Une fleur rebelle

Легкая прохлада ночного воздуха мгновенно окутала разгоряченное танцами тело Годжо, едва тот успел, скрипнув тяжелой дверью, оказаться на мраморном балконе. Уже наступило лето, но земля ещё не успевала прогреться за день вчерашним майским солнцем, от чего уже к вечеру становилось разительно свежо. В зале, вмещающей в себе больше сотни человек, стало откровенно душно, да и интерес аристократа к нахождению среди приглашенных, когда из поля зрения пропала интересующая его голова с собранной в тугую прическу черной шевелюрой, заметно убавился. Благо, расчёт Сатору оказался верен — на балконе не было пусто. Знакомый силуэт, притягивающая взор спина, обтянутая удлинённым пиджаком... Двинувшись вперёд, блондин как бы невзначай облокотился на мраморный выступ, подставляя ладонь себе под подбородок и впиваясь неприкрыто жадным взглядом в стоящего рядом мужчину. Тот же, не шелохнувшись, продолжил меланхолично всматриваться в темень окутавшей ухоженный сад ночи, словно и вовсе не обращая внимания на побеспокоившего его уединение гостя.  — Сбежали от надоевшей толпы? — обаятельно улыбнулся Сатору, заводя диалог.  Господин Гето выдержал паузу, прежде чем, слегка развернув корпус, основательно, с ног до головы рассмотрел нарушителя своего спокойствия, заканчивая медленное сканирование на ребячливо-хитром лице.  — И вы, кажется, тоже, — констатировал он.  Годжо едва было удержался от того, чтобы не расплыться в самой широкой улыбке из тех, что у него имелись — тело напряглось в предвкушении волнительного обмена любезностями, вызывающего у блондина непомерный, почти щенячий восторг. Мужчина, стоящий перед ним, облачённый в чрезмерно идеально сидящую на нем «тройку» с изумрудными лацканами и галстуком в цвет, отличался не только соблазнительной внешностью, привлекающей взгляды целых толп женщин и даже, что уж лукавить, некоторых мужчин, но и острым умом, по мнению Годжо, являющимся самой сексуальной частью его тела.  — О нет, — хохотнул Сатору, поправляя бутоньерку в нагрудном кармане и делая шаг навстречу брюнету, — право, шумные приёмы не вызывают у меня раздражения. Я нахожу забавным наблюдать за тем, как серьезно люди относятся к происходящему.  Годжо вновь облокотился на холодный мрамор балюстрады, нарушая тем самым принятые нормы поведения, предписывающие сохранять с собеседником необходимую дистанцию, словно опьяневшая от шампанского леди, жмущаяся к плечу приглянувшегося ей джентльмена, в этот раз оказываясь настолько близко к своему визави, что рукава их пиджаков практически соприкасались между собой.  Гето, сощурившись, словно змей, не двигался, выжидая, наблюдая, замечая каждое движение Годжо, каждую его ужимку и обманчиво простодушный блеск в чистых, как слеза океана, глазах. Ничего простодушного там не было вовсе — за маской напускного дружелюбия, обманываться которым были рады многие, но не господин Гето, последний прекрасно видел хищные огоньки. И, всё же, назревающий диалог, несомненно, будет как минимум увлекательнее скучнейшего приёма, которые Сугуру, предпочитавший затворный образ жизни праздному веселью, посещал для приличия дай Бог раз в сезон.  — Синяя смотрелась бы лучше, — нарочито скучающе заметил Сугуру, слегка вздёргивая подбородок. — Я о бутоньерке.  Белоснежный бутончик, прикреплённый к нагрудному карману годжовского пиджака, выделялся ярким пятном, контрастируя с чернью безупречно пошитого костюма. Разумеется, не оставалось никаких сомнений почему каждая вторая дама, оставшаяся за тяжёлой дверью балкона, предпочла бы стать той, кто избавляет блондина от дорогих одежд. Причислял ли Гето себя к этому большинству? Он предпочитал оставлять это интригой.  — Думаете? — притворившись самой наивностью, Годжо сложил брови домиком.  — Она подошла бы к цвету ваших глаз, — объяснился Гето без эмоций.  Сатору просиял. — Я польщен, — он провёл рукой по уложенным волосам, выпрямляясь, становясь несколько выше Гето, — вы хорошо осведомлены о цвете моих глаз. Могу ли я принимать столь добрый знак за вашу симпатию? Гето усмехнулся, едва заметно качнув головой, медленно обводя взглядом смешливое лицо.  — Только за мою наблюдательность к деталям, — уколол оппонента он, сталкиваясь своими чёрными с его — небесными.  Тонкие пальцы легли на мрамор, невзначай коснувшись места, где несколько мгновений назад лежал локоть господина Годжо. Это движение не ушло от его внимательного взгляда — пальцы Сугуру сводили с ума даже не касаясь его напрямую. Сатору сглотнул, сделал небольшой шажок вправо, оказываясь прямо за худой спиной никак не смутившегося господина Гето, еле сдерживая — вот тебе и аристократическая выдержка и напускная холодность — то ли глуповатую улыбку, то ли непреодолимое желание касаться. Впрочем, Годжо никогда не нравилось ограничивать себя надоедливыми правилами протокола. Недолго борясь с самим собой, он практически невесомо коснулся боком указательного пальца нежной кожи чужой шеи, ведя им на несколько сантиметров вниз от линии туго собранных волос. Сугуру держался намного лучше — Сатору часто гадал, каковы истинные чувства и намерения самого неприступного молодого господина из всей местной аристократии. И все же, разум его, может, и сохранял похвальное хладнокровие, но крошечные мурашки, разбежавшиеся по тонкой коже, были предельно честны.  