Nikwus

      Как пуля разрывает плоть, так тело рассекает толщу океана, погружаясь на песчаное, поросшее острыми кораллами дно: с болезненно маленькой скоростью, позволяющей прочувствовать все оттенки мучения, стремясь причинить ещё больший ущерб. Иззи уже не дышит, когда его опускают в воду, не чувствует этой боли, зато дышит Эд, с каждой новой порцией воздуха ощущающий резь в груди, растекающуюся спазмом по всему телу. Его руки дрожат, последний раз касаясь непривычно расслабленного лица, не искаженного злобой, на котором читается смирение. Готовность принять смерть.       Эд его смерть принять не готов.       Они хоронят его в море, в родной стихии, ведь нет мучения страшнее пирату оказаться запертым в толщах земли. Но никто не думает о том, как страшно одиночество в бесконечных морских глубинах.       Заполночью в капитанской каюте пахнет дорогими винами, собранными со всего света, чуть ли не старше самого Тича. Терпкий вкус жжет разодранное горло. Эд глотает слёзы вместе с вином, невольно облизываясь, ощущая знакомое сочетание соли и алкоголя. Такими на вкус были его губы. Он бы ударил Эда в лицо, едва завидев на щеках блестящие дорожки.       Стид разглядывает дрожащую спину Эдварда болезненно-блёклым взглядом, но не находит в себе смелости — снова нет — дотронуться до обтянутого кожей плеча, чтобы без слов показать: «Я рядом». Вместо этого снова прячется, столкнувшись со смертью, и только боязливо наблюдет из темноты.       Серебряный крест на груди жжёт Эда, как древнего упыря — последнее, что осталось от Иззи каким-то жалким напоминанием. И Тич не испытывает ничего, кроме искреннего желания сделать его частью себя, чтобы металл врос в кожу, кинжалом рассёк грудину. Он бы испил этой крови с гораздо большим наслаждением, если бы мог. Но слыша за бортом пение, такое знакомое кровь в его жилах стынет, и он сам чувствует себя трупом, всплывшим на поверхность: распухшим, лишенным узнаваемого лица, холодным.       Эдварду невероятно горько от осознания, что Иззи умер, так и не поняв, что не он все эти годы подкармливал Кракена. Это Кракен кормился загрубевшей плотью: и его, и его капитана. Не спрашивая разрешения, безжалостно впивался щупальцами, сковывая по рукам и ногам, разрывал на части. Но сейчас Эд снова чувствует горячее дыхание в затылок, привычное, говорящее без слов, отвлекающее от боли одиночества, будто никто не умирал. На Мести никогда никто не умирал по-настоящему, это было против какого-то неведомого закона природы, он самолично убедился в этом. Это просто было неправильно.       Пение эхом прокатывается по волнам, тяжёлой тушей заползает на борт и просачивается воздухом в щель под дверью каюты.       Эд следует за ним без колебаний, сжимая до жгучих порезов на ладони блестящий, отражающий пламя свечи, крест. До ушей Стида доносится лишь тихий скрип петель. Он давно забылся беспокойным сном, а на бледных щеках так и не обсохли солёные ручьи.       Холодный ветер играючи треплет копну седеющих волос, плетёт решившему прогуляться Эду тяжёлые, сворачивающиеся удавкой косы.       Потяни — на шее останется след.       Ему что-то кажется вдалеке, у чернеющего горизонта, где солнце тонет в бездушном океане, захлёбываясь солёной водой. Что-то родное, манящее своей приветливостью, расставившее руки в приглашающих объятиях. И песня льется всё громче и громче, заползает под кожу, щекочет нервы до мурашек.       Эду точно знаком этот голос, с хрипотцой, с веющей от него смертельной угрозой, но несущий Эду абсолютное умиротворение. Убаюкивает, зазывает ближе. Он ничего никогда не хотел сильнее, чем быть ближе. Никогда не расставаться и не переставать слышать пения, приглушаемого стонами волн.       Назревает шторм.       Разглядывая будующие вдали волны Эд думает о том, много ли людей плакало, утремив взгляд в бескрайние морские дали. Он и сам не понимает, почему непрошеные слёзы подступают к горлу, а океан вдруг начинает казаться таким отчаянно желанным. Словно на суше больше невозможно дышать. Интересно, сколько людей нужно, чтобы наплакать море? Эд прикидывает — экипажа достаточно.       Соленые капли кипятком брызжут на кожу, Эд стоит совсем близко к краю, с каждым толчком рискуя упасть в бурлящую пучину. Ему не страшно, он точно знает, что там, под водой, не слыхать плеска волн и раскатов грома. Там звучит только нежная песня, обволакивающая, тянущая на дно.       Он думает, что пиратское одиночество можно разделить на двоих, позволить океану стать единственным спутником на пути двух бесконечно несчастных бессмертных душ. Пусть связанные ноги срастутся воедино, а голосовые связки распухнут от воды. Пусть соль очистит гноящиеся раны, через боль избавит от мучений, и позволит им переродится в бессмертных морских существ.       Доска под ним раскачивается в такт бушующим волнам. Ласковый голос, звучит совсем близко, вибрации от шелестящего тембра расходятся по телу.       Прижимая окровавленный крест к пересохшим губам, Эдвард делает шаг.