках, а он… Да нет, кажется, была одна, бухнулась ему прямо на колени. Наверняка, очередная Катя. Вот только они в это время как раз обсуждали с Князем второй куплет «В долине болот». В общем, не до неё было. «О, лёгок на помине,» – подумал про себя Горшок, когда перед ним, как из под земли, неожиданно вырос сам Князь. – Прячешься? – спросил он мягко. Любит он так появляться и разговаривать, как исподтишка. – Плохо спрятался видимо, – с ухмылкой отметил Миха, – ты чё не с ней… Катей? – Так чё мне с ней делать, она в отрубе, а трупы меня, извините, не привлекают. – Зато стервы видимо да, – не сдержался Миха. Мимолётная улыбка (или Горшку показалось?) проскочила на губах у Князя. – А ты чё, ревнуешь? - спросил он дразнящим тоном, присаживаясь к Горшку вплотную. «Ну вот чё он всегда так, место-то есть. Ладно, зато тепло. Сиди.» А вслух ответил невнятно: – Сдался ты мне. Больно надо. Андрей опять вскинул бровь так, как может только он, и Миха, отчего-то засмущавшись, начал перебирать струны на гитаре заледеневшими пальцами. Через мгновение сама природа, кажется, начала ему подыгрывать – по навесу забарабанил лёгкий дождичек. Миха продолжал играть, закрыв глаза. Замёрзший, он едва ощущал прикосновение к струнам подушечками пальцев. Всё, что он чувствовал, всё на чём кажется мог сосредоточиться его видимо всё-таки захмелевший мозг, это тепло, растекающееся по коже там, где к нему прижимался Андрюха. Наверное, тоже весь продрог в своей тельняшке на голое тело. Резкий раскат грома заставил Горшка вздрогнуть. Он открыл глаза и с удивлением заметил, что Князь держал в руках свою тетрадку и что-то царапал в ней практически на весу. – Дай гляну, – тихонько попросил Миша, словно боясь спугнуть. Но Андрей даже не вздрогнул. Только молча повернул тетрадку так, чтобы Мише было лучше видно. Одного взгляда хватило ему, чтобы понять, это – их следующая песня для записи. И как у них было заведено, он даже не пытался сначала прочитать весь текст, хоть пока его было и немного, а сразу начал петь, иногда кривя лицо, когда подбирал не тот аккорд.Темнело за окном, наступала ночь За кухонным столом сидели мужики Весь вечер беспрерывно бил по крыше дождь И гром гремел ужасно где-то у реки
Пока он пел, Князь, как обычно не сводил с него глаз, практически не мигая. «Вот так,» – думал Миша, – «вот так всё и должно быть. Только мы и наша музыка.» Дождь стих также внезапно, как начался. Сквозь тучи начала пробиваться яркая полная луна. Кто-то кажется вышел во двор поссать. Князь бросил многозначительный взгляд на Горшка. Тот, в ответ, закатил глаза, не переставая играть. Сквозь открытую дверь донеслась музыка, чей-то смех и крик Балу: – Закройте, дует же! За отсутствием продолжения песни, Миша продолжал петь четверостишие по кругу, внося изменения в музыку, кажется уже отполировав её до совершенства. Князь вдруг схватил свою тетрадку и начал что-то яростно в ней строчить. Миша пытался подглядеть через его плечо и почувствовал запах Андрюхиного шампуня – яблочный. И вправду видимо помылся ради своей Катеньки. Вспомнив о ней, Миша снова почувствовал небольшой укол в груди и отодвинулся назад от Андрея. «Ну и пиши себе там любовные песенки про свою Катюшу.» Но Князь почти тут же развернулся и показал Мише следующий куплет. Искушение было сильнее него, и Горшок, практически мгновенно, только скользнув глазами на страницу, начал петь новую часть, аккомпанируя уже знакомой мелодией.Закончилась гроза и дождь прошёл На небе появилась полная луна И повалил во двор подвыпивший народ Смеются мужики, кричат, им не до сна…
Чего-то не хватало. Миша снова погнал новый куплет по кругу под пристальным взглядом Андрея. Тот, казалось, придвинулся ещё ближе, словно прислушиваясь, хотя слышать он должен был прекрасно – их лица были буквально в паре сантиметров друг от друга. Мише казалось, он чувствует дыхание Андрея на своих губах, и в морозном воздухе ночи это было приятно. Тот, кто вышел во двор справить нужду, видимо вернулся в дом, потому что дверь вдруг открылась, выпустила новую порцию звуковой какофонии в их приватную репетицию и закрылась снова. Князь улыбнулся с каким-то хитрым проблеском в глазах и завершил очередной прогон второго куплета новой строчкой практически шёпотом:Но вдруг из темноты раздался рёв.