Годжо вновь широко улыбнулся, делая еще один шаг — на этот раз вперёд, сокращая расстояние меж их телами. Гето, не шелохнувшись, вдохнул побольше воздуха в грудь. Длинные пальцы скользнули по балюстраде, мышцы спины незаметно напряглись под тканью пиджака, но ни один мускул не дрогнул на бледном точёном лице. — Вы лукавите, господин Гето, — Сатору понизил голос, чуть наклоняясь к аккуратному ушку, замирая всем телом в нескольких сантиметрах от соприкосновения.  Сугуру сглотнул. — Вы так считаете? — нейтральный тон его не выдал ни единую мурашку, из тех, что, Сатору видел, табуном пробежались по телу Гето от ощущения горячего дыхания на шее.  Годжо, мягко улыбнувшись, поднял руку, касаясь кончиками пальцев мочки уха Гето, почти невесомо проводя ими по раковине вверх, затем, обогнув — вбок, туда, где собирался тугой пучок, скрепленный чёрной заколкой, испещрённой мелкой россыпью изумрудов — подарок, принятый господином Гето от одного надоедливого, по мнению Годжо, наглого юнца.   Сугуру так и не шелохнулся, играя свою часть партии привычным для него способом. Сатору усмехнулся его упрямству, делая еще один — крошечный — шажок вперёд, окончательно соприкасаясь своей грудью с чужой спиной.  — Да, вам бы стоило их распустить, — пальцы Сатору скользнули вниз, к линии роста волос, затем — еще ниже, к спрятанным под тонкой рубашкой выступающим под кожей позвонкам. — Совершенно незачем прятать такую изысканность.  Годжо не хватало на долгие заходы издалека — Сугуру притягивал к себе, как магнит, и блондин ничего не мог сделать с неконтролируемым желанием заполнить собой все пространство вокруг него. Касаться, чувствуя, как тот почти незаметно дёргается под чужими пальцами, замирает, словно проверяя, насколько далеко взбалмошный господин зайдёт в своей нетерпеливости, словно не его самого уже жжёт напалмом внутри. Но чем старательнее Годжо пытался завести Сугуру, тем сильнее возбуждался сам.  — Не хотелось бы трясти шевелюрой над чьим-то канапе, — Гето намеренно повёл головой вбок, избегая чужой ласки.  Годжо, недовольный таким положением дел, пустил в ход левую руку, вытягивая ее вдоль тела Гето и хватаясь пальцами за балюстраду. Он уже касался своими одеждами костюма своего собеседника, и если ему придётся прижаться ещё сильнее, дабы вызвать хоть какую-то эмоцию на притворно-безразличном лице, то Сатору непременно сделает и это. — Я знаю массу ситуаций, где ваша шевелюра смотрелась бы весьма уместно, — блондин, протянув вторую руку к баллюстраде с другого бока от Сугуру, окончательно отрезал ему путь к отступлению.  Гето же шагнул на шаг ближе к холодному мрамору — продолжая пытаться сохранить между ними расстояние. Годжо знал лучше кого-либо — тот, подобно змею, был способен элегантно уйти от любого физического контакта, дразнясь и доводя тем Сатору до исступления.  Сугуру едва слышно фыркнул.  — Вы воспитаны так же дурно, как дурны часы на вашем запястье, — заметил он, касаясь подушечками пальцев чужой руки.  Годжо просиял мимолетному контакту.  — А что с ними? — Безвкусица.  — Видите ли, я предпочитаю владеть только одним шедевром, — окончательно отбросив все рамки приличий, Сатору опустил ладонь на талию брюнета, одновременно с тем вновь склоняя голову к его уху.  Последние слова он уже шептал, касаясь губами мягкой кожи угла гетовской челюсти.  — Как-то мелко для вашего непомерного эго, — Гето, шипя, втянул в себя прохладный воздух, ощущая, как кровь, вскипая, разгоняет по телу возбуждение.  — Ну полно, господин Гето, — правая рука Годжо скользнула вниз, к чужой ширинке, мягко касаясь Сугуру поверх дорогой ткани, — рядом с вашим мое собственное заметно мельчает.  Брюнет замер, прислушиваясь к ощущениям в собственном теле, к ночной тишине, прерываемой лишь щебечущими в расцветшем саду птахами, и к едва доносящимся из-за тяжелых дверей особняка шуму музыки и слитых в единый гул голосов.  — По-вашему, я надменен, господин Годжо? — уголки губ его дрогнули, когда он, осторожно подавшись назад, накрыл ладонь Сатору своей собственной, убирая ее с паха.  Годжо поддался, отступая на полшага назад, шуточно сдаваясь.  — Очаровательны настолько же, насколько неприступны, — весело резюмировал он.  — Если вас это пугает, — Сугуру повернул голову за плечо, сверкая чёрными, как бездна, глазами, — то люди, право, брешут, говоря о вашем упрямстве.  — Не беспокойтесь за мое упрямство, господин Гето, — пальцы Сатору вновь прошлись по чужой шее, словно тот был магнитом, бороться с притяжением которого было совершенно бесполезной затеей. — Рядом с вами я и впрямь становлюсь дурновоспитанным мальчишкой.  Годжо, впечатав Сугуру в баллюстраду, прижался следом, требовательно проходясь подушечками по чужой ключице, через ложбинку меж тонкими косточками поднимаясь выше — к кадыку, расправляя пальцы по тонкой шее и чуть усиливая нажатие. Напоминая невозмутимому господину о его слабостях и желаниях.  — Вы тоже это заметили? — Гето, глубоко вдохнув, вздернул подборок, открывая для горячих пальцев большую площадь кожи.  Сатору шумно выдохнул, ощущая жаркую тесность в собственных брюках. В промелькнувших перед глазами картинках он надавливал на чужую поясницу, быстрыми движениями рук расстегивая ширинки их штанов, проводил возбужденной плотью по худым бедрам, дразнил, сжимая, вводя, лаская… — И чрезмерно жадным, — Годжо шумно сглотнул.  У Сугуру не было никаких сомнений в пошлости фантазий, роящихся оживленным улеем в голове блондина. Его возбуждение красноречиво упиралось в ягодицу Гето, заставляя непроизвольно выбрать из таящихся в памяти брюнета воспоминаний исключительно те, где именно этот член доводит его до полнейшего исступления.  — И вы что-то говорите об умеренности своего эго, — наконец улыбнулся Гето, медленно приподнимая чужую ладонь к собственному лицу.  — А вы — о неприступности, — тело Сатору тряхнуло разрядом тока, когда тонкие губы Сугуру мягко обхватили его средний палец, втягивая и посасывая.  От скрутившегося внизу живота горячего узла почти трясло, Гето добавил к среднему пальцу указательный, то вбирая их во влажное тепло по самое основание, то практически выпуская из своего рта, подразнивая кончиком языка нежные подушечки. Это было слишком — Годжо казалось, что он способен кончить прямо сейчас только от этого нехитрого соблазнения. Сугуру сводил с ума, не делая при этом ничего особенного, но — вызывая тем самым сумасшедшее желание, охватывающее всё существо Сатору, словно огонь, поглощающий бензиновое пятно. Утробно рыкнув, Годжо предупредительно ударил тазом, указывая на остатки собственного самообладания, еще крепче пригвождая брюнета к балюстраде. Обхватив его лицо свободными пальцами, он, зафиксировав шею Гето другой рукой, начал быстро толкаться в раскрытый рот, имитируя фрикции, чувствуя, как слюна Сугуру начинает стекать по его ладони, а искры перед глазами становятся все ярче, словно он действительно находится на грани оглушительного оргазма.   — О ней заговорили вы, — хрипло произнёс Гето, утирая губы тыльной стороной ладони, когда Годжо, останавливаясь прям перед краем, вытащил мокрые пальцы из его рта.  — Мне кажется, в этом поместье чрезвычайно тесные балконы, — отдышавшись, вымолвил блондин, чувствуя, как неприлично откровенно раскраснелись его щеки.    Гето изящно развернулся, все еще будучи прижатым к мраморной ограде, и Годжо, тут же впившийся взглядом в привлекательное лицо, с удовольствием заметил, что румянец задел и его.  — До вашего прихода места было вполне достаточно, — Сугуру сверкнул глазами, пришпоривая молодого господина.  — В моем имении балконы намного больше, — заговорщицки подмигнул ему Сатору. — Вам бы непременно понравилось.  Гето усмехнулся, поудобнее устраиваясь в своем новом положении. По-хозяйски уложил ладонь на чужую грудь, обтянутую рубашкой, посчитал пальцами пуговицы, медленно ведя ей вниз, натыкаясь на препятствие в виде тяжелого брючного ремня.   — Вы плохи на память, господин Годжо? — Гето посмотрел прямо ему в глаза взглядом из под ресниц, напоминая о множестве проведенных встреч, включащих в себя, в том числе, ночные променады на балкон господина Годжо в одной лишь простыне, накинутой на плечи на манер мантии. — Или обзавелись новым имением? — Шампанское мутит мне рассудок, — в возникшей тишине раздалось бряцание пряжки. — Вы пробовали то, что здесь наливают? Пальцы Гето ловко скользнули под дорогую ткань брюк, слегка обхватывая возбужденную плоть прямо через нижнее белье.  — Имел честь, — быстро облизнулся он, — недурно.  — Тогда нам решительно незачем оставаться здесь дальше, — вопреки словам, Сатору замер, с восторгом наблюдая за действиями брюнета. Чужие пальцы нежно проходились по всей длине возбужденного члена, слегка задерживаясь на головке, проделывая крохотный круг одной лишь подушечкой указательного. Годжо подавался вперед, слегка вздрагивая, и Сугуру чувствовал, как стремительно быстро мокнет тонкая ткань его белья. Не удержавшись, он довольно хмыкнул, ухватываясь за плотную резинку и спуская ее ниже, к напряжённым бедрам. Обнажённый член оказался прижатым к низу живота Годжо, покрытому частым пушком белесых волос. Влага предъэякулята увлажняла их, заставляя блестеть в отблесках светящих в ночи фонарей, падающих на их тела, и Гето соврал бы самому себе, если бы сказал, что не пытался удержаться от желания в ту же секунду опуститься на колени и испробовать ее на вкус. — Наслышан, семейство Годжо объявило о поиске избранницы наследнику, — выгнул бровь Сугуру, выдерживая паузу перед тем, как его пальцы плотно обхватили горячую плоть. Сатору выдохнул, напрягаясь еще сильнее, неотрывно наблюдая за тем, как рука Сугуру начинает двигаться на его члене. — О какой чуши только не объявишь, лишь бы не расстраивать мою неуёмную матушку, — предельно честно ответил он, пытаясь не срываться на стоны. Гето заметил как тот, прикусив нижнюю губу изнутри, слегка подрагивает при каждом завершённом движении руки Сугуру вниз, к