встретимся на поле боя

Meet me on the battlefield. Even on the darkest night, I will be your sword and shield, your camouflage, And you will be mine.

I. Питеру шесть, и он трогательно уверен в том, что его младший брат – это лучшее, что есть на свете. Эдмунду три, и с ним весело. С ним можно до вечера носиться во дворе, таскать с кухни печенье с изюмом и исследовать чердак, куда мама запретила лазать одному. Эд, в отличие от Сью, не плачет, когда спотыкается, пытаясь поспеть за длинными шагами старшего брата, и проезжается коленками по гравийной дорожке. Эд не просит его играть с кукольный посудой, которую можно раздавить неловким нажатием пальцев. Эд вслед за Питером лезет на старую липу, честно пытается играть с братом в регби и помочь уговорить отца купить им щенка. В декабре они одерживают блестящую победу в снежки. Джим и Томми Дуглас позорно ретируются с поля боя с полными шапками снега, оставляя изгородь преткновения в полное владение братьям Пэвенси. Празднуют они почти по-взрослому, разделив на двоих последнюю кружку вишневого морса. – Вместе? – весело спрашивает Питер. – Вместе, – едва слышно бормочет вымотавшийся Эд. II. Питеру восемь, и он изо всех сил пытается помирить младших брата и сестру. Подросшая Люси хвостиком ходит за мальчишками, предпочитая салочки куклам. Она напрашивается с братьями искать стеклышки на пляж, когда отец везёт их в Брайтон, и стремглав мчится на помощь в очередной баталии с соседскими детьми. – Девчонкам тут не место, – обиженно бросает пятилетний Эдмунд, отряхивая шарф от снежинок. Питер против воли чувствует, словно нарушил их негласный пакт, но и обидеть Люси не может. Светилом, вокруг которого вращаются планеты-братья, становится отец. Девочкам и в голову не приходит нападать на Ричарда Пэвенси из засады в гостиной, запрыгивая на плечи с воплями "Эд, хватай его!" и "Лево, Пит, лево!". Сыновьям отец позволяет валить себя на мягкий ковёр и катать по полу, пытаясь поймать в шутливый захват. – Отличная работа, команда! – ерошит им волосы отец, когда Эдмунд с видом завоевателя забирается ему на живот, а Питер всем весом прижимает ноги. Похвала затапливает нутро чем-то тёплым и сладким, похожим на молоко с мёдом, и братья хитро переглядываются, позабыв невысказанные обиды. На время. III. Питеру одиннадцать, и он первый раз в жизни едет в школу-интернат. У него на душе скребут кошки. Даже представить страшно месяцы в разлуке с семьёй, да и радио, тихо бормочущее в углу про немцев, Чехословакию и большую войну на континенте, уверенности не добавляет. Скорее наоборот, заставляет вспоминать о новой складке между бровей отца, у которого больше не хватает времени на детей, и тревожных морщинках в уголках губ матери, после чего он, что в заколдованном круге, начинает думать о младших… Эдмунд прощается с ним последним. У него на щеке красуется синяк, след очередной шумной драки, в которые теперь постоянно перерастают их с Питером ссоры. Побеждает обычно старший, но и младший в долгу не остаётся, пуская в ход все орудия, от ногтей до зубов. У шпаны на улице, наверное, научился, думает Питер, и от осознания, что восьмилетний брат скорее поддержит задиру Джима, чем вступится за него, почему-то невыносимо горько. – Веди себя хорошо, – запоздало наставляет его Питер, но голос звучит неуверенно – в глубине души он ясно осознает, что брат не послушает. – Ага, – ядовито фыркает Эдмунд, а в его тоне – обещание очередных школьных эскапад и бессильных жалоб соседей их родителям. Питер чувствует, как внутри разгорается искорка злости, но быстро подавляет ее: не следует подавать плохой пример детям, даже если этот ребёнок Эд. Он молча пожимает плечами и хлопает дверью. IV. Питеру тринадцать, и глубоко заполночь нарнийцы, пьяные скорее от запаха свежих трав и ласкового ветерка, чем от терпкого вина в чашах, продолжают шумно праздновать победу. Под плотным пологом походного шатра, однако, стоит сонная тишина, а новоиспеченный король все не может уснуть – слишком свежи в памяти леденящий кровь вой минотавров и вервольфов, звонкий лязг металла о металл, искореженные