И как в предсказании, тишину ночи (за исключением пения Горшка) действительно пронзил рёв. Или, скорее, визг. А за ним громкий шорох и – вдруг! – гулкий удар тяжёлого предмета о землю. Горшок с Князем резко вскочили, всматриваясь в непроглядную тьму. Музыка оборвалась. Миха заметил, как резко стало холодно, потому что они больше не касались друг друга. Упавшим предметом оказалась андрюхина Катя, которая, как она, всё ещё страдая от алкогольного заикания, объяснила тут же, мирно спала, когда услышала чьё-то пение, подумала, что это «её Андрюша» и высунулась в окно. – Но из-за этого ебучего – ЙИК – навеса – ЙИК – нихуя не видно. Ну я высунулась ещё немного – ЙИК – и ещё. А потом не знаю – ЙИК – я просто покатилась куда-то – ЙИК – и вот я тут – ЙИК, – закончила она рассказ, пытаясь распутать из своих волос сухие листья, которые, видимо, собрала по пути с навеса. Смотреть на неё без сожаления было нельзя (и даже какого-то восхищения – неохотно признался себе Миха). «Во дела – в чём-то себе признался! Пойдёт дождь. А, ой.» – Вот это по-панковски! – заржал он. Князь, как и Катюха, занятая гнездом на своей голове, ничего не ответил. Но Миха готов был поклясться, что заметил, как тот буквально на секунду засмеялся тоже, прежде чем подбежать к бедолаге и отвести её в дом. Удивительно, но эта Мэри Поппинс не только ничего себе не сломала, но и ничего не помнила на следующий день, и допытывалась, кто её извалял в каком-то говне. Но Миха и Андрей этот случай забыть, конечно, не могли, и в дополнение к двум куплетам, написанным той ночью, князь дописал ещё строки об охотнике-оборотне Себастьяне, спавшем на чердаке и не помнящим, что натворил предыдущей ночью. Эта песня стала не только их билетом в радиоэфир, но и концом отношений Князя с Катюхой из консерватории. Она почему-то не оценила песню о мужике, вдохновлённую ей. Князь повздыхал пару дней; Горшок, ради приличия, повздыхал вместе с ним, едва скрывая довольную улыбку. А потом всё вернулось на круги своя: репетиции, их уроки по ночам, написание песен – и только они вдвоём. Всё как и должно быть и даже лучше. «Ну разве это не судьба?»***
Первый раз их группе предложили выступить уже через год в самом знаменитом ленинградском рок-клубе, который, в общем-то, так и назывался “ЛенРокКлуб”. Ну как в клубе, в школе ритма, которая располагалась в том же здании. Организовал концерт, опять же, Поручик с его бесконечными контактами и, вроде как, опытом посещения этой самой школы за плечами. И всё опять было завязано одной судьбой. Ту песню про охотника, которую Горшок с Князем написали на праздновании записи «Мёртвой женщины», они записали следующей. Она так понравилась хозяевам студии, что те по своим каналам пробили её на радио. Миха до сих пор помнил мандраж ожидания, когда они вчетвером окружили маленькое радио в своей реп-подсобке. Горшок, Поручик и Балу уселись кружком на полу, а Князю, застрявшему до этого видимо от волнения в туалете, места не хватило, так что он повис на Михе сзади, положив свою голову на его и беззаботно обвив руки вокруг его шеи. Горшку нечем стало дышать. «Вот дурак, придушит же.» Но чужих рук со своих плеч не скидывал. Они сидели, даже не болтая между собой от нервов. А ведущий, как назло затыкаться, похоже, не собирался. Время тянулось медленно, но сидя вот так, весь окружённый Князем и его лучистым теплом, едва дыша, Миха ничего не видел и не слышал. Пока из дряхлого динамика не полилась его – нет, ИХ – музыка. Было странно слышать собственное творение от третьего лица. Миха пытался представить, что подумают люди, услышавшие песню впервые на радио в машине, на работе, дома. Что думает мама, Лёха – знал, что они также наверняка прижались к радио дома. Что думает Князь. А тот, будто читая его мысли, прижал Миху ещё (да куда уж?) ближе и заорал, как он имел привычку, тому прямо в ухо: – Мы это сделали! Ребят! Наш первый эфир, а сколько ещё будет! В ответ все заорали, засвистели, заулюлюкали, включая Миху. Начался полный кавардак. Они вскочили, врубили громкость на максимум, стали носиться, подпевать, притворяться, что играют песню вживую перед публикой. Князь от радости налетел на Миху где-то сбоку, повис