основанию члена. Не только Годжо мог наслаждаться чужими слабостями и вытаскивать потаённые желания из его души, Сугуру, к собственному удивлению, получал не меньшее удовлетворение, наблюдая за тем, как блондин в буквальном смысле плавился в его руках. — Неуёмность вашей уважаемой матушки была вами унаследована, — растянулся в бесовской улыбке он и тут же почувствовал, как пальцы Сатору сжимают его подбородок. Его жест можно было бы назвать грубым, если бы не пьянящее желание, разлитое в небесных глазах напротив, жадно обхватывающих каждую черту точёного лица. — Как и любовь к красивым мужчинам, — Годжо растянулся в ответной улыбке, накрывая тонкие губы своими, превращая их поцелуй из мимолётного в более глубокий, затягивая, требовательно проталкивая свой язык глубже, не давая брюнету даже вдохнуть в попытке восстановить нарушенное дыхание, пачкая влагой и ни на секунду не переставая сжимать чужую челюсть побелевшими пальцами. — До чего вульгарно, — отдышавшись, возмущенно бросил Сугуру, когда Сатору, вдоволь наиздевавшись, отстранился. Брюнет, чувствуя, как ночной воздух тут же холодит налитые кровью губы, отнял собственную руку от налитого кровью члена Годжо, утирая свой рот и убирая с лица упавшие на него, выбитые из некогда аккуратной прически пряди. — Я предпочитаю называть это честностью, — подвел итог Сатору, с удовольствием наблюдая за тем, как господин Гето в очередной раз терял невозмутимый вид перед его напором. Он даже не подозревал, насколько красивым был в настоящий момент — с растрепавшимся пучком волос, задетыми краснотой щёками, припухшими от нетерпеливых укусов губами, пляшущими в черни глаз чертятами — сколько ни скрывай, Годжо видел, сколько тлеющего желания скрывалось за холодом фраз. — Вам и палец в рот не клади, уважаемый, — Сугуру было вернул свою руку на прежнее место, но Сатору мягко отстранил ее, уверенным движением разделываясь с чужим ремнем. У него не было никаких сомнений — теперь Гето был возбужден в не меньшей степени, чем сам Годжо. И Сатору не хотелось заставлять человека ждать. — Вам, господин Гето, в мой рот можно класть все, что вздумается, — рассмеялся блондин, нежно, не в пример к захвату на подбородке, касаясь его головки. — Мне было бы по нраву только его зашить, — фыркнул в ответ брюнет, — но я совершенно несведущ в швейном деле.  Годжо улыбнулся, нарочито медленно ведя ладонью, сложенной кольцом, по всей длине члена Гето. Упираясь в самое основание и вновь мерно поднимаясь вверх, подразнивая подушечкой большого пальца влажную головку. Чувствуя, как Сугуру, затихая, прислушивается к собственным ощущениям, и жалея лишь об одном — что они не в его покоях, где можно окончательно лишить господина Гето одежды — и стыда —, обнажив его тело, находящееся сейчас в полной власти Сатору. Наблюдать, как подрагивает от возбуждения подтянутый живот, как вздымается грудь, все еще спрятанная под слоями рубашки, жилета и пиджака. Слишком много лишних элементов, мешающих Годжо как следует насладиться собственным превосходством в настоящий момент. — Вы жестоки, — резюмировал Сатору, укладывая чужую ладонь на собственный член. — И снова лукавите. И кто ещё здесь дурно воспитан? В поддержку словам о дурности своего воспитания, Гето с большой симпатией отнесся к молчаливой просьбе Годжо продолжить им начатое, вопреки было возникнувшей на подкорке мысли о том, что они, в общем-то, находятся в чрезвычайно щекотливом положении, позволяя себе подобные вольности прямиком за стеной у шумно играющего бала. — Рядом с вами и я становлюсь похожим на идиота, — согласился он, улавливая темп Сатору на своем члене, и вторил ему, чувствуя чужой жар под своими пальцами. — Как по мне, — блондин рвано дышал, возбуждаясь не сколько от движений руки Сугуру, сколько от слаженности их совместной работы, — развязность лишь добавляет вам очарования.  — Вам так кажется? — не менее рвано выдохнул Гето, чувствуя, как внутри его черепа начинает плавиться серое вещество. Это чувство совершенно скинутых с плеч норм бесконечно длинных протоколов, привычной собранности, благоразумия, родившегося впереди черноволосого дитя, казалось чем-то совершенно первобытным и до ужаса примитивным, но от того — таким сокровенным и запретно-желанным. Сугуру и сам каждый раз удивлялся, как быстро господин Годжо, этот неугомонный повеса и балагур, коему прощалось строгим обществом так многое, что ни за что не было бы прощено кому-то другому, менее обаятельному и громкому, выбивал его из привычной колеи. Не просто выбивал — сшибал с ног своей энергией, в миг превращающейся из просто притягательной и вездесущей в томную и тягучую, заставляющую Гето вновь и вновь бесстыдно находить себя в простынях чужих покоев. — Мне не кажется, — шепнул Сатору, укладывая свой лоб на спрятанное под толщей пиджака плечо Гето, — я абсолютно в этом уверен.  