куски камня, бывшие мгновение назад живыми созданиями… Но страшнее всего то утро всё равно был глухой стон, с которым упал сраженный Джадис Эдмунд. Память Питера филигранно запечатлела и удивление на его враз побледневшем лице, и захлебывающиеся вдохи, каждый из которых грозился стать последним. За час до рассвета Питер не выдерживает и, отбросив в сторону одеяло, на цыпочках крадется к гамаку брата. На середине шатра он резко останавливается, наткнувшись на внимательный взгляд свернувшегося калачиком Эдмунда. Тот чуть насмешливо вздергивает бровь, но Питер замечает, не может не заметить, что его бьёт мелкая дрожь. – Хотел проверить, как ты, – шепчет старший, осторожно присаживаясь на край постели и убирая со лба десятилетнего брата мокрые волосы. – Ты просто не можешь уснуть сам, – оскорбленно тянет Эдмунд, но затем, после краткого раздумья, приглашающе сдвигается к стене. Питер понимает его без слов и, метнувшись за своим одеялом, осторожно забирается в гамак. Сначала вдвоем неудобно. Они то и дело пихают друг друга локтями, а младший даже умудряется больно заехать старшему брату коленом в левый бок, однако вскоре им удается удобно устроиться. Эдмунд с удовлетворенным вздохом прячет лицо на плече Питера, а тот прижимается подбородком к его вихрастой макушке. – Больше не смей меня так пугать, – тихо просит он. Эдмунд в ответ недовольно ворчит. Питер разбирает только слова “ты обещал” и “вместе”, но теперь, когда игрушечные мечи вдруг стали стальными, а драка грозит смертельными ранами, не синяками, они оба понимают, что их новое начало – это не просто обещание. Оно навеки покоится на слове не мальчиков, но королей. V. Питеру шестнадцать, и он возвращается домой с войны. Его отряд марширует на юг по одетым в золото и багрянец лесам северной Нарнии. Суровые кентавры размеренно поют, отсчитывая шаги, а вторит им весёлый шелест деревьев. Навстречу высыпают десятки подданных Питера, от добрых великанов до крошечных малиновок, которые хотят полюбоваться на своего Верховного Короля, разбившего врага на границе. Он радостно улыбается, отвечает на приветствия и даже позволяет дриадам короновать себя спешно свитым венком из остролиста и клевера. Утренний лес звонко ликует. Утренний лес полнится песнями о кровожадном вожде эттинов, о великой битве на поросшем душистым вереском поле, о стальном блеске Риндона, разящего без промаха, и о короле-рыцаре, которого благословил Лев. Питер чувствует, как щеки сам собой заливает румянец, но он не смеет отобрать у нарнийцев праздник. Зато вечерний лес, более тихий и вдумчивый, рассказывает с оглядкой про жутких слуг Джадис, выжидавших до поры. Он рассказывает про яростные сражения под кронами вековых дубов и елей, про мужество и справедливый суд младшего из королей. Питер слушает лес и чувствует, что его сердце готово разорваться от ужаса и гордости. Сам Эдмунд встречает их на ступенях Кэр Паравеля. За три месяца он вытянулся, почти сравнявшись ростом с Питером в тринадцать, а на его лице стал виден отпечаток новой твердости и новой же уверенности в себе. Как же он вырос, против воли удивляется Питер, но тут брат слегка улыбается уголками губ, и почти незнакомый юноша мгновенно превращается в его родного Эдмунда. – Замок ваш, государь, – объявляет он, опускаясь на одно колено, но Верховный Король нетерпеливо хватает его за плечи и крепко обнимает, оторвав от земли. Эдмунд на миг теряет равновесие, вцепляется крепко в нарамник брата, но потом расслабляется и даже успокаивающе похлопывает его по спине. – Я хотел защитить тебя от этой войны, – едва слышно говорит от брату. – Я сделал так, что ты с неё вернулся, – горячо парирует Эдмунд, и Питер не находит в себе силы с ним спорить. В глубине души он знает, что рано или поздно младшему брату придётся ступить на собственный путь, но легче от этого не становится. Позже, сидя в кресле перед камином, Питер задумчиво скажет, что в бой с собой берут и щит, и меч. Эдмунд, не колеблясь ни секунды, со всей серьёзностью пообещает брату стать его щитом. Питер, первый меч Нарнии, в ответ молча сожмёт его руку в своей. Обет