на нём как макака, чмокнул того в висок и поскакал, наверное, карабкаться от распирающего счастья на потолок. После нападения Князя Миха ещё какое-то время чувствовал его тепло с одной стороны своего тела, прям как в ту продроглую ночь, когда они песню эту и написали. А спустя месяц или два вещания «Охотника» в эфире, Поручику сам позвонил директор школы, где он учился ударным, и, убедившись, что бывший ученик действительно теперь был участником начинающей панк-рок группы Король и Шут, пригласил ребят выступить с ней и ещё парой песен, если есть, у них в школе. И снова была дикая туса: отмечали свой первый почти-концерт, новый виток в творчестве группы, нынешний и будущий успех и всё, что только приходило на ум, например, первый волос на князевской груди. Миха больше не завидовал, но всё-таки не мог перестать ржать с того, что Андрюха был краше любой девки – такой же весь стройный, гладенький. Ну баба с короткой стрижкой, ей-богу, со спины не отличишь. Только плоская. Но Миха и не любил большие… «Хотя какая нафиг разница? Причём тут вообще Андрюха?» – ловил себя не впервый раз на мысли поддатый Горшок. Отмечали, угорали – в этот раз без девчонок. Вообще, после той дачной попойки с конвейером Кать, ни Миха, которому и до этого не особо перепадало, ни Князь, которому наверняка перепадало столько, что выпадало за край, девушек не заводили. Просто в отличии от ловеласа Поручика и безнадёжного романтика Балу, влюбляющегося раз и навсегда в новую пассию каждые две недели, Миха с Князем всё своё время посвящали только друг другу, точнее своему общему искусству. «Как настоящие профессионалы,» – думал Горшок. За неделю до выступления они с Князем уже чуть ли не ночевали на реп-точке – хотели довести до севершенства новый материал, чтобы впервые презентовать его на концерте. Глядишь, и новую запись предложат. В ночь перед выступлением эти рябчики зарепетировались так, что всё-таки уснули в злосчастной каморке, да прямо как сидели на диване, сложив головы друг на друга. Чуть всё не проспали (и не просрали) – вырубило их всё-таки под утро, а глаза они, вспотевшие и затёкшие, продрали только к вечеру. Андрей сразу вскочил, куда-то заносился, а Миха только лениво потянулся, потирая слипшиеся веки. – Чё это у тебя за пятно? – поймал он пролетающего мимо с чехлом от гитары Князя и ткнул тому в плечо. Для этого пришлось встать и, помимо звёздочек в голове от резкого смена положения, Миха почувствовал ещё кое-что намного южнее. «Доброе, блять, утро.» Хотя, как известно, был уже вечер. – «Чё, чё?» – передразнил Андрей беззлобно. – Сам меня всего обслюнявил ночью, а теперь спрашивает. Давай помогай. Сейчас ребята уже пригонят. Отчего-то краснея и поправляя дурацкий шов на кожаных штанах, который впивался точно куда не надо (Блять, как-то по-другому нельзя штаны скроить? Обязательно этот ебучий шов должен между ног проходить?), Миха, как самый галантный джентльмен, вместо помощи паникующему Князю пошёл курить. На точке их встретили как настоящих звёзд: выделили маленькую «гримёрку», спрашивали, есть ли какие пожелания, а главное, много наливали. Так что, когда они, разгорячённые и разукрашенные наконец выперлись на сцену, Миха уже был навеселе. Он скакал по всей (по правде не такой уж большой) сцене, орал в микрофон и вис на полуголом Князе. Времени заехать домой переодеться не было, а выступать в слюнявой футболке он почему-то не хотел, поэтому Горшок предложил ему выйти топлес – по-паковски. Вспотевший гладкий торс Князя, прям как и его золотистые волосы, отражал свет софитов, и Горшок не мог оторвать глаз, как от огня. Но самый кайф был, когда толпа вдруг начала подпевать слова «Охотника». Нет, Миха знал, что эта песня народу зашла, но поверить, что люди знали её наизусть и сейчас перекрикивали его самого, было трудно. И его накрыло волной ощущений: с того морозного вечера, когда они эту песню писали, а Андрей тепло прижимался к нему; как они все вместе орали её в подсобке, услышав впервые в эфире и представляя, как будут однажды с ней выступать; и вот оно, долгожданное выступление, а фанаты (да, Горшок не боялся этого слова) подпевают во всё горло; и Андрей тут, краснощёкий, сияющий