Темп их движений ускорился и блондин, прикрыв веки, почувствовал, как перед глазами начинают расходится яркие круги, озаряя его быстрыми вспышками. — Излишняя самоуверенность всегда была вашей визитной карточкой, — не унимался Сугуру и Годжо сипло усмехнулся его детскому желанию оставить последнее слово за собой. — Если скажете, что не это вас во мне зацепило, — отозвался Сатору, не оставляя Сугуру шанса на победу в их словесной битве, внутренне смеясь над ними обоими, — то слукавите в третий раз, господин Гето.  Он уже ощущал предоргазменную дрожь чужого тела под своим собственным, продолжая то подниматься к влажной головке, то, чувствуя как предъэякулят липнет к его пальцам, опускаться ниже, проходясь по мошонке и поджатым яйцам, от чего Сугуру, дергаясь сильнее обычного, жестче сжимался на члене Годжо, рвано дергая сжатым кольцом руки. — Тогда я промолчу, — хрипло выдохнул он, прикусывая щеку и прикрывая глаза. На несколько бесконечно долгих мгновений внезапно обрушившуюся на них тишину ночи прерывали лишь рваные выдохи, менее синхронные, чем движения рук на возбужденных членах. — Ничего, я могу говорить за двоих, — практически прорычал Сатору, пошло ударяя собственными бедрами, в попытках ускорить завязавшийся узелком оргазм. Еще несколько быстрых скольжений, жар чужой руки, сбившееся дыхание Сугуру — блондин не видел ничего, продолжая жмуриться, забывая абсолютно обо всем: как о том, что он, наследник громкой фамилии, бесстыдно наслаждается дрочкой в компании с другим, не менее знатным господином, так и о том, что они могут быть пойманы в любой момент кем-нибудь, решившим проветриться после очередного танца. — О, — Гето, сдаваясь в плен пронзивших его судорог, подобно Сатору, уткнулся лбом в плечо напротив, — в этом нет никаких сомнений, господин Годжо.  Сатору почувствовал, как член Гето, на миг затвердев еще сильнее, излился в его ладонь, пачкая чужие пальцы и напрягшийся живот Сугуру горячим семенем. Тот ещё раз рвано выдохнул, дернув головой, поворачивая ее так, чтобы касаться кончиком носа шеи блондина. А в следующую секунду кончил и сам Сатору — даже не заметив, как ладонь Гето безвольно обмякла от расслабившего его оргазма, только от удовольствия, коим было охвачено тело Сугуру, и от сладости собственного имени, произнесенного хриплым тихим голосом. Несколько минут они приходили в себя, застыв в неприглядном виде, окутанные буквально ощутимым запахом секса, витавшим вокруг них. Оргазм, разделенный на двоих, не принес за собой должного удовлетворения — только раззадорил, напоминая о большем, том самом, до чего еще стоило добраться, преодолев немалый путь. Еще несколько долгих минут, проведенных в абсолютной тишине, они приводили себя в порядок, утирая испачканное тонкими тканенными платками, по-джентльменски сложенными во внутренние карманы пиджаков. Если бы кто-либо из присутствующих за толщей каменной стены догадывался, какое применение молодые господа нашли платкам предназначенным для того, чтобы подавать их дамам — их удивлению бы не было границ. Сатору улыбнулся собственным мыслям, ловко застегивая ремень на своих брюках. — Вы успели попробовать канапе? — невзначай поинтересовался он, словно они с Гето только что встретились, утомленные шумным приёмом. — Посредственно, — мгновенно отозвался Сугуру с вновь надетой маской невозмутимости. — Рыба показалась мне заветренной.  Годжо в очередной раз просиял, проходясь ладонью по волосам. Брюнет же в этот момент, заведя руки за голову, щелкнул заколкой, распуская прическу, превратившуюся теперь в чёрт знает что. Темные пряди мягко опустились на его плечи, обрамляя все еще отдающие румянцем щеки, придавая ему столь умопомрачительную привлекательность, что Сатору вмиг почувствовал, как вновь напрягается его член. На самом деле, Сугуру даже не подозревал, какой властью над господином Годжо он обладал. И в этом было своё очарование — он мог сколько угодно хитро щуриться, обдавать Сатору холодом, осаживать, язвить и делать вид, что не понимает его намёков, соблюдать дистанцию и противиться чужому напору, но он никогда не использовал чувства Годжо против него самого. Сатору мог оставаться самим собой, не скрываясь и не играя чужую роль, мог быть смешливым балбесом, а мог задумчиво перебирать чужие пряди, оставляя нежные поцелуи на макушке Сугуру. — Согласен, — кивнул Годжо, вновь сокращая дистанцию между ними. — Я прикажу подать вам свежайшую на грядущий завтрак.  В его словах было столько типичной для Сатору самоуверенности, что Гето это лишь позабавило. — Кто сказал, — удивленно выгнул бровь он, — что я буду у вас на завтраке? Годжо нежно сощурился, ища в тёмных глазах отблески мятежного огонька и притягивая молодого господина к себе, приобняв за талию. — Значит, всё-таки к вам? — поднял бровь в ответ он, чувствуя, как расслабляется брюнет в его объятиях, долго всматриваясь в небесные радужки, прежде, чем ответить. — Значит, мы не поспеем проснуться к утру, — тихо выдохнул он, подаваясь вперед и Сатору практически задохнулся от внезапности его нежного порыва. В отличии от их первого за вечер поцелуя, Гето, казавшийся совершенно непробиваемым циником, выкованным из стали, обладал такими запасами нежности, что Сатору, успевающий обмануться маской его хладнокровия, каждый раз поражался мягкости его поцелуев. Тягуче и сладко, практически