будет дан так просто, без коленопреклонения и рыцарской клятвы, но оба короля про себя подумают, что ещё в далёком детстве они словно знали свою судьбу. VI. Питеру девятнадцать, и летняя заря разрисовывает всеми оттенками розового и лилового небо над Зеркальным заливом. На фоне этого великолепия остовы сгоревших калорменских кораблей смотрятся дико, но Питер не может найти в себе сил скорбеть о тех, кто принёс войну в его северную страну. Ильнуз-тархан и его соратники поплатились за свою самоуверенность, пав в ночной битве, но вместе с ними неизбежно пришлось платить нарнийцам, защищавшим свои дома. Верховный Король знает, что ни через месяцы, ни через годы не сможет забыть любого из своих солдат, не сможет забыть каждой раны, нанесённой его цветущей земле. Тёплая рука ложится на его плечо, и Питеру не требуется оглядываться, чтобы узнать брата. Они с Эдмундом научились понимать друг друга без слов, узнавать по ритму шагов, по свисту воздуха, разрезаемого клинком, угадывать движения, становясь на поле брани половинками одного смертоносного воина. – Мы победили, государь, – напоминает ему брат, но в голосе шестнадцатилетнего короля не слышно торжества, лишь усталость, – Осталась лишь война пера и пергамента. Питер усмехается также устало, а у него в мыслях уже привычно роятся наброски планов того, как можно обратить эту ситуацию на пользу Нарнии, как защитить свою страну и не допустить похожих вторжений снова. – Когда Тисрок пойдёт на переговоры о возращении пленных, – говорит он Эдмунду, – Не требуй золото. – Я попробую уговорить его скользейшество на мирный договор, – кивает в ответ младший брат, и теперь очередь Питера сжать его предплечье в жесте поддержки. – Мы уговорим, – напоминает он Эдмунду, что эхо данных друг другу обетов, – Не ты один умеешь обращаться с перьями и чернилами. К зиме у них, к общему удивлению, и правда всё получится. Тумнус и сэр Хью будут беззлобно жаловаться на то, что нарнийские короли – непроходимые авантюристы, а Питер, потрясая свежеподписанным документом, заявит, что теперь их дипломатии по колено любое море. Эдмунд в ответ ехидно предложит снова попытаться отправить парламентёров в Харфанг, после чего, несмотря на громкие протесты, окажется по уши в сугробе. В последовавшей стычке при фонтанном дворе, однако, победит братство. VII. Питеру двадцать три, и он может передвигать ноги лишь усилиями Сьюзен и Люси, на которых опирается всем весом. На его теле, кажется, нет свободного от ссадин или порезов места. Предыдущие два месяца – битва с ограми на севере, долгие недели плена, хлысты надсмотрщиков, спертый воздух подземных шахт, дурманящий яд, словно сочащийся с кончиков пальцев одной из северных ведьм, – сливаются в бесконечную круговерть, мельтешащую перед глазами до тех пор, пока упасть на месте и смежить веки не становится его главным желанием. Единственное, что заставляет Питера делать шаг за шагом – это беспокойство за Нарнию, на которую двинул войска король огров, и ласковые уговоры сестёр потерпеть ещё немного, пока у младшей в руках вновь не окажется целебный бальзам. Они достигают нарнийского лагеря на рассвете, и он встречает их тишиной. Питер тихо просит Сьюзен подтвердить, что он не бредит, но сестра тоже видит лишь сонное поле, где колышутся в такт ветру метёлки кипрея, алые крыши шатров вдали и гордо реющее знамя со львом. А ещё – огрскую корону черепов, нанизанную, в знак победы, на копьё. Молодец, Эдмунд, мелькает в голове Питера, и он, словно ярмарочная кукла с подрубленными ниточками, сползает на землю. Он слышит сквозь подступающее забытье, как Люси что-то кричит и Сьюзен наконец-то подносит к губам свой рог, как его переливчатый клич разносится над полем и в лагере нарнийцев ему вторят десятки собратьев. Он видит, размыто и нечётко, лицо младшей из королев, чувствует в слипшихся волосах нежные руки старшей, а затем на периферии зрения появляется третья фигура. – Эдмунд! – хочет выкрикнуть Питер, но с губ срывается лишь неразборчивый хрип. Брат, чуть потрёпанный, с правой рукой на перевязи и царапиной на левой щеке, тут же склоняется