и неизменно идеальный. Вот оно – счастье. Счастье, оно же в мгновении. Таком как сейчас. Могло ли быть лучше? Оказалось могло. После выступления кто-то предложил новоиспечённым рокерам нюхнуть. Никто из них никогда такого не пробовал и пробовать отказался. Все, кроме Михи. Ему надо было ещё. Ему надо было больше. Счастье – мгновение, и он готов был на многое, чтобы это мгновение растянуть на столько, сколько возможно. Накрыло его, как ему самому показалось, не сильно. Сначала он вообще ничего не почувствовал, даже расстроился, и пошёл догоняться пивом. Но потом как будто кто-то нажал на перемотку. И вот он уже сидел перед зеркалом, явно планируя смыть грим, переодеться. «Переодеться во что?» – только и успел подумать Миха, пока кто-то снова не перелистнул на следующий слайд, где он всё ещё сидел, неподвижно глядя в зеркало, в котором отражались смеющиеся товарищи по группе, кажется, покидающие «гримёрку». Миха подумал, что надо бы тоже наверное сваливать. Рванулся со стула и вновь провалился в забытье. Очнулся он на кресле в углу всё той же комнатки, ноги раскинуты на полу перед ним. И как он только сюда добрался? Оказалось, никак. Дотащил его Князь. – Миш, ты как? – всё ещё полуголый спросил он, нависая над Горшком. Миха прищурился, огляделся и почувствовал, что в этот раз уж точно очнулся. Мда, так и не понял, как прошёл этот трип, он ведь практически всё время был в отключке. – Да как-то непонятно, – признался он и даже сам удивился, что сказал это вслух. – Нормально то есть уже. – Точно? Тебе чё-нить надо? Водички? – Пива. – Не, брат, думаю достаточно тебе расслабляющих веществ на сегодня, – сказал Князь с невинной улыбкой. – Давай-ка я тебя домой отведу. Миха злился, что момент чистого кайфа в итоге оказался подпорчен или даже украден. Злился и решил сорваться на эту белобрысую наседку: – А ты мне кто: брат или сват, чтобы указывать мне, чё делать? Дай пива или сам найду. Не переставая улыбаться или даже уже в открытую ржать над Горшком, Князь продолжал нравоучать: – Миш, ну давай без балагурства сегодня? «Посмотрите на него, прям Мать Тереза.» – Отвали, – взревел Миха и с трудом поднялся с кресла, отталкивая Князя с пути. Тот так просто сдаваться, видимо, не собирался – схватил Горшка за плечо, тот дёрнулся, слово за слово, рывок за тычок, и завязалась потасовка. Нет, они не дрались, так скорее, то пихали друг друга, то зажимали друг другу головы в изгибе локтей. Миха-то может реально сначала бесился, а вот Князь не переставал ржать. Но оба явно наслаждались этой недодракой. Чё ещё пацанам надо, дай только пар выпустить. В итоге Миха прижал Андрея к стене, подперев его ногами и предплечьем поперёк груди. Конечно, Князь мог легко оттолкнуть его обеими свободными руками, но оба так выдохлись, что теперь просто стояли, пристально глядя друг на друга и дыша, как загнанные собаки. В глазах у Михи, видимо от нехватки кислорода, потемнело. Всё, что он видел, это со зрачками во всю радужку глаза Князя. В комнатушке было тихо и мрачно. Горшку казалось, что все его органы чувств будто притупились. «Паль, какую-то, что ли, подсунули.» Но тут он всё-таки что-то почувствовал, и к лицу его немедленно прилила кровь. У него встал. «Ебучая наркота, да чтоб я ещё раз…» Ну встал и встал. Чё такого? В конце концов, не в первый же раз с ними такое. Оба мужики, все всё понимают, с кем не бывает. Сейчас он просто отодвинется, пойдёт перекурит… Но он не двигался. Кажется ёбаная наркота его парализовала. Или кровь отхлынула и от ног к члену тоже, потому что сдвинуться он не мог. Так и стоял, тупо зыря на Князя. Тот больше не ржал, но продолжал тяжело дышать. Взгляд Михи опустился на его плоскую грудь. Она вздымалась лихорадочно вверх-вниз. Как музыкант, Миха сразу отметил, что ритм дыхания у того сбился. Вдруг он поймал себя на том, что, кажется, в открытую пялится на грудь Князя, разве что не облизывается, поэтому снова перевёл взгляд на его лицо. Рот у Андрюхи был приоткрыт и Горшка прошибло разрядом в тысячу вольт. Он вдруг всё понял. Понял, почему пошёл на компромисс с двумя фронтменами, почему уступил название группы, почему злился на злосчастную Катю, почему