невесомо, утягивая Годжо за собой в эту влажную мягкость, Гето вел, почти не прилагая к этому никаких усилий, просто Сатору хотелось поддаться, растянуть этот медленный, почти усталый поцелуй, как нежнейший десерт, оставленный напоследок после сытного обеда. Сугуру проводил языком по чужим губам, слегка прикусывая, а потом вновь зализывал даже не успевшее защипать от едва ощутимой боли место, опять углубляя, ловя язык Сатору своим и заставляя его вновь жалеть о месте, в котором они находились. Годжо мог бы прямо сейчас подыграть ему с ответной нежностью, раздевать его так томно и медленно, элемент за элементом, что у Гето бы начала течь крыша от дрожащего желания, жаждущего скорее найти выход. Но Сатору бы не торопился, томя его в этих чувствах, замедляясь пуще прежнего, оказывая внимание каждой клеточке его тела, сантиметр за сантиметром, пока тот бы не начал умолять сейчас же трахнуть его, трясясь в преддверии оргазма от почти невинных стимуляций. — Шампанское толкает вас на откровенность, — вымолвил блондин, едва Сугуру, открыв глаза, отстранился. — Или ваша ладонь на моем бедре, господин Годжо? — улыбнулся он ослепительно, словно сытый кот, стрельнув взглядом куда-то вниз. Руки Сатору сами собой стекли с талии на обтянутые брюками бёдра, пока Гето старательно вылизывал его рот. Годжо ничего не мог с этим поделать — даже не пытался бороться. Сугуру можно было либо не трогать вообще, либо пытаться объять целиком, никаких полумер Сатору не приемлил. — Как прямолинейно, — подметил он, стреляя глазами. — Вы просто снова искусно вывели меня из себя, — нахмурился брюнет, словно не он мгновение назад плавился в чужих объятиях. Искуственные смены его настроений только забавляли Годжо, словно катание на детских качелях — то вниз, то вверх. Так беззлобно и очаровательно, что Сатору никогда не пытался бороться с его вольностями. Это было чем-то естественным — хотеть находиться рядом с Сугуру. Касаться. Изучать. Находить новые черты, не менее очаровательные, чем все открытые ранее. — Как кстати, — Годжо, с присущей ему бесцеремонностью, вновь сгрёб Гето в охапку, легко опаляя нежную кожу его шеи своим дыханием и завершая фразу несколькими тонами ниже, — ведь теперь в вас хотел бы зайти я. Позволите? Гето вспыхнул, словно невинная девица, чьей щеки коснулся юный воздыхатель, будто бы не они мгновениями ранее занимались на балконе, доступном любому желающему из присутствующей знати, разными непотребствами. — Вы так несносны, что заявляетесь без приглашения, — ворчливо резюмировал он, но из объятий вырываться не стал. — Зато с любовью, — Годжо в самом деле оставил невесомый поцелуй на его щеке. — Не говорите громких слов без нужды, — Гето наигранно поморщился, но взгляд, которым он смерил Сатору, все еще отражал плескающуюся в нём нежность. Блондин, тихо хохотнув, слегка двинул тазом. — Моя нужда красноречиво упирается в ваши бёдра.  — Вы снова путаете свою похоть с чувствами, — отрезал Сугуру, проигнорировав горячий узел, начавший было вновь затягиваться внизу живота. Руки Годжо, крепко, но нежно обхватывающие его поясницу и спину, фривольно прижимали Гето к телу Сатору, но Сугуру, сколько угодно кривящийся и роняющий остроты, ощущал себя пугающе комфортно в чужих объятиях. Годы... годы, проведенные рядом со светловолосым аристократом казались Сугуру целой жизнью. Жизнью, в которой высокая фигура неизменно появлялась в его саду с такой естественностью, словно Сатору в самом деле мог быть его супругом, делящим с ним привычный быт. Гето усмехнулся собственным мыслям. В какую здравую голову вообще могла придти подобная мысль? Господин Годжо умело превращал его в жаждущего бесконечной близости увлеченного юнца, даже если Гето в тысячный раз пытался обмануть самого себя. — А вы, должно быть, необычайно сведущи в делах любовных? — Сатору сверкнул небесными глазами, будто считывая роящиеся в голове брюнета мысли. Сугуру поймал его взгляд, щурясь. Любовь? Знал ли Гето о том, чем являлась эта невиданная зверушка, главная героиня бесконечных поэм и серенад, которым не было счета? Та любовь, ради которой сжигали города и завоевывали государства, отрекались от престола и шли на плаху, боролись, страдали, но вновь находили силы, идя на её таинственный, манящий свет? Сугуру уже давно не был восторженным юношей, но также не был близок и к возрасту старца, и все равно, думая о любви, перед его глазами не вставал волнительный образ ни одной знакомой ему дамы, возможной кандидатки в спутницы его жизни. Только небесные радужки, сияющие мятежными огоньками. Знал ли Сугуру, что такое любовь? — Я просто слишком давно знаком с господином, — выдержав паузу, спокойно ответил он. Как мог он не знать? Сатору оставалось лишь догадываться о том, сколько несказанного погибало в молчании этих пауз. Говорить об этом — словно ковыряться пальцем в открытой ране, и Сугуру не видел никакого смысла в бессмысленности подобных действий. Но пылкость его сердца, как положено, отказывалась оставаться в стороне. Еще один раз. Еще одна ночь. Одному Господу известно, сколько последних