над ним, просит его не сдаваться, потерпеть ещё несколько минут, уверяет, что Нарнии негоже остаться без своего Верховного Короля. Питеру в ответ хочется сказать столько же и даже больше, но он не может издать ни звука и надеется, что одним лишь взглядом удастся сказать достаточно. Похоже, удаётся, думает он, потому что Эдмунд, не скрываясь, плачет, зло размазывает слёзы по щеке, словно ему не двадцать, а пять. Питер уже не чувствует, как Люси, бесцеремонно отпихнув брата в сторону, льет три капли бальзама ему в рот. Через три дня, когда старший из братьев встанет на ноги, они вдвоём завернутся в одно одеяло, как после Беруны, и будут молча лежать рядом, слушая, как ровно стучат сердца друг друга. Эдмунд признается, что совсем не помнит слов, которые говорил ему тогда. Питер тоже этого не помнит, но признается брату – было не страшно умереть, зная, что у Нарнии остался её верный щит. В ответ его пихнут в живот локтем и ворчливо посоветуют не молоть пустяков. VIII. Питеру Великолепному двадцать семь, и он навеки Верховный Король над всеми нарнийскими королями, владыка Кэр Паравеля и император Одиноких Островов. Любой нарниец от мала до велика знает, что они живут под рукой короля Питера, и лишь сам Аслан стоит над ним. Он человек действия, ведь поступки всегда значат куда больше слов, он та неутомимая сила, что упрямо ведёт страну к процветанию сквозь любые шторма. Он сияющее лезвие меча, направленное в сердце врагов самого прекрасного из земных королевств, острие безжалостной волны кавалерийской атаки и золотое знамя своего народа. Эдмунду Справедливому двадцать четыре, и он привык отступать в тень, когда в том есть нужда, внимательно выслушивать любого просителя – нимфу, говорящего зверя или чужеземного посла, – и раздумывать над каждым словом, осознавая, что они порой разят опасней, чем булатная сталь. Он судия своих подданных и правая рука своего брата, благословенное "да" в ответ на вопрос, существует ли справедливость. Он и воплощенная мудрость векового леса, и милосердная весна после долгой зимы, и спокойная гладь вод, незримо хранящих Нарнию. Питеру двадцать семь, и Люси восхищенно называет его ответственным. В этом есть доля правды, улыбается про себя он. Просто Питер работает каждый день от восхода до заката, с завидной точностью держит в голове десятки планов, от постройки моста возле Бобровой Запруды до пересчета таможенных пошлин на товары из Калормена, и посещает каждое заседание королевского совета. Он, обладатель редкого сочетания таланта и удачи, непобедим на поле брани, но каждая его битва – это больше, чем слепое везение, это бессонные ночи, проведённые с линейкой и грифелем над картой. А ещё просто Питер порой мечтает снять с головы тяжёлую корону и провести вечер в полутёмной библиотеке, наигрывая на мандолине арченландские баллады. Эдмунду двадцать четыре, и Сьюзен говорит, что он праведен. Не смешно, леди Сьюзен, усмехается он в ответ, хотя в глубине души, конечно, польщён. Просто Эдмунд ещё в ранней юности выбрал крест, на котором хочет умереть, но ему приходится сжимать кулаки, порой до впивающихся в ладонь ногтей, и вежливо улыбаться калорменскому послу. Он долго и с большим трудом учится быть дипломатом, сдерживать рвущиеся с языка резкие слова, смягчать формулировки и вымещать злость на бесчестие и ложь, с которыми так хочется сразиться здесь и сейчас, тренируясь во дворе. Просто Эдмунд всегда рвётся в бой (и даже в шахматы с Тумнусом непременно играет белыми), а ещё пишет неплохие стихи, которые потом подхватывает народ на мотив маршей или частушек. Просто Питер и просто Эдмунд встречаются вечером на восточной террасе Кэр Паравеля, где после заката небо выстилает дорожку из крупных звёзд. От Питера пахнет свежестью северных гор, а в его волосах до сих пор крошево от стен взятого штурмом Харфанга. У Эдмунда в петлице горный рододендрон, а на новой пряжке, скрепляющей плащ, изображены башни спасенного Анварда. Рассказывай, одновременно улыбаются братья, и в уютной тишине, нарушаемой только мерным дыханием моря, всё в жизни ненадолго встаёт на свои места.