вообще, кажется, изначально пригласил Князя в группу, почему краснел и отводил глаза. И кто тут теперь дурак? Всё это время, это была не завистливая гадюка в груди к красивее и талантливее любой девушки Андрею. Нет. Это были те самые, сука, бабочки, про которых люди говорят, когда они… Ну уж нет. Это чё получается, он теперь пидор? «Ебучий Князь, да пошёл ты нахуй,» – выругался про себя Миха, готовый, как ему казалось, наконец шагнуть прочь от этого змея-искусителя, как почувствовал, что руки Андрея осторожно легли ему на пояс и, наоборот, легонько притянули к себе. Горшка прошибло снова. Потому что стоял не у него одного. Он уже ничего не соображал. Но и оторвать глаз от губ Андрея не мог. Если он сейчас не отодвинется, то сделает что-то страшное. Что-то мерзкое. Что-то неправильное. Но отодвинуться он не мог. Поэтому вместо этого, прежде чем сам мог внятно сформулировать мысль в собственной голове, он рванулся вперёд, налегая на Андрея теперь все телом, и уткнулся лбом в стену за его спиной. Князь тут же обвил его своими голыми руками и начал жадно рыскать по михиной спине, при этом слегка двигая бёдрами навстречу. Миха уже ничего не понимал. Не думал. Не рефлексировал. Только хотел. Хотел, блять, этого дурака Князева. Горшок запустил одну руку в его золотые волосы и дёрнул так, что Андрей, кажется, даже пискнул, и Миха забыл как дышать. До этого он слышал, как Князь издавал разные звуки: распевался и срывался, но эту ноту, он точно не слышал и никогда не должен был услышать. Только теперь ему хотелось, чтобы Андрей издал этот звук снова. Ему хотелось больше. Поэтому второй рукой он подхватил одну из ног Князя, удерживая её у себя на поясе, и тёрся о возбуждённый член Андрея собственным стояком. Губы Князя иногда случайно касались оголившегося из-под горла футболки плеча Михи и кожу ему обжигало. Всё, о чём он мог думать, это «ещё, ещё, ещё». Он хотел, чтобы Андрей застонал взаправду и громче, чтобы поцеловал или облизал его плечо по-настоящему, хотел прижаться ещё ближе, без этой тесной ткани между ними ещё и с ебучим швом посередине! Он кончил неожиданно для самого себя, когда Андрей опустил руку ему на задницу и начал направлять движение его бёдер. Миха представил, как, будь он без штанов, пальцы Князя впились бы в его кожу и может даже оставили бы царапины. Кончая, Горшок снова дёрнул Андрея за волосы, отчего голова у того задралась назад, глаза устремились в потолок, и сам он, похоже, тоже кончил с ещё одним почти беззвучным стоном, от которого у Михи подкосились колени, и он тут же соскользнул на пол, всё ещё упираясь лбом в прохладную стену. Князь остался стоять. Когда оба, наконец, отдышались, в коморке воцарилась гробовая тишина. «Пиздец.» Вот всё, что мог подумать Миха. Вообще, он часто оказывался в таком поникшем расположении духа после секса – какой-то послеоргазменный депрессняк накрывал его, и он казался себе грязным, хотел помыться, сбежать, провалиться сквозь землю, в конце концов. Провалиться хотелось, конечно, и сейчас, даже больше, чем обычно. Только ощущалось это по-другому. Миха не чувствовал отвращения от самого секса. «Тьфу, блять, какого ещё нахуй секса? Потёрлись друг о друга, как две малолетки.» Может поэтому и ощущения были другие. Но факт был фактом: Миха не чувствовал отвращения к Андрею, к тому что они сделали, и от этого чувствовал отвращение к себе. «Получается, всё-таки, пидор, да?» Его погружение в омут самоуничижения прервала рука Князя, которую тот осторожно положил на плечо Горшка. – Миш… Одновременно с его голосом в каморку ворвался и другой, распахнув дверь настежь. – Молодёжь, – заговорил директор площадки, – вы чего тут? Дерётесь? Давайте, пожалуйста без драк. У нас тут школа всё-таки. – Да мы тут… – начал как ни в чём не бывало Андрей, но Миха не услышал окончание его отмазки. «А может и не отмазки. Может он так и выдал: Извините дядя, мы тут хуями тёрлись, ща освободим помещение.» Но Миха не услышал, зачем приходил директор, что ему там намёл этот сказочник. Миха мчался прочь с площадки, как из загробного царства. Мчался, оставив куртку, гитару, сумку. Оставив Князя. «Судьба, да?» – думал он на бегу, – «Бессердечная ты сука.»