разов Гето просыпался, уткнувшись носом в чужое плечо. — Но есть ещё масса вещей, которые вам лишь предстоит узнать, — Сатору, подняв руку, невесомо коснулся пальцем чужой скулы, и Сугуру мог поклясться, что от этой незатейливой ласки щеки его беззастенчиво заалели в очередной раз за вечер. — Я заинтригован, — намного мягче обычного произнес он, ловя чужую ладонь. Знакомым движением подтягивая руку Годжо к своим губам. Касаясь — воздушно и целомудренно — чужих костяшек. Ни на секунду не отводя взгляда чуть раскосых глаз от чужих, распахнутых перед ним. Сатору замер, слегка разомкнув губы, словно не решаясь сказать нечто чрезвычайно важное, но Сугуру знал, что нет ничего, о чем бы взбалмошный господин не мог сообщить с феноменальной простотой. Так и застыв, замерев, жадно впитывая в себя прикосновения друг друга, отколовшись от веселящейся за толстыми стенами толпы, не подозревающей о скрытых от чужих глаз неприемлемых чувств, стыдливо спрятанных даже тогда, когда о них хотелось кричать на весь мир. Могла ли любовь быть столь постыдной и непозволительной? — А я попрошу подать карету, — хрипло выдохнул Сатору, с ещё большой горячностью кладя ладонь на чужую щеку. — Вот так сразу? — не менее хрипло отозвался Гето, чувствуя, словно ему резко перестало хватать кислорода. Сатору, крепко обхватывая его лицо, прижался лбом ко лбу Сугуру, касаясь кончиком своего носа — кончика носа Гето. Брюнет чувствовал, как быстро и рвано вздымается грудь Годжо, словно тот, преодолев бегом путь от неведомой опасности, наконец оказался дома. Скользнув пальцами по линии челюсти Сугуру, Годжо опускался руками ниже, к шее, тонким косточкам ключиц, трогал ткань рубашки, проскальзывая ниже, к груди, накрывая ладонями горошины затвердевших от контраста холодного воздуха и горячего возбуждения сосков. — На вас слишком много одежды, — продолжал глухо хрипеть Сатору, не отводя взгляда из под пушистых ресниц от лица прекрасного господина, всецело и безоговорочно принадлежащего одному лишь ему. Сейчас — только ему. — Эксклюзив от кутюр, — Гето дернул уголком губ, ощущая Сатору всюду. Еще немного — и он вновь взорвется удовольствием от одной лишь томности глаз напротив, и почти невинно ласкающих его мужских рук. — Восхитительно, — Сатору слегка отстранился, поднимая руку к губам брюнета. Ведя по ним костяшками и внимательно следя за собственными движениями. — Но вам к лицу нагота, Сугуру.  Гето неуловимо дёрнулся, будто от случайного укола о розовые шипы. Откровенность Сатору не была редкостью, в виду его сумасбродного характера и, все же, подобные деликатные пошлости отзывались роем мурашек, собирающимся в районе сугуровской поясницы. — Вы почти раздели меня взглядом, — выгнул бровь он, пытаясь успокоить бушующее в крови возбуждение. — Недостаточно? — Предпочитаю самое вкусное оставлять напоследок, — подмигнул ему Годжо, делая несколько шагов в сторону. Сугуру, склонив голову, наблюдал за тем, как он отточенными движениями приводит себя в порядок — поправляет ворот рубашки, полы пиджака и вызывающе выпирающий бугор на месте ширинки. — Здесь я с вами соглашусь, — усмехнулся брюнет, оправляясь подобно господину Годжо. — Надеюсь, не только здесь, — Сатору обвёл балкон широким жестом, — ведь мне до смерти надоели эти стены.  Гето незаметно усмехнулся, мысленно соглашаясь. У него, в общем-то, не было никаких сомнений, что этот пышный вечер, как и многие другие, нелюбимые Сугуру за шум и многолюдность, закончится в покоях Годжо. Зачем-то же он на них приходил. — Кажется, вы собирались послать за каретой? — Вы тоже нетерпеливы.  — Вы слишком долго дразнитесь, — Сугуру нарочно скучающе прикрыл рот рукой, имитируя зевок. — Ещё немного, и я потеряю интерес.  Это было ложью от и до — ни у кого из присутствующих не было никаких сомнений. Тем не менее, Сатору лишь забавляло это неприкрытое лукавство. — О, не беспокойтесь, — блондин вновь сократил расстояние между ними, элегантно кланяясь и подавая своему спутнику ладонь, — вы не успеете.  Гето смерил его изучающим взглядом — будто не знал наизусть и каждую черточку, и нарочито выпяченные манеры — словно дама, впопыхах решающая, соглашаться ли на откровенное предложение или устроить наглецу сцену прямо здесь и сейчас. — Полагаете? — наконец опуская свою ладонь в чужую и делая шаг вперёд. — Даю слово, — Сатору сиял, словно с ним под руку и в самом деле шла прекрасная леди с ослепительной улыбкой и прехорошенькой фигуркой, а не широкоплечий высокий мужчина, к тому же, острый на язык. — Вам есть, что предложить взамен? Господин Годжо вел его к левому краю балкона, там, где около высокой двери, разделяющей их с мерным гулом бала, обрывалась мраморная баллюстрада, представляя взгляду господ ведущую в сад лестницу из того же материала. Это было как нельзя кстати — можно было миновать огромный светлый зал, забитый опьяневшим от шампанского и других алкогольных напитков народом, дамами, жаждущими вцепиться в мужские предплечья, господами, настойчиво предлагающими составить компанию в распитии и беспардонном обсуждении женских декольте. Сатору был страшно равнодушен к декольте любых видов — что его по-настоящему возбуждало, так это конкретная мужская спина, в окружении сбившегося белья его постели, напрягающиеся под кожей мышцы и ходящие лопатки, крупные руки, беспорядочно шарящиеся по кровати, пальцы, цепляющиеся за ткань... — Если я начну предлагать, — вывел его из приятных раздумий тихий голос Гето, — одного лишь вашего слова будет решительно недостаточно.  Это было сущей правдой. К ногам Сугуру Годжо, не раздумываясь, положил бы все, что имел в своём владении, и этого непременно было бы мало. Тем не менее, Сатору, к собственному удовлетворению, знал множество способов превращения холодного господина в нуждающегося в его касаниях мужчину, отбрасывающего маску недотроги к чертям собачьим. — Я думаю, нам удастся найти компромисс, — улыбнулся блондин, ступая на землю и позволяя Сугуру отстраниться — в саду можно было встретить немало одурманенных алкоголем и похотью пар, скрывающихся в зелени цветущих кустарников. — Едем? — Принимая решение, не задавайте лишних вопросов, — отрезал Гето, следуя за господином. Свежесть легких ароматов и непередаваемый вкус летней ночи на губах придавал их курьёзному побегу романтический оттенок. Если бы знать наверняка, что в саду им не попасться на любопытные взгляды непрошенных зрителей, то можно было бы притянуть Сатору к себе, как сумасбродный подросток, делясь с ним этим неповторимым вкусом цветочной нежности. — Я просто пытаюсь быть джентльменом, — улыбнулся Годжо и Гето мог поклясться, что мгновением ранее их мысли сошлись на одном и том же. — Получается из ряда вон, — хмыкнул Гето, едва заметно касаясь своим рукавом чужого. Такое незатейливое тонкое напоминание — хочу дотронуться до тебя прямо здесь и сейчас. — Вы слишком ко мне строги, — наигранно опустил уголки губ Сатору, становясь похожим на большого грустного пса, отвергнутого любимым хозяином. Сугуру насмешило это выражение лица блондина, да так, что тот улыбнулся исключительно ярко и широко, и Годжо едва успел подставить собственную ногу, засмотревшись на сияющее в ночи лицо Гето и споткнувшись о попавшийся на его пути камень. Видеть его таким, делать его таким — это стоило намного дороже, чем даже вид длинных темных волос, раскиданных по соседней подушке. И если однажды настанет день — конечно, настанет —, когда придётся преклонить голову пред семейством, пока терпящим легкомысленность единственного сына-повесы, но непременно спросящим с него и красавицу-невестку и наследников мал мала меньше, единственным воспоминанием о трепещущем в душе чувстве, похожим на бесконечно движущиеся крылья тысячи мотыльков сразу, Годжо знал, станет это мгновение, когда улыбка Сугуру озарила собой все пространство вокруг, затмевая даже звёзды. — Я просто держу вас в тонусе, господин Годжо, — констатировал Гето и у Сатору не было никаких контраргументов. Они подошли к месту, где заскучавший молодой кучер, клюя носом, сидел на подножке кареты, пиная носом ботинка особенно крупные камушки гравия. Заметив прибытие господ, парнишка подскочил, сначала вытягиваясь в струнку, а затем кланяясь с таким энтузиазмом, что Гето, не зная Сатору насквозь, мог бы принять его за строгого тирана. Но блондин легко взмахнул рукой, останавливая уже полного энергией юношу, кивая тому на лошадей — их требовалось подготовить к отбытию домой. — У вас определённо талант, — вернулся к разговору Годжо, самостоятельно отпирая входную дверцу просторной кареты, и элегантным жестом вновь подавая ладонь своему спутнику. — Вам ли не знать о моих талантах? — по-доброму усмехнулся Сугуру, вкладывая руку в тёплую ладонь господина Годжо и ставя ногу на подножку. В этих простых жестах, заученных манерах, отскакивающих от зубов, являющихся лицом мужчины из знатного рода, не было никакой формальности. Только искреннее желание. И Сатору подумалось было, что он уже давно нашёл свой покой, но правда была в том, что миру, окружавшему ему, не было никакого дела до того, о чем бьётся его сердце. — Вы режете меня без ножа, — Годжо поднялся внутрь кареты вслед за Гето, обернулся, закрывая за ними дверь и щёлкая замком. Мгновение — и длинные локоны брюнета, расположившегося на встроенном диванчике, ниспадают по его плечам. Голая эротика. — Ещё даже не начинал, — вновь слукавил господин Гето, глядя на Сатору самым уничтожающим последние остатки терпения взглядом. Просящим. Зажигающим. Отказывающимся терять и так ограниченное время, что осталось у них на двоих. С каждым днём стекающее ко дну песочных часов, бьясь о стекло и звуча набатом в ушах. — Тогда поскорее начните, — Сатору, медленно размяв шею, высвободился из пиджака, откидывая его на диванчик напротив и порывистым движением опускаясь на колени перед ногами Сугуру, — прошу.  Мягко касаясь ладонями чужих колен. Разводя, приближаясь, чувствуя, как начинает двигаться земля под колёсами кареты и как лошади, с негромким ржанием, стучат копытами, набирая скорость. — Просите лучше, — глаза Гето потемнели пуще прежнего в полумраке кабины. Звякнув пряжкой, он коснулся кончиками пальцев подбородка Годжо, — Сатору.